Дипломатические миссии в Китай, регулярно посылавшиеся с VII века, начали отправляться с перебоями с тех пор, как столицей стала Хзйан-кё. Хотя торговцы и монахи все еще шли на риск и перебирались на континент в своих целях, ни один из официальных посланников не был отослан, начиная с 838 года. Это было частью государственного отхода от внешних контактов, полубессознательного процесса концентрирования вокруг местной японской культуры и японизирования предыдущих культурных заимствований в противовес прямому импорту из-за рубежа.
Говоря более конкретно, рост корейского пиратства и многие другие опасности долгого морского путешествия приводили к тому, что джентльмены при хэйанском дворе совсем не радовались, когда их включали в состав миссий в Китай. Корабль посла, назначенного в 836 году, прибило обратно к острову Кюсю жесточайшим штормом; он не смог отплыть и три дня спустя. Когда же миссия наконец отчалила, заместитель посла, известный сочинитель китайских поэм, тайком остался на Кюсю, сказавшись больным, которому трудно перенести тяготы путешествия. В дальнейшем он был лишен ранга и сослан, однако год спустя получил полное прощение и счастливо возвратился в столицу, без сомнения, хваля себя за столь ловкий маневр. На протяжении последовавших пятидесяти лет о дальнейших миссиях разговора не шло.
Основной причиной внезапного решения императора Уда послать в 894 году новое посольство была необходимость приобрести некоторые рукописи, отсутствовавшие в собраниях японской столицы, а также стремление удовлетворить желание руководителей двух основных буддийских школ, которые уже давно настаивали на том, чтобы правительство отправило официальную миссию, с помощью которой можно было бы получить некоторые священные писания и наладить обмен монахами. Однако всего через месяц после назначения посольства поездка была отменена по совету самого посла - Сугавара-но Митидзанэ, написавшего памятную записку, в которой рекомендовалось прекратить посылку всех миссий на материк. Предлогом послужил тот факт, что условия в Китае, где династия Тан подходила к закату своего впечатляющего правления, были слишком неустойчивыми, чтобы оправдать возобновление дипломатических отношений, и что в политическом плане было бы гораздо мудрее подождать, пока танское правительство не укрепит свой контроль, или не будет сменено новой династией. Это был весомый довод, однако Митидзанэ почти наверное имел и личные причины колебаться в отношении целесообразности своей поездки в Китай.
Будучи самым выдающимся китаеведом своих дней, Митидзанэ вполне мог стесняться возможности очутиться в ситуации, когда его незнание разговорного китайского языка стало бы очевидным как для хозяев, так и для других членов миссии. Ученый, писавший элегантные китайские стихи с десяти лет, вполне мог тяготиться перспективой зависимости от простого переводчика в своих повседневных делах. Помимо этого, у Митидзанэ мог возникнуть самый что ни на есть человеческий страх перед реальными опасностями путешествия. Несмотря на свою героическую репутацию и посмертно приписываемую жестокость, он не был наделен какими-то необычными запасами физической храбрости, и возможность попасть в кораблекрушение, встретить пиратов или быть атакованным вооруженными бандитами в самом Китае, что было бы бодрящим стимулом для динамических героев последующих эпох типа Сайго Такамори, вероятно, устрашала хэйанского придворного, привыкшего к замкнутой жизни в столице и ее пригородах. Наконец, что важнее всего, Митидзанэ был задействован в решающем противоборстве с семейством Фудзивара, и любое продолжительное отсутствие при дворе (часто со времени отбытия и до возвращения посланников проходило несколько лет) могло иметь опасные последствия.
Место, занимаемое Митидзанэ в правительстве и, особенно, его отношения с императором не были настолько прочными, чтобы отказаться от подобной миссии без малейшей опасности упреков. Это событие стало знаменательной вехой в японской истории, поскольку отношения с китайским правительством были возобновлены лишь через несколько веков. За этот долгий период японская культура непрерывно отходила от китайского наставничества, прокладывая свои собственные пути практически в каждой области. Так, начиная с Х века большинство знаменитых поэтов писали стихи гораздо чаще по-японски, нежели по-китайски; художественная проза развивалась, как специфически японский жанр, достигнув кульминации в "Повести о Гэндзи" - первом в мире психологическом романе, не имевшем аналога в ранней китайской литературе; Х век дал первый образец картинок-свитков эмаки, стиль которых совершенно японский. Выглядит весьма ироничным (и типичным для синдрома героя-пораженца), что именно Сугавара-но Митидзанэ, один из величайших синологов в японской истории, предпринял шаг, символизировавший новую независимость его страны от континента.
