– Это верно. Тогда у меня будет предложение получше. Для вас забронировано место в отеле, в центре Москвы, но добираться туда долго, часа полтора, а если попадём в пробку, вообще неизвестно сколько. Я живу в пригороде, у нас это называется "дача", она по дороге. Я приготовил для вас комнату, посмотрите, может, понравится? Тогда можно жить у меня. Ну, а если нет, после ужина я отвезу вас в отель.
– Дача? – с сомнением переспросила Ольга.
– Ну, да, так говорится, а на самом-то деле, это хороший дом, со всеми удобствами, даже быстрый Интернет есть. Я живу там и зимой.
– А как отнесётся ваша супруга к появлению в доме посторонней женщины?
– Я давно разведён, живу один, – немножко суше, чем следовало, ответил я. – Но я обязуюсь вести себя, как "облако в штанах".
– Тогда какой смысл ехать?
Я взглянул Ольге в лицо, она улыбалась своей шутке уголками губ.
– Ладно, поедем, посмотрим на вашу дачу, а там видно будет.
Мы вышли на автостоянку, и едва я успел убрать Ольгин чемодан в багажник, как небо нахмурилось и закапал дождик. Запахло мокрой пылью, дождевые капли вобрали в себя аэропортовский шум, шорох капель заполнил мир. Внезапно дождь усилился, девушка смешно ойкнула и юркнула на переднее сиденье "Ауди".
– Повезло, что наш самолёт успел сесть до начала дождя, – сказала она, вытирая лицо носовым платком. – Вон, как льёт.
– Современные лайнеры дождя не боятся. Вот если бы был сильный боковой ветер или гроза, тогда да, могли бы и загнать куда-нибудь… Я включу музыку?
Ольга кивнула. Перебрав компакты, я выбрал Моцарта и включил плеер. В машине зазвучала нежная и праздничная музыка. Мы выехали со стоянки и вскоре выбрались на трассу. Моцарт удивительно гармонировал с дождём, каплями воды на лобовом стекле, шорохом шин и легчайшим запахом духов.
– А знаете, в Австрии Моцарта считали пустяковым композитором, – задумчиво сказала Ольга, – как сейчас говорят, попсятником. И вот, имена его критиков давно забыты, а музыка живёт.
– Моцарт не любил, когда его называли австрийцем. "Я зальцбуржец!" – сердито поправлял он. Зальцбург ведь тогда был самостоятельным княжеством.
– Вы были в Зальцбурге?
– Был, но дом Моцарта не видел, нам показывали только место, где якобы стоял дом Нострадамуса. Он не сохранился, там теперь фонтан. А вот дом Моцарта в Вене видел, он в самом центре, рядом с собором святого Стефана.
– Я знаю, – кивнула Ольга, – там теперь музей, но, по-моему, совсем неинтересный, мёртвый какой-то. Не чувствуется там дух Моцарта. Вообще, настоящие музеи есть только у нас…
Я взглянул на Ольгу, и она пояснила:
– Ну, у нас, в России… Я же русская, а не француженка!
Девушка и правда говорила по-русски очень правильно, с едва уловимым акцентом, но немного старомодно.
- Кстати, вы знаете, кто такие Юрьевские?
Я покачал головой.
– Моя пра-пра… не знаю точно, в каком колене бабушка, была ну… гражданской женой Александра II. Императрица Мария Александровна была человеком замкнутым и склонным к меланхолии. Многочисленные роды и непривычный русский климат сломали её здоровье, последние годы она тяжело болела и почти не покидала своих покоев, ну а царь увидел молоденькую смолянку… и влюбился. Катеньке тогда было семнадцать лет, а Александру Николаевичу под пятьдесят, но… Император был неплохим рисовальщиком, и когда большевики захватили Зимний, среди его документов нашли альбом, заполненный изображениями Кати. Она позировала царю полностью обнажённой. Вы видели этот альбом?
– Даже не знал о его существовании.
