Никогда еще Джехол не ступал так осторожно, так медленно. Проезжая вдоль строя могил, Уроз вглядывался в каждый промежуток между нагромождениями камней и порой прощупывал их рукояткой плети. Вдруг рука привидения ухватится за нее. Он ехал чуть ли не на ощупь. Ночная темнота полностью покрыла землю. Вдруг, несмотря на натянутый повод, Джехол пошел быстрее. И Уроз увидел, почему. Перед ними на уровне почвы, но чуть выше, на некотором расстоянии, темноту прорезала золотистая ломаная линия, похожая на застывшую молнию. "Отблеск пламени, окаймляющего привидения взамен тени", – подумал Уроз. И отпустил повод.
Джехол побежал почти рысью. "Наивный, он думает, что это настоящий очаг", – подумал Уроз. Светящаяся линия не шевелилась. "Покойник надо мной потешается", – решил Уроз. И вдруг он оказался перед костром. Перед настоящим костром. Небольшим, из сухого хвороста. Он горел в углублении перед грубым надгробием. За костром сидел человек. Не скелет. Не привидение. Живой человек. На нем была длинная накидка. А у ног лежала сума. При свете костра нельзя было определить его возраст. Он сказал:
– Пусть великий покой этого места снизойдет на тебя, о Уроз.
И Уроз поклонился, насколько позволяла ему его поза в седле, и ответил.
– Мир и хвала тебе, Пращур. Мне удивительно повезло, что я встретил тебя здесь.
– А я ждал тебя, – посмотрел на него Гуарди Гуэдж.
III
ПЛАКАЛЬЩИЦЫ
Камни, покрывавшие надгробие, сильно нависали над теми, что поддерживали их. Получался навес. Да еще с каждой стороны, с боков, были сложены камни, образующие стенки. Так что получалось подобие пещеры, открытой только со стороны плато.
Костер, разведенный Гуарди Гуэджем, был как бы пламенеющим окошком в этом подобии склепа. Мокки и Зирех увидели на светлом фоне силуэты Уроза и коня, словно нарисованные тушью. Зирех прошептала:
– Это не он, это его тень.
– Нет, – ответил Мокки. – Нет!
Он уже однажды попался в ловушку. Одного раза довольно. Сложив ладонь рупором, он крикнул: -Уроз, о Уроз, я здесь.
– Так чего же ты ждешь и не снимаешь меня с седла? – отвечала тень.
Зирех вцепилась в плечо Мокки.
– Не ходи, – умоляла она. – Не слушай привидения.
– Разве ветер доносил бы от привидения запах гноя? – возразил саис.
Как раз в этот момент порыв ветра отклонил в сторону завесу пламени от костра. За ним стал виден редкой худобы человек, прислонившийся к стене надгробия.
– Видишь, видишь, – прошептала Зирех. – Дух покойника вышел из могилы, чтобы и нас туда затянуть.
Тут Мокки заколебался. Он решительно не понимал, кто это может быть.
– Уроз, о Уроз, – крикнул он неуверенным голосом, – тот, кто сидит за костром, он просто путник как все?
И не успел Уроз ответить, как в ночи раздался слабый голос, подобный звуку надтреснутого хрусталя:
– Иди к моему огню и не бойся, – произнес он. – Привидениям не нужен костер для согрева старых костей.
– Он живой… – подтвердил Мокки, обращаясь к Зирех… – И кажется… кажется…
И, не закончив, саис побежал к входу в нишу и над светом костра разглядел в пляшущем его пламени лицо Гуарди Гуэджа, человека без возраста, разглядел его морщины, такие глубокие и многочисленные, что щеки его были похожи на древний пергамент, испещренный загадочными знаками.