Говоря о его политических успехах, следует заметить, что Митидзанэ поступил правильно, оставшись в столице. Через несколько лет после того, как отказались от посылки миссии в Китай, правительство объявило о ряде новых назначений. Токихира и Митидзанэ продвигались в тандеме: молодой лидер Фудзивара был назначен Главным Советником, а Митидзанэ получил тот же пост на сверхштатных основаниях. Поскольку должность канцлера и все высшие посты в Большом Государственном Совете были вакантны, это означало, что теперь двое соперников были первыми министрами в правительстве императора Уда. В дополнение к тому Митидзанэ был назначен Министром Внутренних Дел. При японском дворе назначения на высшие посты и должности стали прерогативой избранного круга семейств; на вершину было невозможно взобраться лишь силой своей учености или интеллектуальными способностями. В Японии никогда не было широкого круга образованных людей, которые процветали в Китае, и, хотя Фудзивара и являлись щедрыми патронами искусств и наук, не было и речи о том, чтобы "просто ученые" получали политическую власть. Однако, в качестве ближайшего сподвижника императора и наставника наследного принца, Митидзанэ обрел при дворце большие возможности. Он регулярно участвовал в закрытых совещаниях, не только излагая академические соображения и давая советы по китайской поэзии, но и излагая свои взгляды на дела в императорской фамилии и важные события в государстве. Для Фудзивара и их друзей это являло собой неслыханное нарушение всех неписаных правил; стало ясно, что рано или поздно им надо будет выжить Митидзанэ из дворца. В этом устремлении Фудзивара-но Токихира мог рассчитывать на поддержку большинства других аристократов, поскольку они наверняка отнеслись с неприязнью к быстрому вознесению на иерархические высоты того, кто совсем недавно занимал скромный пост провинциального губернатора и принадлежал к фамилии, никогда не обладавшей высшими рангами. Непопулярность Митидзанэ в придворных кругах подтверждается записью о том, что он ударил по лицу Фудзивара-но Суганэ; нет никаких подтверждений истинности обвинения (из того, что мы знаем о его характере, это кажется маловероятным), однако нам известно, что Суганэ был одним из тех аристократов, кто позже присоединился к обвинителям героя.
Возможность представилась им скорее, чем можно было ожидать, и, как ни странно, именно действия основной поддерживающей стороны Митидзанэ - императора Уда - привели к ситуации, в которой врагам удалось его свалить. Уда часто обсуждал возможность отречения в пользу своего сына, принца Ацухито. В прошлом отрекшиеся императоры и императрицы обычно устранялись от государственных дел, однако Уда вовсе не собирался так поступать, очевидно, веря, что сможет направлять ход событий более эффективно в качестве экс-императора, нежели будучи опутан обязанностями суверена. Устранение из бесконечного круга дворцовых церемоний также дало бы ему больше времени для занятия поэзией, каллиграфией и другими искусствами, которые (как и для большинства великих людей в истории Японии) с возрастом становились для него все более и более важными. Митидзанэ сделал все, чтобы отговорить своего друга от отречения, советуя ему подождать более благоприятного времени, однако Уда был непреклонен и в возрасте тридцати одного года поспешно провел церемонию совершеннолетия для тринадцатилетнего принца Ацухито, одновременно передав ему тронное место. Незадолго до отречения Уда приготовил письменные наставления для своего молодого наследника. Это - знаменитые Заветы Кампё, в которых охвачено многое: от государственной политики и выбора советников до подробностей домоправительства, в частности - как уберечь дворцовые строения от пожаров. В них есть описания ведущих политических фигур того времени, включая Фудзивара-но Токихира, чья политическая проницательность нашла свое отражение. Однако наибольшие похвалы расточаются Сугавара-но Митидзанэ; возможно, главная цель составления этого документа и заключалась в том, чтобы рекомендовать своего ученого друга новому императору и гарантировать продолжение его пребывания на посту главного императорского советника. Основным достоинством Митидзанэ представлена лояльность императорскому дому; Уда подразумевает здесь, что она значительно перевешивает политические способности и административное учение.