– Наверное, эти рисунки не публиковали в России, но я их видела. Некоторые, надо признать, довольно смелы для того времени… Ну, вот. Император пообещал Кате, что после смерти Марии Александровны женится на ней. В 1880 году она умерла, и император, как и обещал, обвенчался с Екатериной Михайловной. Он собирался даже короновать её, но год спустя был убит взрывом бомбы. Другие Романовы ненавидели светлейшую княгиню Юрьевскую, и ей с детьми пришлось навсегда покинуть Россию. Правда, Катя к тому времени уже не была наивной смолянкой, она сколотила изрядный капитал, а спекуляции на железнодорожных концессиях сделали её одной из богатейших женщин Европы. Меня назвали в честь их дочери, Ольги Александровны, которая, между прочим, вышла замуж за внука Пушкина.
– Вон оно как… Выходит, вы из трудовой династии олигархов. Могли бы прилететь на бизнес-джете, а не на рейсовом самолёте.
– Что вы, – рассмеялась Ольга, – от тех денег давным-давно не осталось ни копейки. Две мировые войны, революция в России… Да и потом, знаете, когда делят наследство, проблема не в том, чтобы найти наследников, их-то как раз всегда оказывается гораздо больше, чем надо. Проблема в том, чтобы получить от наследства хоть что-то. У меня не вышло, да я особенно и не старалась, поэтому источник дохода у меня один – университетское жалование. Так что я не Кристина Онассис. У нас вообще изучение истории Средних веков финансируют из рук вон плохо – французская прижимистость, будь она неладна… Чудо, что на эту поездку деньги нашли, хотя руководство, ознакомившись со сметой расходов, осторожно рвало на себе волосы, как евреи у Стены плача…
– А почему осторожно?
– Так лысые они! – фыркнула Ольга. – Боялись потерять последнее.
– Зря ваше руководство принесло такую неслыханную жертву на алтарь науки. Все расходы оплачивает принимающая сторона, – сказал я.
– Вот как? А с чего такая неслыханная щедрость? – удивилась Ольга.
– Понятия не имею, какие-то политические игры. Но нам-то с вами что? Деньги на банковской карте, которую мне выдали, есть, я проверял, сказали, что если не хватит, дадут ещё. Будем объедаться устрицами и запивать их "Вдовой Клико".
– А вы пробовали устриц?
– Да нет, как-то не приходилось.
– Ну так и не пробуйте. Устрицы, жареные каштаны и паштет Фуа-Гра – это туристский аттракцион. Безумно дорого и, на мой вкус, довольно противно. А уж какая гадость луковый суп, вы себе представить не можете!
– Ну вот, ещё одна детская мечта испустила дух… – расстроился я. – А мне так хотелось каштанов… На что они хоть похожи по вкусу?
– Каштаны-то? – задумалась Ольга, – да так, безвкусная кашица в скорлупе.
– Вот почему в мире всё так несправедливо? В детстве мне почему-то казалось, что курить сигару – это очень вкусно, ну, как есть шоколадную конфету. Став постарше, я, наконец, купил самую дорогую кубинскую сигару Upmann, знаете, в этаком алюминиевом пенальчике. Достал её и решил скусить кончик, как это делают ковбои в кино, случайно дёрнул, и сигара развернулась в один лист. Свернуть обратно я её уже не сумел. Пришлось покупать другую, подешевле, потому что другой такой же в киоске больше не было. Раскурил, затянулся, кое-как откашлялся и больше уже сигар не курил.
"Ауди" съехала с трассы и, попетляв по узким асфальтовым дорожкам, подъехала к воротам, сваренным из стальных труб. Как положено, в середине каждой створки красовалась пятиконечная звезда. Такие ворота в своё время можно было увидеть у КПП любой советской войсковой части. Как они оказались в нашем мирном дачном товариществе, понятия не имею.
Я посигналил. Из караулки вышел пожилой мужчина и впустил нас, придерживая створку, чтобы она не задела машину. Привратник был в изрядно поношенном камуфляже и босиком, пышная седая шевелюра, борода и усы делали его похожим на Деда Мороза в стиле милитари.
– Привет, Вадимыч, – сказал я, опуская стекло.
– Привет, привет, – ответил он и нетерпеливо спросил: – привёз?
– А как же! Оля, будьте добры, достаньте в ящичке пакет из аптеки.
