Чиновник сел за письменный стол, написал требуемые сведения и стал прощаться. Он уехал довольный поднесенным ему князем денежным подарком.
Друзья остались одни, но остальной вечер и ночь прошли для них томительно-долго. Разговор между ними не клеился. Оба находились под гнетущим впечатлением происшедшего. Поужинав без всякого аппетита, они отправились в спальню, но там долго лежали без сна на своих постелях, молча каждый думая свою думу.
Между тем в Зиновьеве тела убитых княгини и Тани обмыли, одели и положили под образа - княгиню в зале, а Татьяну - в девичьей.
К ночи прибыли из Тамбова гробы, за которыми посылали нарочного. Вечером, после отъезда чиновника, отслужили первую панихиду и положили тела в гроб.
Об этой панихиде не давали знать князю Луговому, и на ней не присутствовала княжна Людмила.
Князь Сергей Сергеевич и граф Свиридов прибыли на другой день к утренней панихиде. К ее началу вышла из своей комнаты и княжна. Она страшно осунулась и побледнела. Князь пошел к ней навстречу. Она церемонно присела ему, не поднимая на него взора. Он хотел высказать ей свое сочувствие, но язык не повиновался ему - таким безысходным горем, недоступным человеческому утешению, веяло от всей ее фигуры. Его сердце больно сжалось, и он остановился рядом со своей невестой, так же церемонно приветствовавшей и его друга.
Панихиды служили по очереди: сперва в зале у гроба княгини, а затем в девичьей, у гроба Татьяны Берестовой.
"По окончании служб я улучу минуту, чтобы переговорить с нею", - мелькнуло в уме князя Сергея Сергеевича.
Но на этот раз ему это не удалось. При конце второй панихиды княжна упала без чувств на руки следившей за нею Федосьи. С помощью дворовых девушек ее унесли в ее комнату, и там она осталась лежать в забытьи.
Князь, вернувшись в Луговое в сопровождении своего друга, тотчас послал лошадей в Тамбов за доктором, приказав того доставить к нему в имение.
- Я сам с ним поеду в Зиновьево, - высказал он свои соображения графу Свиридову.
- Это, конечно, будет лучше, - заметил тот. - Кстати, - добавил он, - прикажи запрягать и моих лошадей; мне надо быть завтра в Тамбове.
- Зачем? - взволновался князь. - Ты меня оставляешь?
- Ведь я не могу утешить тебя. Ты именно в таком состоянии, когда человеку надо быть одному, когда тяжело иметь возле себя даже самого близкого друга. Я понимаю это, мне тоже тяжело, что я своим приездом как будто принес тебе несчастье.
- Что за вздор! Я сам заслужил его.
- Но ведь любимая тобою девушка жива.
- Что же из этого? Свадьбу придется отложить на год, а год - много времени. Кроме того, Людмила стала совсем другой.
- Не можешь же ты требовать от нее, чтобы она была весела и довольна. Подумай сам: перенести для молодой девушки такое несчастье, взглянуть в глаза смерти. Да ведь и мы с тобою заболели бы, а не то что она, слабая девушка.
- Это ты верно. Я сам начинаю мешаться. Я это чувствую.
- Успокойся, сообрази все наедине и после похорон поговори с нею о будущем. Быть может, она согласится переехать в Петербург и отдаться в качестве твоей невесты под покровительство государыни.
- Вот спасительная мысль! - воскликнул князь, просветлев. - Я поговорю с нею об этом и прямо настою на этом по праву жениха. Не может же она оставаться на год в Зиновьеве, где все ей будет напоминать ужасное происшествие. Это было бы безумие!
- А меня все же ты отпусти. Мне надо окончить еще все дела в Тамбове, да пора и в Петербург. Приезжай и ты скорей туда со своей невестой. А пока помни: перемелется все - мука будет. Время - лучший врач. Вы оба любите друг друга. Если Бог попустил умереть княгиню такой страшной смертью - Его святая воля, надо примириться. В Петербурге год пролетит незаметно - и вы будете счастливы!
