* * *
Глава района наклонился к Амджяд Хану:
– Они правильно подобраны, и оба очень хороши.
Уроз согласился с ним.
Бараны были одного роста, высокие, но не слишком, оба были каракулевой породы, с густой шестью пепельно-серого цвета, только у одного – в коричневую полоску, а у другого – с голубоватыми пятнами. Лбы их украшали веретенообразные рога, закрученные, как змеи.
Хаджи Заман откинул голову назад и выразил свое недовольство Хазаду, гладившему своего ворона:
– Избалованы и ленивы.
Уроз не стал ему возражать.
Ни один из баранов, вышедших на арену, не старался утвердиться в своем превосходстве, толкаясь или пытаясь пройти первым. Они мирно шествовали друг за другом. Первым один из них вышел просто потому, что выводивший его пастух сильнее, чем другой, потянул за рог.
В толпе, состоявшей в основном из покупателей, покинувших ради зрелища рынок, раздались добродушные крики:
– Эй, Гамаль, да ты торопишься больше твоего барана.
– Ахмад, а ты смотри, как бы твой кудрявый не заснул у тебя на коленях.
– Эти бараны, наверное, думают, что они попали в овчарню, а не на арену.
Бараны… Бараны… Разве можно так вот сразу понять, кто из них настоящий боец?
Гамаль и Ахмад, еще совсем молодые люди в чистых куртках и брюках, в тщательно закрученных чалмах, только краснели от смущения. И каждый из них стал, насколько им позволял их голос, расхваливать своих питомцев.
– Он самый умный, самый сильный…
– А мой – настоящий султан в своем стаде.
– Непобедимый борец…
– Давай, ставь на моего барана, и станешь богачом.
– А мой приносит мне столько афгани, сколько кудрей на его спине.
Все эти слова были не более чем ярмарочной похвальбой. Все это знали, в том числе и сами пастухи. Они своими криками сами себя разогревали. И в конце концов стали верить в то, что говорят. Лица, руки, тело, складки одежды – все в них выражало полнейшую убежденность. Она передавалась и зрителям, которые испытывали сильнейшую потребность быть обманутыми.
– В бой! В бой! – кричали они.
Кое-кто начал заключать пари.
Уроз с удивлением обнаружил, что его рука мнет пачку денег в поясе. Сколько там афгани? Уроз не знал. Он не любил считать. Полный карман или пустой – таковы были его единственные ориентиры. Во всяком случае, поскрипывающая пачка была довольно толстой. Когда Уроз отправлялся в Кабул, Осман-бей и Турсун проявили щедрость. В столице, до начала великого бузкаши, у него не было ни времени, ни желания тратить деньги. А после…
– На которого из них ты поставишь? – спросил Уроз у соседа слева.
– Ни на кого, – взглянул Амджяд Хан на него с извиняющейся улыбкой. Они оба принадлежат мне, я отдал их на развлечение добрых людей. Так что если я стану делать ставки, то они подумают, будто я извлекаю доход от знания особенностей этих баранов и от моего влияния на пастухов.
Тут послышался желчный голос Хаджи Замана.
– А не думаешь ли ты, чужестранец и гость наш, что афгани благочестивого человека стоят столько же, сколько деньги самого, что ни на есть, богатого хана?
Уроз взглянул на лицо под зеленой чалмой. Кроме скупости, которую он уже успел в нем распознать, там появилось еще и выражение вызывающего высокомерия. "Он хочет и унизить меня, и прибрать мои денежки", – подумал Уроз. Щеки его зарделись. Он почувствовал, что им овладевает азарт, азарт странный, абсолютный, тем более сильный оттого, что для него было всегда важно не столько выиграть деньги, сколько выстоять в схватке с человеком, испытать свою судьбу.
Уроз вытащил из пояса и опустил в углубление между своим торсом, прислоненным к подушкам, и ногам, бесформенный комок бумажек. Хаджи Заман в свою очередь благочестиво поднял руки к чалме и извлек из нее длинный портмоне из шелка-сырца. Он с нежной заботливостью зажал его коленями и вынул оттуда пачку банкнот по сто афгани, таких новеньких и гладеньких, будто по ним только что прошелся тяжелый утюг. Смочив языком пальцы, он отсчитал одну за другой пять бумажек и разложил их на почетном коврике, общем у него с Урозом. Затем спросил:
– Такая ставка тебе подходит?