– Вот спасибо! Сколько с меня?
– В пакете чек. Только не сейчас, ладно? Потом рассчитаемся. Видишь, у меня гостья. Из Франции!
Вадимыч нагнулся к машине, глянул на Ольгу и внезапно произнёс длинную фразу на французском, роскошно грассируя. Ольга рассмеялась и ответила ему тоже по-французски.
– Что он вам сказал? – спросил я, тронув машину.
– Ваш консьерж сделал мне комплимент, но теперь я буду думать, что вы привезли меня на секретный объект КГБ. Все знают, что только там привратники владеют иностранными языками!
– Надо же, оказывается, Вадимыч знает и французский… Что по-немецки он читает свободно, я знал и раньше.
– Ещё и по-немецки?!
– Ага, он вообще интересный мужик, полковник в отставке, между прочим. То ли ракетчик, то ли из войск противокосмической обороны, не знаю точно. Видно, специалист был не из последних. Но под конец службы что-то у него в голове сместилось. Уволился из армии, оставил семью в Москве, а сам переселился на дачу, живёт тут круглый год, говорит, воздух здоровый. Увлекается гомеопатией, Ганемана читает, между прочим, в оригинале. Как вы думаете, сколько ему лет?
– Ну, лет шестьдесят…
– В шестьдесят пять он только из армии уволился. Ему за семьдесят.
– Интересный старик…
– Не то слово! Мы с ним такие политические диспуты, бывает, ведём! Литра на три пива.
– Политические дискуссии… Надо же… Во Франции уже давно никто не интересуется политикой.
– А чем интересуются?
– Кто чем. В основном, добыванием денег. Молодёжи вообще ничего не надо: работают, спустя рукава, лишь бы только на жизнь хватало. В свободное время какую-то дикую музыку слушают, травку курят, читать не хотят, учиться тоже.
– А эти, ну… афрофранцузы?
– Эти – другое дело. Их родители чудом попали во Францию и были готовы работать по двадцать пять часов в сутки, чтобы закрепиться в стране, стать французами, пусть и второго сорта. А вот их дети уже не такие. Они родились в Европе, считают себя полноправными гражданами и настойчиво пытаются насаждать свои порядки. Но они не европейцы, и не хотят ими быть, понимаете? Пока у них мало что получается, но самое плохое у нас впереди, я уверена. Вас, кстати говоря, ждёт то же самое. Мы, похоже, уже опоздали и упустили свой шанс, а вы ещё стоите на самом краешке, пока ещё что-то можно сделать, но время работает не на вас. Поверьте, со стороны виднее.
Я вздохнул и политкорректно промолчал.
Машина медленно катилась по укатанному гравию. Дождь кончился, было сыро и душновато. Садовые цветы пахли сильно и резко, как в оранжерее. Население посёлка, радуясь улучшению погоды, высыпало на прогулку. Кто выгуливал детей, кто собак, а у одной женщины на плече сидел рыжий и надменный персидский кот. Я боялся, что какой-нибудь ребёнок вырвется из рук родителей или дурная собачонка метнётся под колёса, но всё обошлось.
– Ну, слава богу, вот и приехали, – сказал я, – сейчас ворота открою.
На участке я поставил машину перед гаражом, в который нельзя было заехать, потому что он по самые ворота был забит дачным барахлом. Это барахло давно следовало разобрать и вывезти на свалку, но каждый год я откладывал это дело "на потом". Гараж был старый, ржавый, купленный ещё для отцовской "Волги". После его смерти машину продали, а гараж по странному дачному закону начал заполняться вещами, которые уже не нужны, но которые выбросить ещё жалко. Там были банки с давно засохшей краской, продавленные кресла и раскладушки, ржавые канистры, подшивки "Огонька" и "Коммуниста Вооружённых Сил" и прочая чепуха. Я в очередной раз дал себе слово разобраться с гаражом до осени, но поскольку до осени было ещё далеко, с лёгким сердцем сразу же забыл об обещании.
Ольга стояла у машины и разглядывала мои владения.