- Кабы твоими устами да мед пить.
Граф приказал своему лакею укладываться и вскоре, простившись с другом, покатил в Тамбов.
Князь Сергей остался один. Он пошел бродить по парку и совершенно неожиданно для самого себя очутился у рокового павильона. Войдя в него, он сел на скамейку и задумался.
Мысли одна другой безотраднее неслись в его голове. С горькой улыбкой вспоминал он утешения только что покинувшего его друга.
"Началось! - упорно мысленно твердил он. - Только началось. И еще будет. Но что? Вот страшный вопрос!" "Адские силы против вас!" - вспомнил князь Сергей слова призрака.
Как бороться с этими силами? С какой стороны они направят свои удары? Разве третьего дня, уезжая из Зиновьева, оставив всех там веселыми и здоровыми, он мог ожидать, что в ту же ночь рука злодея покончит с двумя жизнями и что его невеста будет на волосок от смерти? Так и теперь! Разве он может быть спокойным хотя минуту? Может ли быть он уверен, что если не злодей, то сама смерть не отнимет у него дорогую жизнь его невесты, видимо потрясенной и нравственно, и физически?
Пред ним восставал образ княжны Людмилы в траурном платье, какою он видел ее сегодня утром.
"Ведь краше в гроб кладут", - мелькнуло в его голове.
Однако, подобно светлому лучу, вдруг озаряющему непроглядную тьму, князю Луговому вспомнились слова графа Петра Игнатьевича: "Как она любит тебя!" Он стал вспоминать слова княжны Людмилы, выражение ее прекрасного лица, все мелочные детали обращения с ним, все те чуть заметные черточки, из которых составляются целые картины.
Картина действительно составилась и была упоительна для князя Сергея. Он глубоко убедился в той, что княжна точно любила его, а если это было так, то он был охранен от действия адских сил. Провидение, видимо, для этого спасло его Людмилу.
"Она не в себе. Помутилась!" - вдруг пришли ему на память слова Федосьи, и он ужаснулся этому.
Что, если действительно княжна сошла с ума от испытанного потрясения? Ведь тогда все кончено.
И снова мрачные мысли темными силуэтами стали проноситься пред Луговым, и его тревожное состояние то увеличивалось, то уменьшалось; это была положительно лихорадка отчаяния.
Так прошло время до вечера. Князь вошел в свою спальню и с каким-то почти паническим страхом посмотрел на сделанную постель. Он чувствовал, что благодетельный и умиротворяющий сон не будет его уделом нынешнюю ночь, и стал ходить по комнате.
Вдруг его взгляд упал на висевший у его постели образок Божией Матери в золотой ризе, которым благословила его покойная мать при поступлении в корпус, и он спустя минуту уже стоял на коленях у постели и горячо молился.
В детстве его учила молиться мать, которая была глубоко религиозной женщиной и сумела сохранить чистую веру среди светской шумной жизни. Князь помнил, что он когда-то ребенком, а затем мальчиком любил и умел молиться, но с летами, в товарищеской среде и в великосветском омуте тогдашнего Петербурга, утратил эту способность. Однако разразившийся теперь над ним удар заставил его обратиться к Тому Высшему Существу, о Котором он позабыл в довольстве и счастье, в гордом, присущем человеку, сознании, что жизнь зависит от него самого, что он сам для себя может создать и счастье, и несчастье.
Богатый, знатный, молодой баловень света, он не знал препятствий для исполнения своих желаний, даже своих капризов. По мановению его руки все, казалось, были только тем и озабочены, чтобы доставить ему приятное, чтобы окружить его всевозможным комфортом. Встреча с красавицей княжной, без труда и без борьбы сделавшейся его невестой, довершила самообольщение. И вдруг…
Тревога и страх объяли князя Сергея. Это чувство усугублялось еще, видимо, связанными с разразившимся над головой князя ударом таинственными происшествиями и предсказаниями. Князь окончательно потерял голову.
"Началось!" - это слово, выражавшее полнейшую покорность ударам судьбы, окончательно лишило князя нравственных и физических сил.
