Вошла Маня Левинская. Лицо ее было бледно, испуганные глаза потемнели и наполнились слезами. Она остановилась посредине кабинета, сделала реверанс пани Ляттер и едва слышно сказала:
- Это мои письма, я дала их Лабенцкой.
С длинных ресниц девушки покатились крупные слезы. Мадзя думала, что от этого зрелища у нее сердце разорвется.
Панна Говард несколько секунд пристально смотрела на Маню Левинскую. Наконец она подошла к Мане и, положив ей на плечо большую костистую руку, спросила:
- Это твои письма? Кто тебе их писал?
Не дождавшись ответа, она подошла к столу и из-за кресла пани Ляттер посмотрела на письмо.
- Ах, вот оно что! Я поняла, - воскликнула она с судорожным смехом. - Это почерк пана Котовского. Не думала я, что для этого вас познакомила…
- Панна Клара, - прервала ее пани Ляттер, отодвигая письма, - кажется, читать чужие письма не полагается. Да это и не письмо, а какое-то сочинение.
- Я тоже не читаю чужих писем, - ответила панна Говард. - И сделаю еще больше! Маня, - обратилась она к Левинской, - я тебя прощаю, хотя ты нанесла мне рану! Пойдем со мной, панна Магдалена, - прибавила она, - я чувствую, что мне нужна будет дружеская рука.
По знаку пани Ляттер Мадзя поднялась с диванчика и, взяв панну Клару под руку, повела ее из кабинета; панна Клара покачивалась при этом, как подрезанный цветок.
- Ступайте наверх, - довольно мягко сказала пани Ляттер пансионеркам.
- Я думала, - прошептала в коридоре панна Клара, - что я выше толпы, но сегодня вижу, что я только женщина…
И она заморгала глазами, силясь выдавить слезу, что очень позабавило Мадзю.
Около лестницы навстречу им шагнул Станислав.
- Пан Котовский уже поднялся наверх, - сказал он панне Говард.
Панна Клара выпрямилась, как пружина. Вместо того чтобы опираться на Мадзю, она дернула ее за руку и сказала вполголоса:
- Пойдемте, вы увидите, как я уничтожу этого негодяя!
- Но, панна Клара! - запротестовала Мадзя.
- Нет, вы должны поглядеть, как мстит изменникам независимая женщина. Если этот человек, услышав мою речь, проживет до завтра, я получу доказательство, что он подлец, не заслуживающий даже моего презрения.
Несмотря на сопротивление Мадзи, она затащила ее к себе; по комнате широкими шагами расхаживал студент, растрепанный больше обыкновенного. Увидев панну Клару, он вынул руку из кармана и хотел поздороваться.
- Посмотрите, панна Мадзя, - глубоким голосом сказала панна Говард, - этот человек протягивает мне руку!
- В чем дело? - спросил оскорбленный студент, смело глядя на панну Клару, которая стояла перед ним, бледная и неподвижная.
- Вы, сударь, за моей спиной переписываетесь с Маней и спрашиваете у меня, в чем дело? Это я должна вас спросить: что вы делаете в доме женщины, которую вы обманули?
- Я вас? Господи Иисусе…
- Разве вы не расставляли мне сети? Разве не завлекали?
- Честное слово, я и не помышлял об этом! - воскликнул студент, ударив себя в грудь.
- Какую же цель преследовали тогда ваши посещения? - в гневе спросила панна Клара.
- О какой цели вы говорите? Вы слышите, сударыня? - обратился он к Мадзе, разводя руками. - Ту же цель, что и сегодня, что и всегда. Я принес вам корректуру, но…
- Корректуру? Моей статьи о незаконных детях? - воскликнула панна Говард.
Мадзя изумилась, увидев, как внезапно переменилась панна Клара. За минуту до этого она была подобна Юдифи, которая рубит голову Олоферну, а сейчас напоминала пансионерку.
- Но если мне будут устраивать такие скандалы, - продолжал студент, - то увольте, благодарю покорно! Я не желаю вмешиваться…
К панне Говард снова вернулось торжественное настроение, и голос ее снова стал глубоким.
