Анна–Мари (ликуя). Готова! И ты - молчишь! (Бросается к нему на шею.) Томас, почему ты мне сразу не сказал? Я побегу к Кристофу. Мы разопьем бутылку вина. Ведь это надо отпраздновать.
Томас. Нет, Анна–Мари. Не так.
Анна–Мари. Прости. Я глупая. Я ведь знаю. Поверь, ты не напрасно меня учишь уму–разуму. Я понимаю тебя, Томас, хоть иногда и прорывается старое. Я пойду сегодня на собрание. Конечно, пойду. А для Маркович куплю яблок, она их очень любит. (С бурным раскаянием.) Верь мне! Я хочу стать другой, хочу помогать людям. Верь мне, Томас, если даже мне случится сказать, или сделать какую–нибудь глупость.
Томас (с прояснившимся лицом). Благодарю тебя, Анна–Мари.
6
Задняя комната в кабачке. Собрание революционеров.
Чахоточный парикмахер. Буржуа каждый день бреется, и всегда подавай ему чистое полотенце. Рабочий может бриться только по субботам. Это справедливо?
Добродушный (толстый, кроткий, флегматичный человек). Бомбы надо бросать.
Еврейка из Галиции. Идея должна призвать на помощь динамит. Об этом можно пожалеть, но факт остается фактом: другого средства нет. В мире царит насилие. Еще немного насилия - и воцарится идея.
Кристоф. Надо рассуждать трезво. Все, что здесь говорилось, хорошо и правильно. Но слишком общо и не ведет к конкретному решению.
Анна–Мари. Мне страшно, Томас. Ты такой тихий и добрый. Что общего у тебя с этими людьми? Здесь все какие–то неистовые, кровожадные.
Конрад (высокий, рыжебородый, с тяжелым черепом, рассудочный). Не будем уклоняться, товарищи. Вопрос стоит так: голосовать ли на выборах за социал–демократов, выдвинуть ли собственного кандидата или вовсе воздержаться от участия в выборах?
Томас. Братья! Один буржуа совершил преступление, и я пошел к нему и говорил с ним. А он сидел передо мной жирный, сытый, и ничто в нем не шевельнулось, и не было у него других слов, кроме слов о деньгах. Братья! Мир погряз в лени и равнодушии.
Чахоточный парикмахер. Почему рабочий может себе позволить бриться только по субботам? Это справедливо?
Добродушный (кротко). Бомбы надо бросать.
Конрад (деловым тоном). Главное - за кого голосовать.
Томас. Вы спрашиваете, за кого голосовать. Мир не стал лучше от болтовни в парламентах. В мире не прибавится ни доброты, ни разума оттого, что депутатские оклады получат не восемьдесят, а сто социал–демократов. Братья! Люди отравлены, люди насквозь прогнили. Два тысячелетия мечтатели проповедовали любовь, учили состраданию и смирению. Поймите: любовь обанкротилась. И от Христова учения осталась лишь одна мысль, годная для современности: я несу меч!
Слова больше не доходят до этих людей, ибо душа их обросла жиром и ленью. Словами не расшатать железные решетки, за которыми спрятана последняя капля их человечности. Ни горы убитых, растерзанных в клочья во имя того, чтобы эти люди купались в роскоши, ни калеки, превращенные в полуживотных по милости их корыстолюбия, - ничто не откроет им глаза: они слепы ко всему. Это - раскормленные, холеные господа. Они забаррикадировали свою совесть благотворительными учреждениями и социальными законами.
К ним не проникает ни один вопль, ни один луч света. Здесь поможет лишь железная метла. Братья, мы должны стать этой железной метлой.
Движение одобрения.
Томас. Революция, братья! Мы загремим у них над ухом тяжелыми снарядами. Мы будем щекотать их штыками до тех пор, пока они не наскребут горсточку человечности изо всех углов своего разжиревшего существа. Выборы? К черту! Революция, братья!
Многие. Вы - наши уста! Вы - наш голос!
Конрад (деловым тоном). Итак, большинство за то, чтобы воздержаться от выборов.
Томас. И если бы даже я сгорел, как факел, сжигаемый с обоих концов, - не надо жалеть. Мы - лишь искры. Но от них загорится дорога, по которой мы идем.