Мокки низко поклонился, коснувшись ладонью холодной земли, и воскликнул:
– Я так и знал… Пращур… я знал, о Память Всех Времен… Кто хоть раз слышал твой голос… не забудет его никогда. Клянусь Пророком, так думают все садовники, повара, пастухи и саисы, кому в наших краях ты рассказывал о славных делах Аттилы, великого полководца. Ты рассказывал, что он родом из наших мест, из Меймене, что он вышел из своего родного города Акча и завоевал полмира.
Быть может, то была игра света? Но по бесцветным губам Гуарди Гуэджа словно скользнула тень улыбки. Прожитые годы, опыт и усталость иссушили и исчерпали в нем все источники радости. Но старый сказитель все еще любил свои рассказы. И ему было приятно, что совсем молодой человек помнит один из них, и что дети его детей передадут их потомкам, и будет он жить вечно, вопреки бегу времени и косе смерти.
Уроз испытывал адскую боль. Стиснув зубы, он приказал саису:
– Отнеси меня к костру. Джехола стреножь и привяжи поближе ко мне. Юрту мне расставлять не надо.
– Чуть дальше, – посоветовал Гуарди Гуэдж саису, – ты найдешь колодец, а рядом с ним – сухой хворост. Каждый караван, проходя здесь, оставляет запас для следующего.
Мокки усадил Уроза спиной к стенке, рядом с Гуарди Гуэджем, и сказал:
– Я приведу Джехола, когда он напьется.
– И чаю, да поживее, – сказал Уроз.
Он промерз до мозга костей. Чтобы зубы не клацали, ему пришлось двумя руками прижать нижнюю челюсть к верхней.
– Я так и думал, что встречу тебя в таком состоянии, дошедшим до последней границы самого себя, – сказал ему Гуарди Гуэдж.
– Как… как ты мог знать… что найдешь… найдешь меня… на этом высокогорном кладбище?
– Для того, кто отказывается ходить обычными путями, единственная дорога проходит здесь, – отвечал Гуарди Гуэдж. – Она пересекает нагорье, а единственное тут место для стоянки – это кладбище.
Продолжая прижимать подбородок ладонью, Уроз спросил:
– А где ты узнал о моем поражении, Пращур?
– На тропе, ведущей от Калакчекана к конюшням Осман-бая, – ответил Гуарди Гуэдж.
Оба с такой интенсивностью подумали в эту минуту о Турсуне, что им показалось, будто его образ явился и сел между ними. Однако имя его не было произнесено. Каждый ждал, что другой первым заговорит о нем. Гордость мешала Урозу сделать это. А Гуарди Гуэдж молчал потому, что был мудр.
Огонь стал слабеть. Старик подбросил хвороста. Пламя осветило его пальцы, кисти рук, лицо. Они были такими хрупкими и прозрачными, что на них было тяжело смотреть. Кожа да кости без намека на плоть.
– Как удалось тебе добраться так быстро сюда из степей, Пращур? – тихо спросил Уроз.
– Так ведь у старых коз ноги надежнее и идут они кратчайшим путем, не так ли? – отвечал Гуарди Гуэдж.
Тем временем Мокки напоил коня и стреножил его возле Уроза. За саисом шла Зирех с чайником, мешочком сахара и двумя чашками. Она налила чай обоим мужчинам, начав с Гуарди Гуэджа, и исчезла во мраке каменной ночи, маленькая, хрупкая. Мокки посмотрел ей вслед и спросил у Гуарди Гуэджа:
– О, Память Всех Времен и Всех Мест, наставь меня. Куда ведет это жуткое плоскогорье? И куда нам двигаться дальше?
Гуарди Гуэдж отглотнул крепкого, темного чая и сказал:
– Плоскогорье, где мы находимся, упирается в горный хребет. Есть только один проход через него, такой узкий, что его прозвали Лестницей. Над ней есть еще одно плоскогорье, усеянное серым и черным гравием. А потом будет спуск к Банди-Амиру.
– О, Пророк! Озера Банди-Амира! – воскликнул Мокки. – Это правда?
– Это правда, – отвечал Гуарди Гуэдж. – И самые прекрасные описания их – ничто по сравнению с самими этими волшебными водами.