- Пан Владислав, - сказала она, - вы нанесли мне смертельную рану. Но я готова простить вас, если вы поклянетесь, что никогда… не женитесь на Мане.
- Так вот, клянусь вам, что я только на ней и женюсь, - отрезал студент, размахивая руками и ногами самым неподобающим образом, никак не отвечавшим важности момента.
- Значит, вы изменяете прогрессу, предаете наше знамя.
- Очень мне нужен ваш прогресс, ваше знамя! - проворчал студент, трепля и без того растрепанную гриву.
- Вот вам доказательство мужской логики! - высокопарно произнесла панна Говард, обращаясь к Мадзе.
- Мужская логика, мужская логика! - повторил пан Котовский. - Во всяком случае, разработали ее не женщины.
- Я вижу, пан Котовский, с вами нельзя серьезно разговаривать, - проговорила панна Клара таким непринужденным тоном, как будто в эту минуту случилось что-то ужасно забавное. - Впрочем, довольно об этом! - прибавила она. - Поможете ли вы мне просмотреть корректуру, несмотря на все то, что произошло между нами?
- Независимая женщина, а даже корректуру читать не умеете, - все еще мрачно буркнул оскорбленный студент.
- Позвольте мне проститься, - прошептала Мадзя. Пан Котовский угрюмо протянул Мадзе правую руку, а левой достал из потертого мундира сверток бумаг и стал озираться в поисках стула.
Глава двенадцатая
Скучные святки
В жизни Мадзи еще не бывало таких унылых святок, как в этом году.
Печально было и пусто. Пусто в комнате Эли и в квартире Ады, которую никто не занимал, пусто в дортуарах, столовых и классах, пусто в квартирах учительниц. Панна Говард целые дни проводила у знакомых, панна Жаннета у старой родственницы, Иоася уехала на несколько дней, мадам Мелин вывихнула руку и лежала в больнице, а мадам Фантош на самый Новый год подала заявление об уходе и перешла в другой пансион.
Слыша в классах и коридорах раскатистое эхо собственных шагов, Мадзя порой пугалась. Ей казалось, что ни одна пансионерка уже сюда не вернется, что столы и парты всегда будут покрыты пылью, а на кроватях всегда будут лежать голые матрацы. Что вместо детских голосов она будет слышать эхо собственных шагов, а вместо учителей и классных дам встречать только пани Ляттер, когда она, сжав губы, проходит по коридорам или заглядывает в пустые дортуары.
А может, и она думает, что после каникул сюда никто уже не вернется, может, странный ее взгляд выражает опасенье?
С пани Ляттер творилось что-то неладное. Станислав и панна Марта говорили, что она не спит по ночам, доктор посылал ее на воды, предписывал продолжительный отдых и качал головой. Мадзя не раз заставала начальницу в кабинете сидящей без движения, уставясь глазами в стену; раза два она слышала, как пани Ляттер выбегала в коридор и спрашивала Станислава, не приехал ли пан Казимеж из деревни, нет ли от него письма.
Мадзе казалось, что пани Ляттер очень несчастна и как начальница пансиона и как мать. Видя ее страдания, которых та не обнаруживала ни единой жалобой, Мадзя легче переносила свое одиночество и плохие вести от родных. Мать все жаловалась на тяжелые времена, отец не переставал обманывать себя надеждами, брат писал о величии пессимистической философии и пользе массовых самоубийств, а Зохна спрашивала, когда ей можно будет переехать в Варшаву.
Однако около десятого января наступила перемена. Приехали первые пансионерки; родители их вели переговоры с пани Ляттер, которые всякий раз кончались тем, что начальница вырезала из квитанционной книги очередную квитанцию об "уплате денег; с почты тоже пришло несколько денежных переводов. Один из них очень удивил и обрадовал пани Ляттер, хотя это был перевод всего лишь на полтораста рублей; деньги со множеством благодарностей прислала старая ученица, она сообщила, что вышла замуж и возвращает деньги, которые задолжали пани Ляттер ее родители.