Взгляд, случайно брошенный на икону - благословение матери, - сразу изменил его душевное настроение. Он упал на колени в горячей молитве. Однако его уста не шептали слов. Это была молитва души, та подкрепляющая молитва, которая не требует ни человеческого ума, ни человеческого языка; это было твердое упование на неизреченную милость Бога, покорность Его воле.
Слезы неудержимо текли из глаз князя, но это были не слезы безысходного отчаяния, которое еще так недавно владело его душой, а покорные слезы ребенка пред своей горячо любимой и беззаветно любящей матерью.
Молитва совершенно переродила и успокоила князя.
- Да будет воля Твоя! - прошептал он в постели и заснул спокойным сном.
XI
НЕОЖИДАННОЕ РЕШЕНИЕ
Через два дня состоялись похороны несчастных жертв страшного злодеяния.
Все соседние помещики, все тамбовские власти, во главе с наместником и почетными лицами города, явились отдать последний долг титулованной помещице, погибшей такой трагической смертью. Большинство, конечно, было привлечено к исполнению этого долга не чувством к покойной, а любопытством присутствовать при одном из актов трагедии жизни с романическим оттенком, придаваемым положением осиротевшей княжны-невесты. (Слухи о том, что князь Луговой объявлен женихом княжны Полторацкой, уже успели облететь чуть ли не все наместничество.) Все приехавшие в Зиновьево рассыпались пред Луговым в своих сожалениях и тревогах за будущее несчастной сироты княжны.
- Я думаю, что государыня согласится заменить ей мать, как моей невесте, - отвечал Сергей Сергеевич.
- Это более чем нужно, - замечали сочувствующие.
Княжна Людмила, которую также донимали радетели о ее будущей судьбе, отделывалась полусловами и короткою благодарностью. Любопытные оставались далеко не удовлетворенными ею.
- Гордячка! - заключали некоторые, другие же, качая головой, говорили:
- Кажется, испуг сильно подействовал на нее. Она какая-то странная, совершенно непохожа на себя.
Это мнение долетело до ушей Лугового и заставило болезненно сжаться его сердце.
"Неужели Федосья права и княжна помутилась?" - подумал он.
Хотя с момента искренней молитвы в душу князя Сергея снизошло необычайное спокойствие и он, весь предавшись воле Божьей, не отчаивался и не волновался, все же участь любимой девушки не могла быть для него безразличной. Его мучило главным образом то, что он до сих пор не имел возможности перекинуться с нею даже словом.
Прибывший из Тамбова доктор осмотрел больную и хотя успокоил Сергея Сергеевича за исход нервного потрясения, но был так сосредоточенно глубокомыслен, что его успокоительные речи теряли, по крайней мере, половину своего значения. Кроме того, он безусловно запретил говорить с княжной о чем-нибудь таком, что могло бы взволновать ее.
- Мне надо будет переговорить с нею о будущем. Ей надо как-нибудь устроиться, - возразил князь.
- Надо подождать, ваше сиятельство, хоть несколько дней.
Князь вздохнул - приходилось подчиниться.
Он с радостью увидел, что княжна в день похорон, видимо, чувствовала себя бодрее. Она разговаривала с некоторыми из подходивших к ней, с князем поздоровалась менее холодно и даже протянула ему руку.
Он почтительно поцеловал последнюю, но, Боже, сколько стоил ему этот почтительный поцелуй! Ему хотелось бы осыпать горячими поцелуями эту дорогую руку, однако расстроенный вид девушки и присутствие посторонних лиц заставило его сдержаться, что причиняло ему страшные страдания.
Глубоко потрясающа была картина, когда поднятые на руках гробы с жертвами убийцы вынесли из дома и процессия потянулась к сельской церкви села Зиновьева. Впереди несли богатый гроб, в котором покоились останки княгини Вассы Семеновны. За ним шла княжна, опираясь на руку князя Лугового, как своего жениха, а далее следовали многочисленные провожатые. В хвосте печальной процессии дворовые девушки несли простой дощатый гроб с телом несчастной Тани Берестовой, самоотверженно погибшей у порога комнаты своей госпожи-подруги. За ним шла небольшая кучка дворовых и крестьян.