Уроз ничего не говорил. Он дрожал. Мокки пошел за одеялами для него, а затем хотел накрыть одним из них и Гуарди Гуэджа. Но тот отказался:
– Не стоит. Мои кости уже не боятся холода.
– Плов, приготовленный Зирех, скоро порадует тебя, Пращур, – пообещал Мокки.
Старик простер руки над костром. Они были прозрачными.
– Спасибо тебе, о саис, – отвечал Гуарди Гуэдж. – Но мне и кормить-то нечего, плоти совсем не осталось.
Уроз почувствовал признательность к старику. От одной мысли о тяжелой, жирной пище тошнота подкатывала ему к горлу.
– Иди, – отослал он саиса, – иди и наполняй себе желудок, а нас оставь в покое.
Мокки снял с мула вьюки и стал разбивать юрту. Ни он, ни Зирех не хотели провести ночь под навесом склепа. Почва была каменистой, и он с трудом забивал колья. Впрочем, это его даже радовало. Работа согрела его. А запах наперченного риса, медленно варящегося на костре, который горел в стороне, наполнял его внутренности приятным ожиданием.
Гуарди Гуэдж разглядывал в нише лицо Уроза. Оно было похоже на маску, перекосившуюся от страдания.
– Тебе больно, – отметил старик. – Очень больно.
Обычно Уроз относился к сочувствию как к оскорблению. Никто не имел права проявлять жалость к человеку, которому безразлична собственная плоть. Но в этом голосе он не услышал ни сострадания, ни беспокойства. Старик только констатировал истину.
– Все эти одеяла давят на сломанные кости, – пожаловался Уроз. – Но если их сбросить, холод вцепится в рану и будет ее терзать.
– Тут у меня найдется для тебя помощник, – успокоил его Гуарди Гуэдж.
Он достал из котомки коричневую палочку и поднес ее на несколько секунд к огню. Когда конец ее размягчился, он отделил совсем небольшой кусочек, раскатал его прозрачными пальцами и дал Урозу:
– Вот, проглоти этот шарик и запей чаем. И потом подожди.
Уроз послушно выполнил слова старика. Потом спросил:
– Это твое лекарство волшебное, что ли, о Пращур?
– Можешь считать, что так – не стал возражать Гуарди Гуэдж. – Мне подарила его колдунья, самая старая и самая мудрая.
– Как ее зовут? – спросил Уроз.
– Земля, – был ответ Гуарди Гуэджа.
– Растение… трава? – пробормотал Уроз.
– Маковый сок, – утвердительно кивнул головой Гуарди Гуэдж.
– Что? – воскликнул Уроз.
Он резко повернулся к старику и резко спросил:
– Ты, самый старый и умный, как можешь ты давать мне яд, лишающий человека силы и достоинства, совсем как вино, проклятое Кораном?
– Ничто из того, что дает земля, не может быть проклятым, – не стал соглашаться Гуарди Гуэдж.
И жестом остановил Уроза, готового продолжать.
– Не двигайся больше, о чопендоз, – продолжал старец. – Всякие движения и крики только помешают благотворному действию снадобья. Чтобы помочь тебе терпеть боль, я расскажу о рождении вина. Так что приложи голову к камню, прикрывающему останки путника, открой душу для покоя и слушай меня.
И Гуарди Гуэдж начал рассказ.
"Давным-давно, в стародавние времена, в Герате Великолепном правил шах Шамиран, могущественный и мудрый властелин. В знойные послеполуденные часы любил он прогуливаться по тенистым своим садам, что спускались террасами, полными цветов редкой красоты, фонтанов и резных беседок. За ним следовала его свита: вельможи, духовники, прорицатели, полководцы, поэты и принцы.
И вот однажды увидел он диковинную птицу, сидящую на живой изгороди. Птица была так прекрасна, что он остановился, чтобы полюбоваться ею. И в тот же момент рядом с нею появилась змея.