Но радость была недолгой. На следующий день, когда пансионерки готовили в классах упражнения и повторяли пройденное, в один из дортуаров вошла панна Марта со служанками и велела вынести две кровати. Услышав лязг железа, Мадзя заинтересовалась и вошла в дортуар. Она наткнулась там на панну Говард и Иоасю, которые стояли, отворотясь друг от друга. Панна Марта вполголоса рассказывала, что выбыли обе Коркович, у родителей которых в провинции большой пивоваренный завод.
- Помните эту толстую Коркович, она была здесь осенью и хотела, чтобы ее дочерей учили рисовать пастелью? - сказала Мадзе панна Говард.
- Вот вам первое следствие того, что некоторые ученицы переписываются со студентами, - вмешалась панна Иоанна.
У панны Говард даже волосы потемнели и покраснела шея.
- Вот вам, панна Магдалена, - сказала она Мадзе, - следствие того, что некоторые классные дамы залезают под подушки учениц и выкрадывают чужие письма.
- А я говорю тебе, Мадзя, - заявила Иоася, не глядя на панну Говард, - что мы потеряем еще больше пансионерок и приходящих учениц, если у нас останется Левинская. Ну, и те особы, которые разносят по городу сплетни.
На этот раз панна Говард повернулась лицом к панне Иоанне и, глядя на нее белесыми, как лед, глазами, сказала чуть не басом:
- Вы правы, сударыня. Особы, которые разносят сплетни, должны быть изгнаны из пансиона точно так же, как и те, которые по ночам шатаются по ресторанам. Я с такими особами не могу служить.
Мадзя заткнула уши и убежала из дортуара, где, по счастью, не было никого из прислуги. Она вспомнила, что в пансионе вот уже дня два назревают какие-то события и что может случиться скандал. Маня Левинская была уже в Варшаве, но все еще жила у знакомых со своим опекуном, который дважды посетил пани Ляттер. Видимо, пани Ляттер не хотела принимать Маню, потому что и третьего дня, и вчера, и сегодня к панне Говард прибегал Владислав Котовский, наверно, с просьбой о поддержке.
Мадзя оказалась провидицей. В это самое время пани Ляттер сидела у себя в кабинете, обложившись книгами и заметками, и обдумывала план, в котором не последнюю роль играла Маня Левинская со своим опекуном. Вот уже несколько дней голову пани Ляттер сверлила одна мысль, вечером она не давала ей уснуть, ночью лихорадочно билась в мозгу, будила на рассвете и поглощала всю ее днем.
Просматривая свои заметки, пани Ляттер сотый раз говорила себе: "Я сделала ошибку, взяв у Ады только шесть тысяч рублей, надо было взять десять тысяч. Зря я церемонилась: Ада так богата, что для нее это ничего не стоит. А как обстоят мои дела сегодня? Я считала, что у меня останется две тысячи четыреста рублей, а меж тем осталось каких-нибудь тысяча триста, которые я должна дать Казику. За помещение надо заплатить полторы тысячи, а откуда их взять? Выбыли сестры Коркович. Невелика потеря! За полугодие у меня урвали бы на них сто рублей. Но сколько еще выбудет приходящих учениц? И все это из-за Мани! Дорогая воспитанница у пана Мельницкого!
Как же быть теперь? У Сольских я больше брать не могу. У них Эля, она имеет виды на Сольского. Не обманывается ли только? Ах, как она неосторожна! Занимает деньги у Ады (это спустя несколько недель!) и мне этим вредит и собственные замыслы может разрушить. Как я ее просила: Эленка, будь бережлива!.. Итак, на Аду я не могу рассчитывать. Кто же тогда остается? Ясное дело, я имею право, даже просто обязана обратиться к Мельницкому. Скажу ему без обиняков: сударь, вашу воспитанницу я не исключаю из пансиона, потому что мне жаль ее; однако прошу вас обратить внимание на то обстоятельство, что из-за нее я понесла тяжелые потери. В данную минуту я говорю не как пани Ляттер, а как руководительница общественного учреждения, которое все мы обязаны поддерживать. Мне нужны на год четыре тысячи рублей, я дам шесть, даже семь процентов, но вы должны снабдить меня этой суммой. Буду говорить смело, это ведь не мое личное, а общественное дело".
Она встала вдруг из-за стола и схватилась руками за голову.
