Несмотря на запрет Зирех, Мокки все-таки хотел бежать к ней. Но его остановил крик, хриплый и резкий, с необычной модуляцией. Не могла же Зирех, такая хрупкая и тонкая, издать этот крик. "Тогда кто же?", – подумал саис… Все мышцы его напряглись, чтобы броситься вперед, и тут же расслабились. Огромный пес, услышав окрик, покорно припал к земле у самых ног маленькой кочевницы. Крик повторился, и два других пса, оставив Уроза, подбежали к тому, который уже лежал. Вдруг успокоившись, все три собаки вопрошающе и внимательно смотрели необыкновенно умными взглядами на женщину. "Они ждут ее приказов. Так, значит, это она кричала?" – подумал Мокки. Словно отвечая ему, Зирех протянула руку в сторону дымков.
Злобные глаза животных мигнули раз, другой. Потом длинными прыжками все три безухих демона понеслись в ту сторону, откуда появились.
– Как, как ты научилась такому крику? – с восхищением спросил саис у Зирех.
– Так это же собаки кочевников, – ответила та. – Хороша бы я была, если бы забыла команды, которым они подчиняются.
Уроз проехал перед Мокки и Зирех, словно не видя их. Волнение схватки, счастье боя исчерпали свои возможности. Толчки и беспорядочные движения больной ноги во время нападения собак усилили его страдания. Только одно средство от боли знал Уроз: ехать вперед, согласовывая с шагом коня движения пилы, туда-сюда, мучившей его плоть, доводя себя до полуобморочного состояния, и таким образом перенести свою жизнь в убежища, где человек оказывается невосприимчивым ни к радости, ни к боли, и где есть место только для игры воображения и мечтаний. На помощь Урозу пришли лихорадка с ее все усиливающимся звоном в ушах и поднявшееся в зенит солнце, залившее все белым, как расплавленный металл, светом. Боль, казалось, постепенно вышла куда-то наружу. Она была по-прежнему тут, но как бы не в нем. Она вцепилась во всадника, сидевшего рядом с Урозом, в его седле, но это уже был не Уроз. Этот несчастный двойник, которому он отдал свое раненое тело, ехал, раскачиваясь вместе с ним, расслабленный, раздавленный, растерзанный. А настоящий Уроз гарцевал в вышине рядом с самыми высокими горами. Он был сказочной вершиной, а вершина была им. Он плавал на огромных плотах, и небо было его парусом. Он гладил гигантских драконов с клыками в виде снежных вершин. И в храмах, которым невиданные горы служили всего лишь опорами, он узнавал молитвы, неизвестные даже самым набожным паломникам, даже самому ученому из богословов, молитвы, превосходившие все их проповеди по глубине истины, совершенству праведности и яркости излучаемого света.
Давно замер, умолк лай безухих собак. Только копыта Джехола нарушали тишину. Мокки и Зирех ступали беззвучно. Саис шел за конем, рядом с Зирех. Он уже не нужен был Урозу, чтобы выбирать дорогу, идя рядом со стременем, и предохранять хозяина от толчка, удара или падения. Теперь он только этого и хотел. "Падай, падай, мешок с гнильем, ну упади же, – повторял про себя Мокки, преисполненный презрения к этому обмякшему в седле телу, едущему в позе, недостойной наездника. – Падай же, и пусть солнце иссушит, а ночь заморозит твой труп".
Он взглянул на Зирех. О чем она думала? Лицо ее было видно в профиль и ничего не выражало. Спросить? Но как? Это чертово молчание скал, неба и солнца не оставляло места для звука человеческого голоса. И все же Зирех заговорила: она умела высказывать свои мысли на манер немых. Она сказала:
– Если он упадет, мы его прикончим.
– Да, да, – тихо согласился Мокки. И одними губами она добавила: – А кочевники будут свидетелями нашей невиновности.
– Да, да, – снова отозвался Мокки.