В довольно просторной деревянной церкви Зиновьева было приготовлено возвышение невдалеке от амвона, и на него поставили гроб с прахом княгини Полторацкой. Сзади него нашел себе место гроб с телом дворовой девушки.
По окончании заупокойной литургии и отпевания гроб с телом княгини Полторацкой был опущен в родовой склеп Зиновьевых, где шестнадцать лет тому назад нашел себе упокоение и муж Вассы Семеновны, а Таню Берестову похоронили на кладбище при церкви, и над ее могилой водрузили большой черный деревянный крест с белой надписью, гласившей с одной стороны: "Здесь лежит тело рабы Божьей Татьяны Никитиной Берестовой", с другой: "Упокой, Господи, душу ее в селениях праведных".
После того как гроб опустили в могилу, все приглашенные возвратились в дом, где был уже накрыт поминальный обед. Для дворовых людей был накрыт стол в застольной, а для крестьян - на дворе.
Княжна несколько раз в церкви лишалась чувств и наконец была замертво унесена с кладбища, так как в момент опускания гроба с телом ее матери в склеп с нею сделался истерический припадок. Князь Луговой, в качестве жениха молодой хозяйки, распоряжался за поминальным обедом. Однако по окончании обеда княжна снова появилась среди гостей, которые уже начали разъезжаться.
- Могу я остаться побеседовать с вами? - улучив минуту, спросил ее Луговой.
- Не сегодня, князь! Я положительно еле стою на ногах.
Князю Сергею оставалось только откланяться, и он уехал домой.
Несколько дней подряд он ездил в Зиновьево с целью переговорить с княжною, но та не принимала его.
- Что с нею? Она больна? - допытывался он у Федосьи.
- Слабы очень, а не то чтобы больны были, - докладывала Федосья, - немножко посидят, а все больше в постельке. Каждый день плачут. Да и как не плакать? Ведь такое горе!
- Это верно, но…
Князь не докончил своей фразы.
- Я вовсе не узнаю ее сиятельства. Словно подменили ее, - продолжала между тем Федосья. - Точно она, и точно не она.
- Какой ты вздор мелешь? В чем же ты находишь перемену?
- Да, к примеру сказать, хоть относительно вас, ваше сиятельство: еще с неделю тому назад только вы у нее и на языке были, теперь же следовало бы им вас принять, а они: "Не могу да не могу!" И какая тому причина, ума не приложу.
- Пусть отдохнет, выплачется, - со вздохом ответил князь. - Иди к ней и, главное, ничем не раздражай ее. Если княжна спросит обо мне, то скажи, что я был несколько раз и прошу ее уведомить, когда она может принять меня.
Князь Сергей уехал и действительно целую неделю не показывался в Зиновьеве, ограничиваясь ежедневной присылкой нарочного "справиться о здоровье ее сиятельства". Наконец посланный вернулся с утешительным известием, что княжна чувствует себя лучше и просит его завтра пожаловать.
Князь Сергей не спал всю ночь, дожидаясь часа желанного свидания.
Княжна Людмила приняла его в бывшем кабинете покойной матери.
"И она, и не она!" - мелькнуло в уме Лугового выражение Федосьи, неодобрительно высказавшейся об изменившихся отношениях княжны к нему, ее жениху.
Хотя он тогда прекратил этот разговор, но слова старой служанки запали в его голову, и он часто возвращался к воспоминанию о них. В конце концов ему стало казаться, что он нашел причину перемены княжны к нему. Пораженная обрушившимся несчастьем, она, очевидно, приписала его легкомысленному поступку князя, который из простого любопытства, из желания угодить ее капризу открыл роковой павильон. Удар за это нарушение дедовского заклятия поразил ее, как близкое к нарушителю существо, как невесту его, князя Лугового. Естественно, что она, и нравственно, и физически разбитая последствием, не могла отнестись равнодушно к причине своего несчастья - князю - и обвиняла его.