После восхождения императора Дайго, отношения между Митидзанэ и Токихира, все еще являвшимися двумя главными фигурами в правительстве, стали напряженнее, чем когда-либо, и было ясно, что близится кризис. Подозрения Токихира усиливались от частых визитов Митидзанэ в резиденцию императора, который не переставал консультироваться с ним по вопросам литературы, приглашал на поэтические турниры, а также спрашивал советов о том, как лучше направить молодого императора Дайго и укрепить императорский авторитет. Наконец, в 899 году Уда воспользовался своим влиянием, чтобы обеспечить назначение Митидзанэ на пост Правого Министра. Для "аутсайдера" это была опасно высокая должность, и весьма сомнительно, чтобы бывший император этим принес своему старому другу какую-либо реальную пользу. Положение Митидзанэ в Большом Государственном Совете было далеко не безопасным, поскольку он, подобно сыру в бутерброде, оказался зажатым между своими основными противниками: Токихира получил высшее назначение на пост Левого Министра, а Хикару, сын императорского принца и предводитель воинственного клана Минамото, стал Главным Советником. В тот же год Уда принял постриг, чем еще больше уменьшил возможность своей практической поддержки Митидзанэ в чрезвычайных обстоятельствах.
К концу 900 года Митидзанэ получил письменное предупреждение от Миёси-но Киёцура, другого выдающегося ученого, который напоминал ему, что следующий год в астрологическом плане опасен, и советовал отказаться от своего поста и зажить спокойной столичной жизнью в отставке, покуда есть еще время. Неясно, был ли этот совет вызван завистью (как считается в большинстве случаев), или искренним волнением Киёцура за безопасность старого собрата-ученого. Каковыми бы ни были истинные мотивы, Митидзанэ предпочел проигнорировать предупреждение и продолжал исполнять свои высокие обязанности Правого Министра и основного советника императора. По преданиям, в это время молодой император и его отец рассматривали возможность разрешения политически тупикового положения путем слияния постов Левого и Правого Министров и передачи Митидзанэ полного контроля над администрацией. Возможно, это был не более, чем слух, распускавшийся Фудзивара для разжигания еще большей неприязни к Митидзанэ. Как бы то ни было, его враги нанесли свой удар в самом начале следующего года.
Заговор против Митидзанэ, должно быть, планировался тщательно и втайне, так как и для него, и для Уда все было полной неожиданностью. Поскольку все документы, в которых описывались детали происходившего, были впоследствии уничтожены, мы не можем точно сказать, какие обвинения были выдвинуты в адрес Митидзанэ. По наиболее достоверным отчетам, Токихира тайно предупредил императора Дайго, что Митидзанэ, с согласия экс-императора, планирует низложить его, заменив собственным внуком, принцем Токиё, и что, для предотвращения подобного несчастья крайне необходимо удалить старого министра из столицы безо всяких отлагательств. В типично хэйанской манере Токихира подкрепляет свои доводы ссылкой на солнечное затмение, наблюдавшееся несколькими неделями ранее. Это, как, якобы, сказал он молодому императору, было предвестником грядущих событий: так же, как луна (женский символ) заслонила солнце, так и Митидзанэ собирался использовать свою дочь, мать принца Токиё, для смещения правящего суверена.
Мнимый заговор почти наверняка был фикцией, созданной Фудзивара; Митидзанэ являлся лояльным слугой трона, и любой намек на замену своим зятем законного императора, которому он служил верой и правдой в качестве наставника и советчика, совершенно не соответствовал его характеру. Подобного рода схема могла бы, возможно, быть использована самими Фудзивара, если бы они сочли ее необходимой для их положения при дворе, хотя даже они предпочитали методы менее прямолинейные; однако то, чтобы подобное мог планировать человек с характером и убеждениями Митидзанэ, было совершеннейшей бессмыслицей.