– Неужели никто не помешает змее напасть на птицу? – воскликнул шах Шамиран.
Старший сын его натянул лук и стрелой поразил змею. А птица взлетела и пропала в лазурном небе. И скоро о ней забыли.
А через год, день в день и час в час птица вернулась, покружилась над царскими садами и, прежде чем улететь, выронила из клюва несколько зерен.
– Что думаешь об этом? – спросил шах Шамиран у своего главного провидца.
И ответил провидец:
– Волшебная птица принесла тебе вознаграждение.
Тогда шах повелел проследить за тем местом, куда упали зерна. И начало там расти растение, до той поры никем не виданное. Было оно невысоким, а на его тонких ветвях появились гроздья круглых ягод. Никто не смел их трогать. Ведь их сок мог оказаться ядовитым. Из-за этого кисти стали медленно подгнивать. Шах повелел подставить под них высокую вазу. Ягоды попадали в нее, забродили, и получилась красная жидкость. Но было ли это знаком благодарности? Или смертельным ядом?
Привели из тюрьмы человека, осужденного быть посаженным на кол. Шах приказал ему выпить кубок непонятной жидкости. Весь двор стоял вокруг властелина. Несчастный выпил и закрыл глаза. Люди шепотом передавали друг другу: "Это ужасный яд. Он сейчас умрет".
Но узник открыл глаза. В них плясало веселье. Он улыбнулся. Еще минута, и голосом не раба, закованного в цепи, а голосом повелевающего хозяина он воскликнул: "Пусть нальют мне еще кубок!"
Шах подал знак человеку, отвечающему за напитки, и тот налил рубиновый напиток в золотой кубок, из которого мог пить только сам монарх. Он отведал, а за ним попробовали чудесную влагу и другие. Радость и сила взыграла в них…"
Гуарди Гуэдж помолчал и закончил:
– Так вино было ниспослано с неба, на радость людям, живущим на земле афганской.
Уроз слушал, склонив голову, а потом задумчиво промолвил:
– Пращур, истина и только истина исходит из глубокочтимых уст твоих. Но была ли во времена, о которых твой рассказ, незрячая земля уже просвещена Пророком, и назвал ли он уже в Книге Книг все то, что запрещено?
Как он часто поступал, Гуарди Гуэдж на этот вопрос ответил тоже вопросом:
– Слыхивал ли ты, о благочестивый чопендоз, об императоре Бабуре?
– О Бабуре, непобедимом афганце, – воскликнул Уроз, – которого в Индии называли Великим Моголом.
Старый сказитель подтвердил легким наклоном головы и задал ему вопрос:
– Как ты считаешь, этот император был истинно верующим человеком?
– Кто бы посмел в этом усомниться? – признал Уроз. – Не он ли обратил в истинную веру язычников Индии?
– Так вот, – продолжил Гуарди Гуэдж. – Считаешь ли ты, что этот покоритель во имя Аллаха, этот меч Пророка, мог нарушить предписания Корана?
– Нужно быть сумасшедшим, чтобы так считать, – просто ответил Уроз.
А старик медленно продолжал:
– Тогда почему же в царствование великого Бабура на афганской земле производили вина так много, что наполнялись бесчисленные бочки и бурдюки?
– Значит, меч Пророка не знал об этом! – отвечал Уроз.
– Ошибаешься, о благочестивый чопендоз, – сказал Гуарди Гуэдж. – Этот повелитель ездил по деревням, где выращивали лучший в мире виноград, а с ним и министры и военачальники, и поэты и певцы, а император лично пробовал молодое вино. А однажды он увидел тюльпан такой красоты, что, пожелав оказать ему величайшую честь, велел налить в него вкуснейшего вина и выпил из цветка, ставшего кубком.
– Что ты говоришь? Что ты говоришь? – пробормотал Уроз.