"Я просто теряю рассудок! Что я думаю? Ведь это хуже попрошайничества, это попрошайничество с угрозами. Он человек благородный, привязан ко мне, что он подумает?"
Краснея, прошлась она по кабинету, но затем, пожав плечами, прошептала:
- Какое мне дело, что он подумает? Я права, а он настолько деликатен, что не откажет мне. Слишком много он говорил о своей готовности пойти ради меня на жертвы, - прибавила она с улыбкой.
В это мгновение в дверь постучали, и в кабинет, не ожидая приглашения, вошла панна Говард.
"Опять какая-нибудь драма!" - глядя на учительницу, подумала пани Ляттер.
- Я пришла по важному и… щекотливому делу, - сказала панна Говард.
- Я вижу. Слушаю вас.
- Позвольте мне прежде всего задать вам один вопрос: правда ли, что вы не хотите оставить в пансионе Маню Левинскую?
Пани Ляттер насупила брови, но по лицу ее было видно, что она не сердится.
- Умоляю вас, - говорила панна Клара, - не губите девочку! Переписка с паном Котовским была, как вы знаете, совершенно невинной и ограничивается двумя письмами, вернее… статьями. Одна о "Небожественной комедии", другая об "Иридионе". Быть может, в этих статьях содержатся некоторые намеки, но вспомните, как они написаны? Если вы исключите Маню, бедный юноша покончит с собой. А ведь он такой способный, такой учтивый… Он ждет у меня вашего приговора.
- Ах вот как, пан Котовский наверху? В третьем часу он должен увидеться у меня с опекуном Мани, - сказала пани Ляттер.
- Он ждет этого свидания у меня в комнате и в три часа будет у вас.
- Да, да, посмотрим, - ответила пани Ляттер. - Я еще колеблюсь, но если вы знаете этого юношу и ручаетесь, что больше это не повторится…
Выражение лица пани Ляттер показалось панне Кларе каким-то необычным, и все же она протянула начальнице руку и решительно сказала:
- За то, что вы оставляете в пансионе Левинскую, вы найдете во мне самого верного друга.
- Это вознаградит меня за все, - ответила пани Ляттер.
- Сейчас я дам доказательство своей верной дружбы, даже два. Прежде всего Малиновская после каникул хочет открыть собственный пансион, я же постараюсь убедить ее принять иное решение.
Пани Ляттер побледнела и безотчетно сжала руку панны Говард.
- Во-вторых… во-вторых, я скажу вам то, чего не сказала бы ни в каком другом случае. Когда я шла сейчас к вам, я хотела поставить вопрос так: я или Иоанна. Но сейчас я поставлю его иначе…
Она подошла к пани Ляттер и, глядя ей в глаза, медленно произнесла:
- Сударыня, увольте Иоанну. Ей нельзя оставаться, это крайне вредит пансиону.
Пани Ляттер опустилась на диванчик.
- Разве… разве вы что-нибудь слышали? - вполголоса спросила она.
- Трудно не слышать, если об этом говорят в городе и в пансионе, причем у нас не только учительницы и прислуга, но даже ученицы.
Она умолкла, глядя прямо в лицо начальнице.
- Ах, как у меня болит голова! - прошептала пани Ляттер, сжимая руками виски. - Бывают ли у вас, панна Клара, такие мигрени, что, кажется, сама необходимость думать причиняет физическую боль?
Она закрыла глаза и сидела, думая о том, что визит панны Говард, пожалуй, слишком затянулся. Почему никто не позвонит, не придет и не заговорит с нею о других делах, пусть даже своих собственных?
- Вам нездоровится? - спросила панна Клара.
- Я уже забыла, что значит быть здоровой.
Глава тринадцатая
Старый и молодой - оба на ту же стать
В прихожей позвонили, и панна Клара вышла из кабинета. Увидев, как исчезает между портьерами высокая фигура учительницы, пани Ляттер вздохнула с облегчением.
"Мельницкий!" - подумала она, услышав, как кто-то грузно ступает в прихожей и снимает тяжелую шубу.
В кабинет вошел толстый румяный господин, в светлых панталонах и расстегнутом сюртуке, с толстой цепочкой на жилете и жирной складкой на затылке.