Слова эти были не громче дыхания. Но воздух был так тих и легок, что вибрация их долетела до Уроза. Во всяком случае, до его двойника, до того, кого удерживало в седле и в человеческом каркасе одно лишь страдание. Пока другой Уроз, недосягаемый для всех, по-прежнему плыл от вершины к вершине, этот почувствовал тревогу. Так умирающий волк чует, как по его следу идут хищники, питающиеся падалью.
С такой же алчной надеждой Мокки и Зирех молча, бесшумно, шли за всадником, теряющим остатки сил… Падение… Удар в висок… Еще удар… Смерть… И все признаки несчастного случая… Скорее: завещание, деньги… Юрты кочевников… Оплакивание… Похороны… И наконец свобода. И богатство. Чтобы исполнилось это неодолимое желание, достаточно было потери сознания, толчка, неверного шага коня.
А солнце тем временем поднималось все выше… тени становились все короче, а потом и вообще пропали. Сжавшееся, скрючившееся тело, раскачиваясь, продолжало держаться в седле. А ровная каменная пустыня простиралась без конца, без края. У Мокки не хватило терпения шакала или гиены. Он шепнул на ухо Зирех:
– Я сброшу его.
Она наклонила свой выпуклый лоб.
Мокки подобрал тяжелый камень, по размерам широкой ладони, и побежал. Джехол шел очень медленно. Саис быстро догнал его. Еще мгновение, и он бы схватил, стащил Уроза с коня. Но в эту секунду Джехол повернул голову в сторону саиса и вдруг пошел быстрее. Мокки застыл, стоя на одной ноге. В больших, влажных глазах коня он прочел выражение, в которое не мог поверить… Такая строгость, такая враждебность к нему, саису, кормильцу, другу, брату…
"Не может быть… это не Джехол… и не я… мне показалось… полуденный свет на такой высоте обманчив", – подумал Мокки. Он с силой топнул зависшей в воздухе ногой, ускорил шаг, снова догнал коня и вновь увидел его взгляд. На этот раз сомнения быть не могло. Джехол отказывался подпустить его к себе. "Почему? – подумал Мокки. – Почему?"
Он почувствовал себя скованным холодом, парализованным. Он не мог признать себя отвергнутым единственным существом на свете, которого он всегда понимал, защищал, холил, обожал и со стороны которого видел только благодарность, наполнявшую его счастьем. Такой порядок был таким же естественным и необходимым, как само солнце. "Так почему же, почему?" – недоумевал Мокки.
"Может, из-за камня, который я держу в руке…" – подумал Мокки. Он разжал пальцы, позволив камню упасть и, словно судье, показал Джехолу пустую ладонь. Конь по-прежнему был настороже. Мокки начал приближаться. Джехол быстро отскочил на почтительное расстояние, чтобы быть недосягаемым для саиса, но сделал это мягко и осторожно, чтобы не нарушить равновесия Уроза. И опять пошел ровным, широким, упругим шагом. Мокки смотрел, как он удаляется, не в состоянии ни сделать какой-то новый жест, ни собраться с мыслями, пока Зирех, коснувшись его плеча, не спросила:
– Чего ты ждешь?
– Ничего, – ответил Мокки еле слышно… – конь не хочет, чтобы я его трогал.
– Ты что, с ним разговаривал?
– Нет, – помотал головой Мокки.
– Позови его. Он всегда слушается тебя, – настаивала Зирех.
– Сейчас не послушается, – возразил саис.
– Как это так?
Лицо саиса выражало странное разочарование и одновременно гордость. Он тихо объяснил ей:
– Великий скакун бузкаши до самой смерти защищает своего наездника против человека, который затаил против него злобу.
– Да откуда конь может знать? – спросила Зирех.
– Он знает, – отвечал Мокки.
В его голосе и в глазах были такая убежденность и такая вера, что она не смогла ему возразить. Только подумала: "Если я понимаю язык собак, сторожащих юрты, то почему большой саис не может понять то, что говорят степные скакуны?"
Джехол достаточно удалился от Мокки и Зирех, чтобы Уроз был вне досягаемости брошенного камня. Конь убавил шаг. Но время от времени оглядывался. Его настороженный взгляд говорил, что он намерен сохранять эту дистанцию.