Уроз швырнул рядом с деньгами Хаджи бумажки, скомканные как мусор.
Развернув и посчитав их, Хаджи Заман обнаружил, что несколько мелких бумажек оказались лишними, и вернул их Урозу. Тот, не оглядываясь, передал их назад Мокки со словами:
– Тебе на развлечения!
Между тем пастухи закончили словесную перепалку. Гамаль отвел своего барана на правую сторону арены, Ахмад – на левую.
– Кому выбирать баранов? – спросил Уроз.
– Гостю, гостю, – ответил Хаджи Заман, склонив тюрбан.
– Благодарю тебя, – сказал Уроз.
Он мог бы обойтись и без этой любезности соседа, поскольку ничего не знал об этих баранах. Он показал на того, которого держал Гамаль только потому, что тот был на правой, то есть на праведной, стороне от него.
Глава района поднял руку. Ахмад и Гамаль руками подтолкнули сзади своих питомцев на середину арены.
Бараны медленно начали двигаться навстречу друг другу. Строго по прямой. Можно было подумать, что у каждого в его опущенной голове был магнит, притягивающий его к противнику. Те, кто мог, так же как и Уроз, видеть морды животных сбоку, заметили, как в их глазах, упрятанных в завитки шерсти, появился и начал разгораться огонек тупой ненависти.
"Бесхитростные животные… игра без удовольствия", – подумал Уроз.
Он откинулся на подушку. Ставка не могла ни разорить его, ни обогатить. Единственное удовольствие, которое ему осталось, это угадать заранее и как можно точнее перипетии боя.
"Сперва вызов", – подумал Уроз.
В то же самое мгновение бараны остановились, подняли головы и уставились друг на друга взглядами, пылающими самой примитивной злобой.
"Теперь нападение", – сказал про себя Уроз.
Не успел он это подумать, как бараны накинулись друг на друга.
Какая-то внутренняя, удивительно мощная пружина вдруг оторвала от земли этих животных, медлительных и тяжелых, утолщенных и утяжеленных огромной своей шубой. Направление разгона было абсолютно прямым, как у летящей пули. Опущенные головы не отклонились ни на градус. Удар пришелся лоб в лоб.
Воздух зазвенел. По своей звучности и силе удар напоминал звон медных тарелок. Толпа ответила хриплым, раскатистым гулом, который поднялся по рядам, перекатился через дорогу, донесся до красных скал, проник в гигантские гроты. И те, словно огромные раковины, тоже зазвучали у ног Будд.
Удар был так силен, что должен был, казалось, пробить лбы баранам, но он лишь на мгновение их оглушил. Помотав головой, они слегка отступили для нового разбега и бросились в еще более яростную атаку.
– Бам! Бам!
– У! У!
Толпа кричала, выдыхала, ахала, а лбы все бились и бились, все сильнее и звонче.
Урозу это единоборство было безразлично. Эта тупая ярость не имела ничего общего со смелостью, смекалкой, воображением. Колотильщики, и ничего больше. Они будут стукаться так головами, пока один из них не свалится и не сдохнет. Не имеет значения который.
Еще одна атака, и еще, и еще. Трест стукающихся друг о друга рогов не прекращался.
"Они чем глупее, тем выносливее…" – подумал Уроз. Он был бы рад, если бы баран, на которого он поставил, проиграл, чтобы тут же вышла другая паpa. Он начал следить взглядом за линией тополей, которая, поднимаясь, уступами шла из конца в конец долины, повторяя изгибы реки Бамиан. Дальше идти предстояло вдоль нее, вверх по течению.