- Ах-ха! - начал господин, обтирая обмерзшие седые усы. - Целую ручки, обожаемая, ха-ха!.. Но что это значит? Вы плохо выглядите! Прихварываем, а? Что за черт, три дня гляжу на вас и, что ни день, вижу перемены. Если бы это я худел, было бы понятно: влюблен. Но вы…
Пани Ляттер улыбнулась и, играя глазами, сказала:
- Плохо выгляжу, потому что не сплю. Не могу заснуть…
- Ах, как нехорошо. Если бы это я не спал… А вы с кем-нибудь советовались?
- Я не верю в лекарства.
- Еще одна добродетель! - воскликнул господин, с жаром целуя ей ручки. - А я думал, что в таком сокровище, каким, безусловно, являетесь вы, сударыня, что в такой сокровищнице добродетелей я не найду ничего нового, разве только - после свадьбы.
- Ах, опять вы говорите, не подумавши! - прервала толстяка пани Ляттер, обжигая его такими взглядами, что он извивался, как на огне.
- Где уж мне думать, сударыня, когда я сохну по вас. Однако довольно обо мне. Что ж, сударыня, раз вы не пользуетесь услугами докторов, я пропишу вам лекарство от бессонницы. Только, чур, выполнять мои предписания.
- Посмотрю, если они не будут слишком строгими.
- Они будут замечательными. Лекарство мое, сударыня, состоит из двух доз, как пилюли Моррисона.
- А именно?
- А именно: замужество - это для вас радикальное средство от бессонницы. Радикальное! Ведь вам, сударыня, не дают спать ваши собственные глаза! Ей-ей, я при них мог бы впотьмах читать газеты. Они так и горят, так и обжигают…
- Ну, а второе лекарство?
- Второе, временное, я, если позволите, пришлю вам сегодня. Есть у меня в запасе несколько бутылок отменного вина, такого, сударыня, вы не найдете и у Фукера. Одна рюмочка на сон грядущий, и кончено дело! Пушками не разбудишь вас до утра.
Этот совет произвел на пани Ляттер сильное впечатление.
- Только прошу не отвергать моего подарочка, иначе я буду думать, что вы хотите порвать со мной знакомство.
- Нет, нет, я не отвергаю, я принимаю и сегодня же попробую, - со смехом ответила пани Ляттер, протягивая старику руку, которую тот поцеловал.
"Вот если бы ты проявил такую настойчивость да заставил меня взять у тебя денег взаймы, то-то поклонник был бы из тебя! Дороже Ромео!" - подумала пани Ляттер.
- Кажется, в переднюю вошел этот молодой человек, - прибавила она вслух.
Толстяк сразу насупился.
- Стало быть, явился. Ну, вижу, он малый не промах. Я ведь по дороге к вам так бесился, что, верите, сударыня, за себя боялся. Только ваш сладостный образ…
- Я вас оставлю с ним, - произнесла пани Ляттер, вырывая у толстяка руку. Затем она позвонила и, когда в дверях появился Станислав, спросила у него:
- Что, там ли молодой барин?
- Пан Котовский? Да.
- Попросите.
Пани Ляттер удалилась в другие комнаты, а в кабинет через минуту вошел студент. Он был бледен, на усердно напомаженной голове густые волосы все же кое-где торчали вихрами. Студент мял в руках фуражку, кланялся и покашливал.
Толстяк, лицо которого сейчас совсем побагровело, поднялся с дивана, сунул руки в карманы панталон и окинул взглядом потертый мундирчик, худое лицо и напомаженную шевелюру студента.
- Что скажете, сударь? - спросил он наконец громовым голосом.
- Вы меня звали…
- Я его звал, скажите на милость! Да знаете ли вы, кто стоит перед вами? Я Мельницкий, Изидор Мельницкий, опекун и дядя Мани… панны Марии Левинской. Ну, каково?
Студент понурился и махнул рукой, но хранил молчание.
- Я вижу, вы красноречивы только в письмах пансионеркам.
- Это не совсем так, - возразил студент, но, опомнившись, снова умолк.
- Вы, сударь, погубили девушку.