Каждый раз Мокки тяжело вздыхал. И каждый раз Зирех шептала ему на ухо:
– Когда-нибудь он остановится.
Так они и двигались по огромному плоскогорью. Всадник в полуобморочном состоянии, защищаемый инстинктом его коня. А далеко позади – большой саис, переживающий, оттого что потерял единственного друга, и маленькая кочевница, вся в своих мечтах о богатстве.
Долгим, очень долгим был их путь. Казалось, ни усталость, ни голод, ни жажда, не смогут сломить Уроза и его коня. Солнце перевалило за полдень и стало склоняться к горным вершинам. А Джехол все шел и шел. Снова появились тени. У трех путников появились и стали расти странные спутники, прозрачные и словно струящиеся, которые, не отступая от них ни на шаг, плясали у них под ногами на каменистой почве. А Джехол все шагал. И вот уже лишь узкая полоска неба отделяла красное солнце от самых высоких гор. Сумерки придавали горным хребтам такую же мистическую тональность, как и базальтовым чудовищам, разбросанным по равнине. И на всей поверхности плато воздух приобрел такой же печальный пепельный цвет, как и земля. А Джехол все шагал и шагал.
Шел ли он сам по себе? Уроз ли управлял им, машинально сокращая свои мышцы? Понять это в вечерних сумерках и на том расстоянии, на котором находились от него Мокки и Зирех, было невозможно.
– Может, он уже умер, – предположила Зирех.
В течение всего этого долгого пути без остановок, без еды, без воды, она молчала, чтобы сохранить дыхание. Голос ее стал тихим и приглушенным. Саису показалось, что щеки его коснулось крыло летучей мыши.
– Да, он умер… – прошептала она еще раз.
Однако вместо радости, которую она должна была бы испытать при этой мысли, она почувствовала какое-то странное беспокойство. Солнце вот-вот должно было коснуться края гор. А значит, вот-вот должна была наступить холодная ночь со всеми теми бедами, что таит в себе пустыня, сотворенная демонами высоко над миром.
Рука Зирех коснулась руки Мокки. Она просила помощи.
– Если хозяин умирает в седле, то как поступает степная лошадь? – спросила Зирех шепотом.
Мокки вздрогнул. Он ответил через силу.
– У нас она останавливается, опустив гриву… А здесь… не знаю… ничего не знаю.
– И тогда, – прошептала Зирех, – тогда придется идти за ним? В темноту, в ледяной холод? И потерять его… И потеряться самим?
– У нас есть все для ночевки в любое время, – ответил Мокки и потянул за веревку усталого мула.
– А конь, а деньги? Ты хочешь от всего отказаться? – спросила Зирех.
– Никогда, – ответил Мокки.
Он уже не надеялся на добычу, но чувствовал, что и он тоже не сможет остановиться. Кто же тянул их за Урозом? Мокки посмотрел на полоску неба, оставшуюся между красным светилом и вершинами гор. Она сузилась до предела. Сумерки начали скрывать от них силуэт коня. Мокки от страха даже зажмурился. Он только сейчас понял, что происходит. Перед ним был не Уроз, мертвый или живой, а… Мокки хотел дальше не думать, но ему это не удалось. Всадник-призрак… Всадник-призрак…
Зирех по-прежнему держала в руке кисть Мокки. Она почувствовала, как вдруг ускоренно и неравномерно забился его пульс, и спросила:
– Тебе плохо?
Мокки словно не слышал ее. Пальцы Зирех почувствовали скользкую жидкость. Ей знаком был этот пот, и она прошептала:
– Ты сейчас боишься еще больше моего. Почему?
Напрасно Мокки искал нужные слова. Как передать ночные страхи малых детей, забившихся и забытых в самом темном углу юрты, когда они слушают старых пастухов, торговцев вразнос, бродячих рассказчиков, сидящих вокруг самовара? Все рассказы у них всегда страшные. От страха прямо сводит живот. Хоть засовывай в рот кулак, чтобы не закричать от страха. Кровожадные цари, жуткие колдуны… Но самое ужасное – это всадник без лица, едущий день и ночь, ночь и день, по скалам и пескам, по колючкам и камням. Едет он едет, едет годами и никуда не приезжает. И всех, кого ни встретит, забирает с собой, забирает беспощадно и безвозвратно, до скончания мира. И вот сейчас этот детский страх вновь охватил Мокки. Пот лил с него все обильнее и обильнее. Зубы стали отбивать дробь. Он показал на тень человека, привязанную к тени лошади, едва различимую в ночи и пробормотал:
– Ты не знаешь… ты не знаешь… Всадник-привидение.