Многие. Томас Вендт. Наш вождь. Наш голос. Томас Вендт.
Добродушный (спокойно, кротко). Я всегда говорил: надо бросать бомбы.
7
Небольшой зимний сад на вилле Георга Гейнзиуса. Георг и Беттина.
Георг - тридцати пяти лет, сумрачный, элегантный.
Беттина - его жена, 26 лет, высокая, белокурая, красивая.
Георг. Первый теплый день. Я велел запрягать. Поедем в Гейнихендорф?
Беттина. Томас Вендт обещал зайти.
Георг. Кто?
Беттина. Молодой человек, которого я недавно встретила у директора театра.
Георг. Моя Беттина опять откопала гения.
Беттина. Если бы ты его видел, ты бы не смеялся.
Георг. Прости. Социализм - очень распространенная и дешевая мода. Поневоле становишься скептиком.
Беттина. Не думаю, чтобы для Томаса Вендта социализм был чем–то случайным. Томасом Вендтом руководит какой–то внутренний закон.
Георг. Он повинуется закону смены времен. Культ личности сменяется культом массы, как лето зимою. После Цезаря пришел Христос, после Борджиа - Лютер, после Ницше - социализм. Огонь, которым Томас Вендт горит, - не случайность. Случайность - то, кого этот огонь пожрет.
Беттина. В нем нет противоречий, он весь из одного куска.
Георг. Как тепло звучит твой голос. Достаточно тебе заговорить - и ты уже права.
Беттина (улыбаясь). Неужели я кажусь тебе настолько глупой, что со мной и спорить нечего? Вместо доводов ты говоришь мне комплименты. Разве не следовало его приглашать?
Георг. Конечно, следовало. В том–то и беда, что я заинтересовался им. Твой рассказ возбудил во мне живейшее любопытство. Таковы уж мы. Рубят дерево, на котором мы сидим, а мы восхищаемся топором.
Слуга (докладывает). Господин Томас Вендт. (Вводит его.)
Беттина. Сердечно рада вам. (Представляет.) Мой муж.
Георг. Говорят, вы написали хорошую пьесу.
Томас. Хороша ли она, не знаю. Да это и безразлично. Я написал ее во имя нашего дела.
Георг. Какого дела?
Томас. Мы с вами противники. Нам с вами бессмысленно толковать об этом. У вас фабрика, рабочие, рабы. (Беттине.) Надеюсь, вы меня понимаете? Вы понимаете, что искусство - ничто, если оно не преображает людей.
Беттина. Вы несправедливы к Георгу. Каждое произведение искусства преображает его.
Томас. Я не верю в это преображение.
Георг. Вы - художник, господин Томас Вендт. Неужели это назойливое выпячивание социальной темы не бывает порой в тягость вам самому. Вы мечтаете о благе народа? Прекрасно. Но надо ли непременно щеголять своей человечностью? Ведь в конце концов человечность - дело частное, надо ли кричать о ней?
Томас. О, этот ваш проклятый такт! Народ должен прятать свою нищету; он должен подыхать в темноте, таясь, чтобы его раны, его гной не оскорбляли ваше эстетическое чувство; чтобы его вопли не помешали вам пить чай.
Георг. Тридцать лет тому назад открыли личность. Теперь раскрывают объятия массам. Теперь обнаружили, что мир полон страданий, и уже не видят голубого неба.
Томас. За вашим парком дымят ваши заводы. Там нет голубого неба, нет весны.
Беттина. Это не так, господин Вендт. Вы только не хотите, вы отказываетесь видеть весну. Бываете вы когда–нибудь веселы? Смеетесь вы когда–нибудь?
Томас. Мир полон несправедливости. Она лезет вперед, она нагло шагает среди бела дня и никого не стыдится. Она везде. Как ни закрывать глаза, как ни затыкать уши - от нее все равно не скроешься. Она словно пеленой тумана застилает синее небо. Как же верить в весну, как смеяться?
Беттина. Вы достаточно одаренны, чтобы видеть страдание и все же верить в весну. Научитесь смеяться, Томас Вендт.
8
Комната Томаса. Ночь. Анна–Мари и Кристоф входят.
Анна–Мари зажигает свет.
Кристоф. Кто бы мог подумать? Это превосходит все ожидания.