Тут его внимание вновь привлекла арена. В регулярном постукивании лбов стали возникать перебои. Уроз понял почему. Один из баранов начал уклоняться от атак. "Он что, наименее глупый из них?" – подумал Уроз. Ему стало интересно: это делал баран, на которого он поставил. Другой же потерял равновесие из-за атаки впустую, покачнулся и упал на колени. Глаза Уроза блеснули, и он подумал: "Сейчас мой воспользуется падением его противника, нападет сбоку, повалит…" И окружавшие кричали то же самое. Ахмад, пастух барана, оставшегося на ногах, поощрял его голосом и жестами. Но животное не шевелилось. Зрачки его были направлены на первый ряд зрителей и переходили с одного на другого. Когда взгляд его встретился с взглядом Уроза, тот не обнаружил в них ни капли той грубой, смертельной ярости, какой они только что пылали. В этих глазах видно было лишь отупление. А тем временем его противник успел встать. Он пошел в атаку с удвоенной от падения ненавистью. И тут ошалелый, отупевший и ошеломленный баран Ахмада бежал. Шумная брань, шутки, насмешки и проклятия неслись ему вслед. Стиснув зубы, Уроз слышал в этом реве только голос соседа в зеленой чалме. Он кричал громче всех, язвительнее всех, и Урозу казалось, что все эти оскорбления и насмешки адресовались, через барана, ему.
– Хорошее у тебя хозяйство! Делает честь тебе, – кричал он соседу слева.
Алые губы Амджяд Хана не сразу выпустили трубку наргиле. Он медленно дал выйти дыму изо рта и, пока тот таял в воздухе, тихо объяснил мягким голосом:
– Знай, о всадник степей, я не специализируюсь в выращивании бойцовых пород, доводящих бой до смертельного исхода. Я просто даю их, чтобы народ немного поразвлекался. И когда это бывает угодно Пророку, у меня это получается. Вон, погляди!
Внезапно насмешки и оскорбления утихли. Толпа принялась безумно хохотать. Люди держались за животы, вытирали слезы от смеха. Кто-то начинал хлопать по спине соседа, даже если это был незнакомый человек.
Перепуганный баран на арене убегал. Бежал наугад, совершая беспорядочные движения, невпопад прыгая, неловко подскакивая, пускаясь в грузный галоп. Шерсть его волочилась по траве. Жирный курдюк раскачивался вправо и влево, как плохо привязанный мешок. Другой баран бросился за ним в погоню. Несколько раз он почти настигал свою жертву. Но жертва от страха кидалась в сторону, ускоряла бег. Так они бегали по арене круг за кругом, наконец, преследуемый баран заметил давно уже открытую дверцу, мимо которой он несколько раз пробегал, не замечая ее. И устремился к ней.
* * *
Амджяд Хан вновь взялся за наргиле. Прежде чем поднести трубку ко рту, он наклонился с улыбкой к Урозу:
– Ярость гонялась за страхом. Но у того ноги оказались резвее. Спектакль стоил несколько афгани, не так ли?
Прежде чем Уроз успел ответить, чья-то напряженная рука легла ему на ляжку.
– Кажется, я могу располагать ставкой, – полувопросительно, полуутвердительно посмотрел на него Хаджи Заман.
Уроз щелчком отправил святому человеку банкноты, которые тот так старательно перед этим раскладывал, и воскликнул:
– Ну что это за ставка! Подачка какой-нибудь старухи и то, наверное, принесет тебе больше.
И в сердцах бросил на траву все оставшиеся у него деньги.
– Что… что это? – спросил Хаджи Заман голосом, в котором не слышалось привычной уверенности.
– Моя следующая ставка, – пояснил Уроз.
Пальцы Хаджи Замана, убиравшего выигрыш, слегка тряслись.
– Тут много, очень много афгани, – определил он сразу.
– Надо ли говорить такому игроку, как ты, о святой человек, что чем больше ставка, тем интереснее игра? – спросил Уроз.
Его тон и его взгляд провоцировали собеседника, оскорбляли его. Ему хотелось продлить свою игру. Но Хаджи Заман не понимал его. Жадность овладела им полностью. Он раскладывал, разглаживал, ласкал помятые бумажки и вполголоса считал их. Его бормотание, монотонное называние чисел напоминало богослужение, молитву.