Грубым движением Зирех отшвырнула его руку. Эта охватившая его паника заставила ее позабыть свои страхи. Она опять взяла его руку, но уже не для того, чтобы опереться на нее, а для того, чтобы вести его.
– Ты говоришь как старая баба, – сказала Зирех.
Теперь она уже не шептала. И в сказочной тишине промерзших высот, камней и безлюдья, голос ее прозвучал с необычайной силой. Мокки даже остановился, ожидая, что сейчас они за это будут наказаны и землей, и небом. Но небо не обрушило на них молнию. И земля под ногами тоже не разверзлась.
Зирех побежала. Одной рукой она тянула Мокки, другой – мула. Постукивание копыт и поклажи вернули саису силу и смелость. Он понял, что мир по-прежнему тверд и прочен. С каждым шагом он все лучше и лучше осознавал свое присутствие в мире, свое место на земле. И в таком восстановившем свои очертания мире всаднику-фантому нечего было делать. По мере того, как расстояние между ними сокращалось, колдовство и страхи отпадали. Тень, за которой он шел, уже не была огромной и искаженной темнотой и испарениями. И размеры и форма тех, кто ее отбрасывал, тоже были как у всех смертных. Конь под всадником был отличным и выносливым, ничего больше. Человек на лошади был человеком, только и всего. Еще несколько мгновений, и конь стал Джехолом, а человек – Урозом. Урозом обессилевшим, полностью находившимся в его власти. Что он сейчас и собирался ему показать, этому обманщику, лжецу и предателю!
Зирех всем весом повисла на руке саиса.
– Нет, – крикнула она, – нет! Конь опять от тебя побежит… Смотри, смотри… Он вроде собирается наконец остановиться.
Хотя ничто не мешало Джехолу продолжать шагать прямо вперед, он замедлил шаг и стал брать вправо. Мокки и Зирех вгляделись и увидели в том направлении смутные очертания холма.
До сих пор сумеречный свет как бы приклеивал его к далеким горам, служившим для него фоном. Он казался выступом горного кряжа. На самом же деле от стены гор его отделяло довольно большое расстояние.
Холм имел форму пирамиды. Сейчас только вершина его освещалась лучами солнца, уже ушедшего за гребень гор. Все, что было ниже красной, как бы только что прокаленной на огне вершины, погрузилось во мрак. Хотя в сумерках еще можно было различить низкие строения, ступенями спускавшиеся вдоль узких улочек.
– Кишлак! Вон там! – закричал Мокки.
Он уже не сдерживал голоса. Но Зирех опять перешла на шепот.
– Заклинаю всеми духами дорог и ночи, замолчи!
Она впилась ногтями в ладонь Мокки и прошептала:
– Все племена, которые кочуют между Хазареджатом и верхними перевалами, рассказывают об этом холме… Это их кладбище.
– Тогда… тогда… эти дома… – произнес Мокки еще тише, чем его подруга.
– Это захоронения, – пояснила Зирех. – Если кого смерть настигает в пути, то его не закапывают у дороги, а приносят сюда.
– И давно?.. С каких пор? – пробормотал Мокки.
– Всегда, – ответила она.
Тут саис понял: все памятники, которыми был покрыт холм по всей высоте и со всех сторон, были захоронениями, сделанными из собранных камней. Под ними вечные караваны при каждом переходе оставляли человеческие останки.
Последний луч солнца угасал на вершине холма. Пирамида была свинцово-серой, а надгробия черными как чугун. А вокруг земля и сам воздух казались пепельно-серого цвета.
– Прислушайся, – прошептала Зирех.
Поднимался ночной ветер высокогорных плато.