Участок был старым, отцу его дали в пятидесятые годы. Дорожка от калитки была обсажена кустами разросшейся смородины, в углу росла старая сосна, а вдоль забора несколько елей. Были ещё две яблони и груша, которая, сколько себя помню, никогда не плодоносила. Маленькая беседка пряталась в кустах сирени и жасмина, хозблок зарос малиной. Дорожки были выложены потрескавшимися цементными плитками, когда-то розовыми и голубыми, а теперь серыми. Вдоль дорожек густо разрослись пионы и другие подмосковные дачные цветы, названий которых я не знал. За цветами давно уже никто не ухаживал, но они, похоже, и так неплохо себя чувствовали. Под окнами буйствовала турецкая гвоздика.
Цветочные стебли закачались, и на дорожку выбрался огромный котище, серый в чёрную полоску.
– Ой, киса! – обрадовалась Ольга.
– Это кот. Зовут Григорий Ефимыч.
Ольга наморщила лоб.
– А-а-а, как Распутина? Он что, тоже… любитель?
– Почему любитель? Профессионал! – ответил я.
Ольга нагнулась и почесала кота за ухом. Григорий Ефимыч, не терпевший фамильярности от посторонних, внезапно боднул Ольгу лобастой башкой, и с громким урчанием потёрся об её ногу.
– Ну, всё, если Григорий Ефимыч вас пометил, – засмеялся я, – значит, теперь вы наша и ни в какую гостиницу не поедете!
– А я и не хочу в гостиницу, мне здесь нравится, – ответила Ольга, продолжая гладить кота. Наконец он вежливо вывернулся из-под руки, дёрнул хвостом и ушёл за угол дома.
– Вообще-то он редко кому позволяет до себя дотронуться, – сказал я, выбирая из связки ключ от дома. – Григорий Ефимыч никогда не ошибается. Если дал себя погладить, значит, человек хороший!
– Это ваш кот?
– Нет, не мой. Он сам себе кот, иногда я его кормлю, иногда соседи. Но в дом он заходить не любит, живёт на улице. Половина котят в посёлке – его.
– Серьёзный зверь, – улыбнулась Ольга.
Я отпёр дверь и пропустил девушку вперёд.
– Ух ты, здорово! – по-детски сказала она, – я и не знала, что такое ещё где-то могло сохраниться…
– Это дом моих родителей, я старался здесь менять как можно меньше, но горячая вода, теперь, конечно, есть, и туалет тоже. Сейчас я включу нагреватель, минут через пятнадцать можно будет помыться. Пойдёмте, я покажу вашу комнату, она наверху.
На втором этаже был зал, который мама называла "парадная столовая" и комнаты для гостей, в которых всегда кто-то жил – у родителей было много друзей. Из зала можно было выйти на крытый балкон, где стоял рассохшийся от времени и дождей стол и плетёные стулья. Окна поверху были застеклены разноцветными квадратиками. Листья старой яблони шевелились под ветерком, и цветные зайчики бродили по скатерти. В старом буфете была аккуратно расставлена пыльная посуда, фарфоровые статуэтки, вазочки с засушенными цветами и листьями, поздравительные открытки от забытых людей, графины из цветного стекла с присохшими пробками. Над столом висел оранжевый абажур с жёлтой бахромой.
Для Ольги я выбрал самую уютную комнату и вчера два часа приводил её в порядок. Потолок комнаты был скошен, поэтому казалось, что находишься внутри шкатулки. У стены стояла тахта, застеленная пледом, слева был платяной шкаф с помутневшим зеркалом, а у окна примостился стол с тумбой. Обитые вагонкой стены были покрыты потемневшим лаком, над тахтой висела хорошая копия с картины Нисского "Февраль. Подмосковье", которая очень нравилась отцу. Он вообще любил зиму и утверждал, что с полотна пахнет свежим снегом и морозом. В последние годы отец почти не выходил из дома и с трудом переносил затворничество, вызванное болезнью. Для отца это было тем более трудно, что он был завзятым лыжником, и раньше пробежать "десятку" ему ничего не стоило. Отца уже давно нет, но что-то мешает мне выбросить его старые лыжи, которые он, подняв очки на лоб, смолил над паяльной лампой.
Ольга вошла в комнату и, осматриваясь, остановилась у двери.