– Тринадцать тысяч двести шестьдесят четыре, – с глубоким вздохом подвел наконец итог своим подсчетам Хаджи Заман.
Он смотрел на Уроза. В его глазах можно было прочитать и сладострастие, и вожделение одновременно.
– Ты знаешь, сколько ты ставишь? – спросил Хаджи.
– Знаю и хочу поставить, – ответил Уроз.
– А знаешь ли ты, – спросил Хаджи Заман, – что теперь моя очередь выбирать барана?
– Порядок есть порядок, – посмотрел на него Уроз. – Без порядка нет и игры.
Хаджи Заман закрыл лицо руками и стал медленно раскачиваться торсом на скрещенных по-турецки ногах. Потом закричал:
– Хозад! А Хозад!
– Я тут, – прокаркал хозяин ворона.
– Я жду сигнала, – призвал Хаджи Заман того на помощь.
Костлявое лицо приникло к голове птицы, и бледные губы беззвучно зашевелились. Ворон, сойдя с левого плеча Хозада, обогнул его шею и остановился на правом плече.
– Ну, как? – кинул на него вопрошающий взгляд Хаджи Заман.
– Решай сам, о глубокочтимый, – прокаркал Хозад.
Святой человек, раскачивавшийся взад и вперед, дождался, когда туловище откинется назад, повернул голову и сквозь пальцы взглянул на птицу.
– По воле Аллаха, правая сторона будет верным ответом, – нараспев, как пономарь, проговорил он.
Кончив раскачиваться, он опустил руки и предупредил Уроза:
– Ты сам этого захотел, самонадеянный всадник.
Эти слова, произнесенные безразличным голосом, не привлекли внимания соседей Уроза и Хаджи Замана. Там подсчитывали свои убытки и делали новые ставки. Только Мокки, следивший за каждым жестом и каждым словом Уроза, понял, как рисковал хозяин. "Если он опять проиграет, – подумал саис, – у нас не останется ни одного афгани. А надо еще покупать продукты и одежду, чтобы перейти через горы, все более высокие и пустынные!" Мокки видел, как человек в зеленой чалме вытащил из портмоне, один за другим, большие банкноты и сложил их в аккуратненькую стопочку. Все внутренности саиса кричали: "Умоляю тебя, Уроз, останови, останови эти руки! Уменьши свою ставку вдвое или хотя бы на четверть…" Но он ничего не сказал. Он был всего лишь очень молодым слугой. И не имел права мешать Урозу.
В это время послышались голоса, предвещавшие появление новых баранов.
Этих подталкивать было не нужно. Этих приходилось сдерживать. Иначе они выскочили бы и кинулись друг на друга раньше времени. Их вели и за ними присматривали не простые пастухи со скромным заработком, а сами скотоводы, люди солидные и с достоинством. И бараны их не были новичками. Они заранее знали и место, и правила, и нравы, и сразу же сами заняли нужную позицию. У одного была длинная белая шерсть с черными пятнами. Другой был коричневой масти с рыжими подпалинами.
Зрители встретили их громкой похвалой.
– Слава тебе, беспощадный Бич, – кричали первому из них.
– Почет тебе, Гром! Ты всегда побеждаешь и никогда не сдаешься, – приветствовали другого.
По этим крикам Уроз мог оценить достоинства и популярность обоих баранов. На протяжении ряда лет они участвовали во многих боях и все еще были живы. Они победили десятки противников, оглушенных, потерявших сознание или убитых. Но между собой они бились впервые. Так что это был великий день.
Баранам явно нравились похвальные крики, раззадоривавшие их. Они поднимали морды навстречу крикам, которыми их подбадривали. Передними своими копытами они рыли землю.
– Эти бойцы тебе, конечно, нравятся больше, чем мои, – не удержался Амджяд Хан.
Уроз согласился:
– Прошу, забудь и прости мне невежливые мои слова, но признайся, что и тебе эти бараны тоже нравятся больше.
– Из чего же это видно?
– Ты даже забыл о своем наргиле, – подметил Уроз.