Он ли свистел и стонал, как человек? Или кости тех, кто кочевал всю жизнь, до последнего часа, и навсегда успокоился под этими камнями? "Конец людей, конец их душ", – подумал Мокки. Ему стало холодно. Он еле слышно произнес:
– Зирех… здесь нельзя так оставаться, нельзя.
– Подожди, надо узнать, чего хочет лошадь, – сказала она.
Джехол остановился у подножия холма. Его уши дрожали, он к чему-то принюхивался. Беспокойно и нерешительно раскачивал головой то влево, то вправо. Он так обрадовался, увидев, после столь долгого перехода, кишлак, где можно будет отдохнуть, согреться, напиться и поесть. И вот, когда дошел, ничего этого не было. Ни огня. Ни звука. Ни запаха человека или животного. И ветер не доносил приятного запаха кизяка, горящего в очаге. Джехол, весь день шагавший по собственному разумению, почувствовал, что разрешить эту трудность ему не под силу. Нужно решение и указание всадника, а тот так безучастно и так тяжело давит своим весом на седло.
Громкое ржание… резкий толчок… острая боль в костях… Уроз открыл глаза… Перед ним возвышался холм, слабо освещенный вверху последним лучом, который тут же и погас.
"Наступила ночь", – подумал Уроз. Последнее, что он помнил, было яркое солнце. Стал вспоминать, что он делал все эти часы. Спал? Был в обморочном состоянии? Какая разница! Несмотря на слабость во всем теле, чувствовал он себя хорошо. Голова была ясной. Тело отдохнуло и слушалось его. Вечерний холод остужал разгоряченное жаром тело. И он сам, подобно своей коже, тоже находился на грани двух враждующих стихий, сочетание которых стало для него благом. Он сохранил ясный и четкий контакт с действительностью и в то же время обрел способность, как во сне, без тени страха и смущения принимать на веру обстоятельства и образы, которые разум никак не мог допустить.
Он быстро понял, что представляли собой мнимые дома, которые возвышались перед ним, и не испугался, даже не удивился. Вчера, да и сегодня утром тоже, он ни за что не хотел бы делать остановку в таком месте. А сейчас он просто подумал, что надгробия вполне могут служить укрытием от холодного ветра, продувающего голое плато.
Уроз коснулся здоровой ногой бока Джехола, и тот стал двигаться вдоль основания холма. В темноте казалось, что захоронения расположены вплотную друг к другу. Но при ближайшем рассмотрении, оказалось, что они стоят порознь, что у них разная форма, разный размер каменных глыб, да и расположение, зависевшее то ли от воли случая, то ли от прихоти строителей, тоже разное. На некоторых памятниках поверхность камней была почти гладкой. На других шероховатости образовывали загадочные знаки. Тут виднелись навесы. Там – ниши. Уроз двигался очень медленно. Он искал более доступный подход, чтобы проникнуть внутрь кладбища.
И тут из каменных захоронений послышался голос. Слабый, тонкий, измученный и в то же время очень отчетливый. По тембру, чистоте и слабости он напоминал звук надтреснутого хрусталя. В тишине слова долетали по отдельности, как бы фильтруясь сквозь слои времен.
– Это не ты ли приближаешься, о Уроз, сын Турсуна?
От неожиданности Джехол вздрогнул. Позади, в нескольких шагах, одновременно раздались два крика, вопль и стон одновременно.
"Мокки… Зирех… – подумал Уроз. – Они тоже услышали голос из могилы, зовущий меня".
В любой другой момент он подстегнул бы Джехола плеткой и поскакал бы прочь – во тьму, в холод, в пустоту… Но в эту ночь ничто не могло его испугать, ведь все казалось ему естественным. Он крикнул:
– Кто б ни был ты, ты не ошибся. Турсун – действительно мой отец, а я – Уроз.
– Тогда двигайся прямо, – отозвался хрустальный голос. – Ты легко меня увидишь.
Уроз придержал Джехола. Не от того, что сомневался, ехать или не ехать. Просто ему показалось, что голос этот он когда-то уже слышал. Где, когда? Не в силах вспомнить, он направил коня вперед.