– Нравится? – спросил я.
Девушка подошла к окну, щёлкнула шпингалетами, потом, словно что-то вспомнив, обернулась ко мне:
– Можно?
– Конечно…
Она распахнула окно, и запах мокрых цветов хлынул в комнату.
Невдалеке раздался басовитый гудок, и Ольга с удивлением обернулась ко мне:
– Что это?
– Теплоход, наверное. Тут рядом канал.
– Канал? Какой канал?
– Москва-Волга. Вы "Двенадцать стульев" читали?
– Конечно, а причём тут канал?
– А помните, когда театр "Колумб" отправился на гастроли, на пароход они садились в Нижнем Новгороде?
– Наверное… Впрочем, нет, забыла. И что?
– Так раньше до Волги нужно было добираться поездом. А вот после того, как прорыли этот канал, Москва стала "Портом пяти морей". Ну, так у нас в рекламе пишут.
– Так это тот самый канал, который строили заключённые?
– Нет, "тот самый" – Беломорско-Балтийский, это ближе к Питеру, если вы представляете себе карту. А на наш канал мы можем вечером сходить, это недалеко. Канал очень красив, правда, раньше был лучше, в последние годы его подзапустили.
Ванная и туалет внизу, я вам потом покажу, в доме есть Wi-Fi, на столе записка с логином и паролем. Будут проблемы – скажите, я помогу. Интернет здесь быстрый. Располагайтесь, а я пойду готовить ужин.
– Я помогу! – вызвалась Ольга.
– Да там и одному-то делать нечего, отдыхайте.
Холостяцкий ужин, приготовленный на скорую руку – сосиски с жареной картошкой и овощной салат – мою гостью не смутил. Из-за гудения микроволновки я не услышал, как она вышла из ванной.
– А самовар у вас есть? – вдруг спросила она.
– Самовар? Вроде валялся в гараже, – пожал плечами я, раскладывая на тарелке сыр и колбасу, – только его полдня оттирать придётся. А зачем вам самовар, есть же чайник?
– Ну, как зачем, раз я приехала в Россию, значит, должна испытать туристский аттракцион – чай из самовара.
– Из самовара у нас давно пьют только водку, которую медведи отнимают у пионеров.
Ольга нахмурила брови:
– Водку… из самовара? Вы шутите? Какие пионеры, причём тут медведи? Кажется, я стала забывать русский язык…
– Простите, пошутил неудачно. Завтра поищу самовар. Правда, ещё надо будет найти конфорку и трубу. И будет хорошо, если он не распаялся.
– А чай мы будем пить в беседке! – мечтательно сказала Ольга.
– Вот это уж точно не получится: комары сожрут, канал же рядом.
– Никакой в вас романтики, Вадим, комаров боитесь. Они что, малярийные?
– Да, нет, самые обычные, дачные, не хватало ещё малярийных! Но кусаются как крокодилы. Если вас загрызут, будет дипломатический скандал, а меня за вас расстреляют в подвале МИДа.
– Не расстреляют, никому я не нужна, – отмахнулась Ольга, – не бойтесь вы меня так.
– Не буду. Хотите ещё салата?
– Хватит, пожалуй, на ночь…
– Пить что будете? Из безалкогольного – чай, кофе и сок вишнёвый, а выбор спиртного побогаче.
– А вы?
– Я? Это зависит от того, поедем ли мы завтра куда-нибудь или нет. Мне же машину вести.
– А нам надо куда-то ехать?
– Откуда же я знаю? Вы тут главная. Как скажете, так и будем делать.
– Да нам, собственно, ничего особенного не нужно, – сказала Ольга. – Ноутбук у меня с собой, диск с текстом – тоже. А как вы собираетесь его расшифровывать, я понятия не имею.
– Пожалуй, сейчас самое время поговорить о том, чем мы, собственно говоря, будем заниматься. Я ведь ничего толком не знаю.
– Вот как? – удивилась Ольга. – И вам ничего не рассказали?
– Сказали, что приезжает француженка, красивая женщина, и что я поступаю в её распоряжение. Я так обрадовался, что забыл расспросить о подробностях.