Амджяд Хан засмеялся в свою красивую широкую бороду:
– Ты прав, степной всадник. Так уж устроены люди, что самые миролюбивые из них рады зрелищу, где кого-то ожидает смерть. Из этих двух баранов один не уйдет с арены живым. У каждого из них слишком много гордыни и честолюбия.
– В самом деле, – сказал Уроз, – и Гром, и Бич достойны моей ставки.
VI
ЕДИНОРОГ
Крики прекратились. Зрители заключали пари. Бараны замерли. Глядя исподлобья, они изучали друг друга.
Рядом стояли их хозяева. Они не подбадривали их ни словом, ни жестом. Только изредка позволяли себе массировать им ноги.
От этого поведение бойцовых животных менялось удивительным образом. Тело их освобождалось от грубого напряжения. Мускулы расслаблялись от доверия, дружбы, участия. Баран сам поднимал одну ногу за другой и, прежде чем положить копыто на ладонь хозяина, тихонько царапал его шершавым рогом. Потом, совсем как нежный ягненок, клал свою рогатую голову на плечо человека и держал ее там на протяжении всего времени, пока умелые пальцы разминали мышцы и сухожилия ног.
Ни напряженный профиль не шевельнулся под высоким тюрбаном, ни губы среди пучков редкой растительности. Прикрыв рукой седую бороденку и до предела сощурив глаза под дрябло нависшими веками, Хаджи Заман рассматривал то одного, то другого барана с таким напряженным, с таким яростным вниманием, что оно превращалось у него буквально в страдание.
Гром или Бич?
Оба были равны по росту, весу, натренированности, количеству побед, и ничто в их облике и поведении не подсказывало, кого следует предпочесть. Надо было искать что-то еще помимо таких внешних признаков, как мощь, скорость, ловкость, надо было найти, угадать какие-то внутренние достоинства, скрытые пружины, которые должны были решить исход боя: смелость, выносливость, бойцовская смекалка, воля к победе.
Хаджи Заман хорошо помнил бои, проведенные каждым из баранов во всей долине. Страстный любитель таких игрищ, он сохранил в памяти все их достижения. Но друг с другом они не встречались. Как угадать? Вот если бы был в прошлом хотя бы один бой! Смешное пожелание… Между бойцами такого ранга, таких кровей, двух боев быть не может.
Гром или Бич?
Бич или Гром?
От этого выбора зависели такие суммы! Несколько раз алчный взгляд Хаджи Замана скользил по деньгам, лежавшим на расстоянии вытянутой руки, словно прося их вдохновить его на правильное решение. Но банкноты не давали совета.
– Я жду, святой человек, – поторопил его Уроз. – Все ставки уже сделаны.
Хаджи Заман закрыл глаза и, не меняя позы, позвал:
– Хозад!
Голова скелета под черными крыльями ворона склонилась к зеленой чалме. Хаджи Заман что-то шепнул ему на ухо. Хозад невнятным шепотом передал сказанное своей птице. Ворон тяжело взлетел и стал летать над ареной. Трижды облетел он ристалище. Взмахи его широких крыльев становились все медленнее, тише. Наконец он пролетел, не шевеля ими, над Громом. Его тень полностью накрыла барана. Казалось, алые клюв и когти источают кровь.
– Ставлю на Бича, – решился наконец Хаджи Заман.
Человек с лицом, похожим на череп, отпрянул от зеленой чалмы. Хозад медленно выпрямил свое худосочное длинное тело. Ворон вернулся на его правое плечо. Мокки встал на колени и, сделав так, что услышать его мог только Уроз, стал умолять его:
– Забери деньги обратно… Ты имеешь на это право… Тут явно было колдовство…
Грубый толчок рукоятью нагайки под подбородок прервал саиса.
"Дурак! – подумал Уроз. – Разве я сам не вижу, кто тут колдует? И неужели же я не сумею разрушить это колдовство?"
Он сжимал рукой под рубашкой кожаный амулет, который всегда носил на шее. Уроз схватился за него в тот самый момент, когда ворон взлетал, чтобы не отпускать его до конца встречи.