– И еще я скажу, – продолжал Гуарди Гуэдж все с той же интонацией, – что стоя на холме, откуда виден весь Кабул, Бабур повелел вырыть большой пруд. И вот этот пруд, который сохранился и сейчас, Великий Могол, когда принимал дорогих гостей, приказывал наполнять лучшим из вин… А затем гости и он сам черпали оттуда и пили в свое удовольствие.
– Пращур! – воскликнул Уроз. – Если бы эти слова я услышал не из твоих уст…
– Если каждое слово мое не истинно, то пусть отсохнет мой язык и пусть я никогда, никогда больше не смогу рассказывать ни сказки, ни истории, ни легенды, – подтвердил Гуарди Гуэдж.
Уроз отвернулся и стал озабоченно глядеть на языки пламени, как бы ища у них ответа.
– А Коран во времена Бабура был тот же, надеюсь, что и сейчас? – спросил он.
– Каждая строка, каждое слово и даже каждая запятая были те же, – уверил его Гуарди Гуэдж.
– Значит, изменился дух тех, кто учат ему? – промолвил Уроз.
– Или их чувства, – предположил Гуарди Гуэдж.
– Так кто же был ближе к истине, древние мудрецы или нынешние? – спросил Уроз.
– Ни те, ни другие, – отвечал старец.
Уроз перестал смотреть на огонь и повернулся к Гуарди Гуэджу. От внутреннего огня блеск в его глазах был ярче, чем пламя костра. Между тем лицо его выражало глубокое спокойствие.
– Значит, я сам должен делать выбор, – понял наконец он. – Только я, как велят мне мой ум и мое сердце.
– И так во всем, – подтвердил Гуарди Гуэдж.
На обескровленных губах Уроза появилась улыбка, не имеющая ничего общего с привычной его волчьей ухмылкой.
– К этому выводу ты и хотел меня привести? – спросил он.
Словно едва заметная волна пробежала по лицу старого сказителя, по бесчисленным его морщинам. Таков был его ответ.
– Воистину, воистину, – сказал Уроз.
Он прислонился к стене надгробия, осторожно поправил одеяла и продолжал:
– У меня прошла вся боль. Тело мое стало мудрее. Мой рассудок теперь владеет им и ничему не удивляется.
Гуарди Гуэдж скатал еще один шарик из коричневой массы и дал его Урозу. А тот, проглотив снадобье, почувствовал, как полегчало его тело и как по всем венам волшебной волной потекла горячая кровь. Грубые меха, лежавшие на нем, шершавые ткани одеял стали мягче и плотнее, чем бархат и шелк. И из этой благостной оболочки вырывалась, взлетала вверх мысль, чтобы оттуда, с большой высоты, неслышно и бесстрастно судить о мире, о людях и о нем самом.
– Как же так получилось, что жизнь была для меня ничем, если я не был впереди всех и над всеми? – тихо прошептал Уроз.
Он вспомнил о первом караван-сарае и о своем внутреннем примирении с изнуренными животными, с несчастными путниками… И пришел к выводу:
– Тот всадник, что все хлестал и хлестал, чтобы всегда быть первым… несчастный безумец…
– Есть такая пословица, – подсказал Гуарди Гуэдж: – "Если везение с тобой заодно, то зачем спешить? А если оно не с тобой, то зачем спешить?"
Уроз покачал головой. Мирная улыбка застыла на его лице. Ему очень хотелось спать.
– Да хранят боги твой покой, – пожелал ему Гуарди Гуэдж.
– Почему боги? – пробормотал Уроз. – Есть только один Бог.
– Когда обойдешь много земель и когда ходишь очень-очень долго, то трудно в это поверить, – не согласился Гуарди Гуэдж.
С ночного неба послышался ровный приглушенный гром. Но они не подняли головы. Они привыкли к этому шуму. Вот уже несколько лет, два-три раза в неделю крылатые машины летали туда-сюда над долинами, горами и степями Афганистана.
Уроз уснул. Старый сказитель подбросил веток в костер.