И все же обвинение сработало. Каким-то образом императора, все еще неопытного семнадцатилетнего юношу, убедили, что опасность близка, и он, даже не посоветовавшись с отцом, согласился на предложение Токихира о выводе Митидзанэ из Большого Государственного Совета и назначении его на внештатную должность Главного Губернатора острова Кюсю - стандартная синекура для политических ссыльных того времени. Токихира договорился с Минамото-но Хикару о том, чтобы войска держали наготове, и все дворцовые строения тщательно охранялись. Поскольку Митидзанэ, пожилой ученый, вряд ли представлял какую-либо военную угрозу, назначение этого шага заключалось, вероятно, в том, чтобы придать правдоподобность готовящемуся "заговору" путем создания напряженной атмосферы, а также в пресечении возможностей связей с Уда и другими потенциальными сторонниками, которые могли поспешить ему на помощь. И действительно, прошло несколько дней, прежде чем бывший император откликнулся на позор своего друга; без сомнения, именно в это время Митидзанэ сочинил свой поэтический cri de coeur, прося о помощи:
Теперь, когда я стал
Просто пеной, плывущей по поверхности воды,
Сможешь ли ты, мой повелитель, стать плотиной,
И остановить мое стекание вниз?!
О высылке Митидзанэ было объявлено 16 февраля; император Уда смог прибыть во дворец для объяснений со своим сыном, молодым императором, лишь 21-го. По приезде ему было отказано в приеме высшим чиновником из Фудзивара и, прождав весь день, сидя на соломенной циновке у ворот дворца казначея, он в безутешном горе вернулся к себе в резиденцию. Неудачное вмешательство Уда лишило Митидзанэ последней надежды (впрочем - достаточно слабой), и он покорился своей судьбе. Понимая совершенно отчетливо, что он пал жертвой вопиющей несправедливости, он ни разу не предпринял даже малейшей попытки воспротивиться указу юного императора.
Вскоре после неудачного визита Уда, он двинулся по своему скорбному пути на Запад, сопровождаемый вооруженным эскортом. Он был принужден сразу же расстаться с большей частью своей семьи. У Митидзанэ было двадцать три ребенка (немалое количество даже для самого убежденного конфуцианского патриарха), и, дабы предотвратить любую опасность с этой стороны, Фудзивара приказали задержать в столице его жену и дочерей, а сыновей снять с официальных постов и удалить в деревню. Только двум младшим его детям было разрешено сопровождать отца в ссылку, и им он адресовал следующую поэму о непрочности мирского успеха. Хотя она предназначалась "для успокоения моего маленького сына и дочери", языком для поэмы был избран классический китайский, что должно было несколько ослабить утешительное воздействие на детей:
Ваши сестры должны оставаться дома,
Ваши братья отосланы прочь.
Только трое из нас, дети мои,
Будут вместе болтать по пути.
Каждый день перед нами - наша еда,
Ночью мы вместе спим.
У нас есть лампы и свечи, чтобы вглядываться в темноту,
И теплые вещи на случай холода.
В прошлом году вы видели, как сын канцлера
Попал в немилость в столице.
Теперь люди говорят, что он - неудачливый игрок,
И обзывают его по-разному на улицах.
Вы видели босую странствующую женщину-музыканта,
Которую горожане называют "госпожой судьей" -
Ее отец, также, был высоким чином;
Все они в свое время были исключительно богаты,
Имели золота - что песка в море;
Теперь они едва наскребают на пропитание.
Дети мои, взглянув на других людей
Вы увидите, насколько милосердно небо.
Фудзивара так организовали изгнание Митидзанэ из столицы, что тот не имел ни малейшей возможности попрощаться со своим ближайшим другим - экс-императором; прибыв на место ссылки, он написал Уда тоскливое стихотворение о своем отъезде из столицы:
Ах, как я глядел назад, на верхушки деревьев в вашем саду,
Медленно исчезавшие из виду,
По мере того, как я продолжал свой путь!