Анна–Мари. Как они ликовали. Незнакомые дамы вскакивали на кресла, кричали, махали платками.
Кристоф. Директор вспотел от счастья. Теперь Томас будет зарабатывать массу денег.
Томас входит, окруженный роем молодых людей: тут - студенты,
молодые девушки, репортер, молодой преподаватель литературы.
Голоса. Вы - наша гордость. Вы - наш поэт. Вы - поэт завтрашнего дня.
Молодой преподаватель. Сегодня начинается новая глава истории германской литературы. Она называется "Томас Вендт". Стриндберговская одержимость идей, шиллеровская риторика, гуманизм Герхардта Гауптмана все это живет в произведении Томаса Вендта. Дайте мне все, что вы написали, незаконченные вещи, все. Я проведу семинар, где вас будут изучать, я организую постановку ваших произведений на сцене, чтение их с эстрады, я добьюсь того, чтобы о вас и вашем произведении написали горы статей, брошюр: критика, антикритика. Мои студенты займутся психоанализом каждой вашей строчки - всего, что вы написали, будь то даже ответ на записку кредитора.
Голоса. Томас Вендт - наша гордость. Томас Вендт - наш поэт.
Репортер. Я должен взять у вас интервью для "Нейе Винер Цейтунг". Когда родились? Забавные анекдоты из школьного периода? Собак любите? Кошек? Какое–нибудь редкое животное? Хамелеона или что–нибудь в этом роде? Читателю это нравится. (Обходит его кругом.) Угловат, несколько груб. Молчалив, мрачен. Так. К сожалению, ничего особенного в костюме. Не занимаетесь ли каким–нибудь оригинальным спортом? Может быть, разводите рододендроны или что–нибудь в этом роде? Ваше мнение о Будде? Что вы скажете о новом чемпионе по теннису? Автомобильная езда не содействует вашему поэтическому вдохновению?
Один из студентов. Какой пламенный язык. Какое дыхание. Видишь новый мир.
Голоса. Томас Вендт - наш. Это наш поэт.
Томас стоит неподвижно.
Кристоф. Благодарю вас. Благодарю вас сердечно от имени моего друга. Вы видите, он еще не пришел в себя от множества впечатлений. Извините уж его сегодня.
Хор голосов. Томас Вендт - наша гордость. Томас Вендт - наш поэт. Да здравствует Томас Вендт. (Уходят.)
Томас стоит неподвижно.
Анна–Мари. Томас, какой успех. И деньги у нас теперь будут. Как хорошо, Томас. Скажи же хоть слово.
Томас. Я хотел сделать людей зрячими, я хотел преобразить мир. (Тихо, с озлоблением.) Вместо этого - у меня "успех".
Анна–Мари. Я тебя не понимаю.
Кристоф. Надо быть справедливым, Томас. Большего ведь и ждать нельзя было.
Томас (горько). Нет, большего, конечно, я не мог ждать.
9
Отдельный кабинет в очень дорогом ресторане.
Георг во фраке. Беттина в вечернем туалете.
Беттина. Сегодня этот спектакль производит такое же сильное впечатление, как в первый раз.
Георг. А я сегодня как–то особенно болезненно ощущал тенденциозность пьесы. Сам Томас, право же, не придает теперь этой тенденции прежнего значения.
Беттина. Ты всеми силами стараешься отнять все лучшее, что у него есть, Георг.
Георг. Неужели это лучшее, что у него есть?
Беттина. У него есть все то, чего ты лишен.
Георг (улыбается). Это верно. У него молодость и не тронутая критикой любовь к массам. А я стар и скептичен, как черепаха.
Беттина (умоляюще). Георг!
Томас (входит, во фраке). Меня сильно задержали. Прошу извинить.
Беттина. Какой успех, Томас! На сотом представлении такой же, как и на первом.
Георг. Меня радует, что вы снова включили эту прелестную сцену, которую выкинули в премьере.
Томас. Это - измена.
Беттина. Измена?
Томас. Измена моему делу. Какое отношение имеет эта любовная сцена к борьбе духа с грубой силой? Что общего у нее с моей целью?
Беттина. Но это - искусство.