"Конечно, это пройдет со временем, - думал князь Сергей. - Не может же она не рассудить, что у меня не было в данном случае ни желания, ни даже помышления причинить ей зло. Она ведь знает, как я люблю ее, знает, что я готов пожертвовать для нее жизнью. Разорвать отношения только вследствие этой сумасбродной мысли было бы сумасшествием".
Утром и вечером князь Сергей молился; молитва укрепляла его, поселяла надежду в его истерзанном сердце; он терпеливо ждал свидания, которое должно было, по его мнению, разъяснить все, и наконец дождался его.
Княжна Людмила встала с кресла при входе его в кабинет и пошла к нему навстречу усталой походкой. Князь наклонился к ее руке и горячо поцеловал ее. Чуть заметная усмешка мелькнула на побелевших губах княжны.
- Садитесь, князь! - тихо сказала она.
Луговой не узнал ее голоса, но повиновался и, только сев в кресло против княжны, взглянул на нее. Она чрезвычайно изменилась: бледная, худая, с опухшими от слез глазами, она была неузнаваема.
- Княжна, поберегите себя! - невольно вырвалось у него восклицание.
- Зачем? - почти шепотом начала она. - Судьба отняла у меня двух самых близких мне людей - мою мать, которую я боготворила, и Таню, которая была моей подругой детства и которую я так любила.
- Вы забываете, княжна, что есть еще один человек, который готов умереть за вас! - заметил князь Сергей.
- Я не забываю этого, князь, и благодарю вас. Но судьба, видно, против того, чтобы этот человек сделался мне близким… по крайней мере, в скором времени. Вы, конечно, понимаете, что после всего случившегося нельзя думать о свадьбе ранее истечения года.
- Я понимаю это, - упавшим голосом проговорил князь.
- А год - много времени. Может все перемениться. Вы уедете в Петербург.
- Я полагал, что и вам следовало бы ехать туда же. Жизнь здесь, полная тяжелых воспоминаний, немыслима.
- Вы правы, я тоже поеду туда.
- В качестве моей невесты государыня не откажет взять вас под свое покровительство.
- С этим я не согласна, князь. Что будет через год, я не знаю; если вы не изменитесь в своих чувствах и возобновите ваше предложение, я, быть может, приму его, но теперь я освобождаю вас от вашего слова и надеюсь, что вы освободите меня. Я написала дяде и найти покровительство государыни могу в качестве его племянницы или даже просто в качестве княжны Полторацкой.
Князь не верил своим ушам. Он сидел бледный, уничтоженный.
Княжна Людмила заметила впечатление, произведенное на жениха ее последними словами, и ей, видимо, стало жалко его.
- Это не разрыв, а только необходимая отсрочка, - сказала она.
Князь Сергей, казалось, не слыхал этих слов. Он продолжал смотреть на княжну почти безумными глазами и, только через несколько минут овладев собою, произнес:
- Вы отказываете мне в вашей руке, княжна?
- Ничуть. Я повторяю вам, что это лишь неизбежная отсрочка. Вы сами согласитесь со мною, что до истечения года траура не может быть речи о свадьбе. Вместе с тем целый год быть женихом и невестой будет стеснительно и для меня, и для вас.
Князь Сергей сделал жест возражения. Княжна остановилась, видимо желая дать ему высказаться, но он молчал. На его лице проходили тени, указывавшие на переживаемые им внутренние страдания.
- Я не говорю, что отказываюсь быть вашей женой, - продолжала княжна, - я только против того, чтобы это было оглашено преждевременно и таким образом наложило на меня и на вас трудно разрываемые путы. Лучше будет, если мы будем свободны. Вы уедете в Петербург, я приеду туда же. Мало ли с кем столкнет вас и меня судьба? Мало ли что и меня, и вас может заставить изменить решение?
- Только не меня, княжна!.. - с необычайным волнением сказал Луговой.