Томас (устало). Незачем спорить. Вы меня сломали. Как противен был мне вначале мой успех. И эти люди, эти эстеты! Зрелище силы тех, кого они боятся, приятно возбуждает их похоть. Они щекочут себе нервы призраком опасности, от которой лишились бы чувств, стань она действительностью. А теперь? Успех мне нужен, я упиваюсь им. Я привык к его яду. Я привык к вам.
Георг. А где Анна–Мари?
Томас. Она устала, капризничает. Послезавтра собирается в Ниццу, и нужно кое–что подготовить к отъезду.
Георг (с легкой иронией). Она тоже привыкла к успеху.
Томас. Да. Она была на верном пути. Теперь она ускользает от меня.
Беттина. Не судите поспешно, Томас.
Томас. Успех. Какая чепуха. Задумал изменить мир. Я. Изменило мир изобретение пороха, железной дороги, воздухоплавания. А что значу я со своими несколькими лоскутками полотна и горсткой загримированных молодцов? Я, право, получаю по заслугам. Вместо того чтобы таять от звуков Лорелей в исполнении певческого квартета, обыватель у меня черпает смазочное масло для своего сердца. Моя физиономия ухмыляется со страниц журналов для семейного чтения. Пламенем и сталью хотел я быть, а чего я достиг? Сытый обыватель за недорогую цену массирует свою совесть.
Почему вы не смеетесь, Георг? Люди вашего круга ведь сильнее меня.
Господин Шульц (входит). Прошу извинить за неожиданное вторжение, сударыня. (Целует руку Беттине.) Услышав, что господин Вендт здесь у вас, я не хотел упустить случая принести мои поздравления по поводу его грандиозного успеха. Превосходная вещь, честное слово! Когда в последнем действии эти парни висят распятые на кресте… Да, замечательно. Вообще–то я не охотник до серьезных драм. Я больше за оперетку. Но эти вот распятые - это, скажу вам, нечто сказочное, клянусь честью.
Георг наполняет для него бокал.
Господин Шульц (пьет). Ваше здоровье, господин Вендт. За вторую сотню представлений вашей пьесы. Кстати, кругленькую сумму приносит пьеска, а? Знаете ли вы, что я положительно горд нашим соседством. Я вижу уже, как у ворот вашего домика прибивают доску: "Здесь творил Томас Вендт" - и так далее. Не премину и свою лепту внести на такое дело. А потом перед вашей мемориальной доской - англичане со своими бедекерами. Ужасно интересно. Помните ваш неожиданный ранний визит ко мне? Как вы тогда в частном порядке прочитали мне лекцию о морали? Испортили мне тогда отличный завтрак. Впрочем, впоследствии вы, наверно, были благодарны мне, а? Малютка расцвела в прелестную бабенку. Да, старый бог жив еще, и добро, которое делаешь людям, приносит проценты. Не буду вас больше обременять своим присутствием, господа. Еще раз - мои искренние поздравления. (Уходит.)
Георг. Вы все еще думаете, что это стоит труда - стараться переделать человека?
Томас. Вы богаты. У вас доменные печи, заводы. У вас тысячи рабочих. Вы владеете людьми, в ваших руках власть. Я не доверяю вам.
Георг. Не прячьтесь за возражениями; они для вас слишком мелки. Сегодня, сейчас, вы так же хорошо, как и я, чувствуете, что лучше месяц жизни посвятить искусству, чем целую жизнь политике. Жизнь, наполненная лозунгами и пламенными речами, жизнь, когда постоянно снисходишь к другим и нарочито принижаешь себя самого, когда вечно общаешься с плохо пахнущими телами и непроветренными душами, - чего можете вы достичь таким образом? Массе свойственна косность. Если ее растормошить, она, может быть, и проснется, может быть, вы и переделаете ее. Но только на час. Через час она снова будет храпеть, и, когда люди разойдутся по домам, господин Губер снова станет господином Губером, а господин Мюллер - господином Мюллером. Я не верю в человека. Я изучил историю человечества за пять тысяч лет и научился не верить в человека.
Томас. Как можно жить, если не веришь в человека?
Георг. Я верю в закон, лишенный всякой сентиментальности: люди пожирают друг друга и на тысячу звероподобных существ с человеческими лицами приходится один человек.
Откажитесь от деяний, Томас Вендт. Деяния забываются. Деяния толкуются превратно, а результаты их обращаются в собственную противоположность. Единственное, что вечно, - это творчество.
Томас. Вы согласны с ним, Беттина?
Георг. Действие - это часть целого, знание - это часть целого, и единственно, что цельно, - это искусство. И вы, вы, рожденный для искусства, хотите оставить эту сферу ради политики?
Томас. Вы никогда не знали лишений. Ваша философия - философия сытости.
Георг. Сытость мыслит логичнее, чем голод.
Томас (настойчиво). Вы согласны с ним, Беттина?
Беттина. Вы поедете с нами в деревню, Томас. И там, на покое, напишете новую драму, не думая ни о каких социальных теориях, думая только о своих стихах и образах.
Кристоф и Конрад входят.
Томас. Вы? Вы здесь?
Кристоф. Мы писали тебе. Ты, видно, не получил наших писем?
Томас. Не знаю. В последнее время я так много писем не распечатывал.
Конрад. Дело срочное. Поэтому нам ничего другого не осталось, как повидать вас.
Георг. Кто эти господа?
Томас. Мои друзья. Они занимаются политикой.
Кристоф, Мы не беспокоили бы тебя, не будь наше дело так срочно. Мы давно тебя не видели, Томас. Без тебя наши собрания точно без души.
Конрад. То, что вы написали для театра, может быть, и прекрасно, но вряд ли принесло какую–нибудь пользу. Богатые смотрят спектакль, а потом возвращаются домой как ни в чем не бывало.
Кристоф. То, что ты нам говорил, было частью твоей жизни. Не могло же все вдруг стать для тебя второстепенным, незначительным.
Томас (с измученным видом). Что случилось? Чего вы хотите?
Конрад. Я бы предпочел разговаривать о нашем деле где–нибудь в другом месте, не в присутствии этих господ. Этот ресторан и то, что мы должны сказать вам, как–то не вяжутся.
Кристоф. Не сердись на Конрада за резкость. Мы три дня ищем тебя.
Томас. Эти господа - мои друзья. У меня нет тайн от них. Говорите.
Конрад. Нам предложили крупную сумму на организацию газеты при условии, что мы найдем подходящего кандидата на пост редактора. Кроме вас, у нас никого нет.
Томас. А если мы этих денег не возьмем?
Конрад. Они разойдутся по мелочам, на всякие благотворительные дела, ими воспользуются трусливые мещане и соглашатели.
Томас. И я должен…
Конрад. Вы должны говорить сотням тысяч то, что вы говорили трем или четырем сотням людей. Ежедневно.
Беттина. Вы собирались покинуть город. Вы уже почти обещали поехать с нами в деревню. Вы хотели сосредоточиться, писать.
Конрад. Вы не имеете права жить для себя. Вы не имеете права творить для нескольких чувствительных душ. Вы, Томас Вендт, принадлежите нам.
Кристоф. То, что ты делаешь, не может быть неправильно, Томас. Но сказать тебе мы были обязаны. Не правда ли?
Конрад. Если мы упустим этот случай, то останемся разрозненными одиночками, утопистами, дураками. Все в ваших руках. Вы должны сделать выбор, Томас Вендт: жить для человечества или для искусства.
Беттина. Вы собирались завтра ехать с нами, Томас.
Томас. Нет, завтра я не уеду. Я вообще, вероятно, не смогу приехать. Я должен остаться здесь.
Беттина. Томас!
Георг. Вы в самом деле хотите?..
Томас. Вы желали мне добра, Беттина. И вы, Георг. Но мне не по пути с вами. Примите мою благодарность, друзья мои, и будьте счастливы. Мой путь (указывает на Конрада и Кристофа) - с ними.
10
Редакция. Томас. Кристоф. Конрад.
Томас (в руках газета; возбужденно). Кто это писал?
Кристоф. Что ты предпримешь?
Томас. Я спрашиваю, кто это писал?
Конрад. Не все ли равно, кто писал, раз это уже напечатано.
Томас (стучит кулаком по столу). Кто писал эти гнусности, желаю я знать.
Кристоф (пожимая плечами). Веннингер.
Томас. Ну, разумеется, Веннингер. (Звонит курьеру.) Попросите господина Веннингера.