- И вот и в этом факте, что доместик Иоанн, несмотря на свои занятия воина, находит время проводить ночи в беседах с мудрецами древности и приумножает свою библиотеку, я усматриваю великий смысл. Это пример для всей нашей знати и знамение времени.
- Я думаю, - сказал Цимисхий, польщённый этим замечанием историка, - что ты вполне прав, сетуя на недостатки нашего просвещения. Нестеснительные условия для работы мысли самая благоприятная почва для литературы и науки. Древние поэты - люди независимые, низкопоклонство им чуждо, глупость богатых и знатных ими открыто презирались, а не властвовали над замыслами учёных и писателей. Будь я на положении василевса (упаси меня Пречистая от того, чтобы эта преступная мысль не потревожила хотя бы случайно и на момент мою честь и совесть!), я вместо раздачи имений и субсидий нашим чиновникам, наградил бы самых талантливых учёных, особенно из молодёжи и запретил бы ей тратить силы, время и дарование на бессмысленные восхваления сомнительных качеств царедворцев, которые заказывают стихи, долженствующие восхвалить их перед знакомыми и родными, а также лжедостоинства их жирных и глупых супруг. Я предоставил бы эту возможность тем из поэтов, которые на большее не способны. Доблесть, честь, мужество и самодеятельность в такой же степени должны быть присущи поэту, как и воину. Трудно сберечь творческую энергию любому поэту, а также учёному, если ему приходится клянчить кусок хлеба у дината или у кичливого сановника. Гнуть спину.
- Твоя похвальная образованность всем известна, - сказал Диакон, - но призвание твоё только - война.
- И я так думаю. Я хотел бы продолжать войну, просился отпустить меня за Евфрат и Тигр против алеппского эмира, который там сосредоточил свои силы, но василевс не позволил.
- Он опасался твоей популярности?
- Нет, я думаю он берег меня. На земле не найдётся ни одного, кто может противостоять нашему василевсу в отваге, уме, государственной мудрости, заботах о благе подданных, в военном искусстве и благородной простоте, строгом, но справедливом отношении к своим подданным и солдатам. Ни один василевс ещё не пользовался такой любовью своих граждан и особенно своих воинов и военачальников. Я лично обожаю василевса Никифора, и готов, не хвалясь и не рисуясь, когда угодно отдать свою жизнь за него.
Цимисхий считал Льва Диакона как и всех учёных и поэтов простаком, и знал, что слова доместика будут переданы василевсу в точности. И при этой мысли ему стало легче. Во всяком случае он теперь убеждён, что по крайней мере хоть живым уберётся из столицы. Но простодушный историк поделился с ним своими личными впечатлениями.
- Человек скрытен, а в крупном человеке эта скрытность очень сильна. Я Никифора знаю не только издали, но вблизи, и всегда поражаюсь сочетанию в одном человеке противоположных черт характера. Беспощадность к врагам, необходимая в пылу боя, не исключает у царя великодушия, которое он проявляет, когда необходимость в суровых мерах миновала.
- Расскажу одну мою запись. Когда Таре не сдавался, то есть, когда арабские военачальники бессмысленно изнуряли своих жителей кичливым упорством, Никифор, для скорейшего развязывания изнурительной борьбы, велел к крепости вывести пленников мусульман и отрубить им головы на виду у жителей, смотревших со стен. В ответ последовало то же самое, если не хуже. Мусульмане пригнали три тысячи христиан и тоже оттяпали им головы на стенах города. Вы знаете, как расправлялся Никифор с жителями Тарса, когда овладел им? Простых людей рассовал по провинциям, разлучив детей с матерями, жён с мужьями. А знатных арабов, их эмиров и жён эмиров, распростёртых на земле и с мольбами целовавших его полы, ноги и колени, он пинал в лицо и в живот, наслаждаясь лютой кровожадностью победителя. Однако потом он пригласил их к столу, любезно угощал, разговаривал с ними ласково. Даже больше, он простил их, возвратил им свободу. Таков василевс Никифор.
Любовь к справедливости и великодушие уживаются в нём с самым зверским отношением не только к врагам, но и к тем из своих воинов, которые бесчинством позорят армию и нарушают порядок. О, тут он так же изобретателен в наказаниях и неумолим и справедлив, как и в расправах с неприятелем. Железная рука! Я был свидетель, как при конвоировании мирного населения, которое выселялось из Тарса, один отряд наших солдат повалил на землю мусульманских женщин и всех до одной изнасиловал на дороге. Узнав об этом, тут же на виду у пострадавших женщин и остального войска, в назидание всем Никифор велел у насильников отрезать мужские члены. Здорово?
- Ты и это запишешь?
- Я уже записал. Отличный штрих.
- Смело. А главное - бесполезно. Переписчики и те вырежут.
- Смелость эта, конечно, пока домашняя. Я не могу дать кому-нибудь прочитать. Но и эта домашняя смелость нужна истории… Придёт время, она выручит науку, заполнит белое пятно в хронике событий… Прокопия "Тайную историю" вспомни.
- Такой писатель, мой милый историограф, тем самым показывает кукиш в кармане.
- Но всё-таки кукиш, а не прославляет негодяйство владык, насильников и убийц, открыто на площадях, да ещё за это получая огромные награды. Самый факт, что писатель, подобный мне, не боится писать правду о современности, уже тем самым совершает подвиг (да, да, иногда сказать правду - есть подвиг, да ещё и очень большой!), подвиг патриотизма и гражданской доблести. Если бы историки не боялись писать о современности правду, то не было бы причины разыскивать спустя много лет документы, восстанавливать факты, которые протекали на глазах очевидцев, спорить о пустяках и затрачивать массу времени на полемику по поводу того, что было всем известно. Восстанавливать минувшее задним числом в тысячу раз хлопотливее, чем записывать по свежим следам.
Я избрал себе долю описать, что видел собственными глазами и слышал собственными ушами, и думаю, что моё имя никогда не вычеркнут из анналов истории. Никогда! Я в этом уверен. Ведь об этом никто не сообщит потомкам. Вот, например, как я изобразил приход Никифора к власти, как единогласное желание народа… Народ ликовал на площадях… Плакал от умиления… крича: "О, ты! Превыше всякой красоты, всякого разума, всякой силы, богоподобный Никифор".
Цимисхий расхохотался:
- Это я тогда организовал этих зевак… Они хорошо потрудились, им щедро заплачено…
Лев Диакон посмотрел на него с испугом:
- Но я сам слышал это…
Цимисхий рассказал ему историю захвата власти Никифором.
- Боишься записывать? - сказал Цимисхий, видя, что историк оставил стило.
- Ничего греховного или предосудительного во всем этом для василевса я не вижу, - произнёс упавшим голосом Лев Диакон. - Я вижу в этом один только промысел Предвечного… Значит в том его воля…
- Ну так запиши… Предвечный любит истину.
- Историк должен писать втайне, чтобы не навлечь на себя гнева владык. Переписчики и те вырывают из наших рукописей неблаговидные страницы о знатных и венценосных особах. Да, наше ремесло опасное. Поэтому историки затрачивают более времени на то, чтобы исправить намеренные ошибки своих предшественников, чем писать истину о современности. Оттого я сознательно ограничил свою роль описанием маленького отрезка времени славных походов Никифора и триумфальных его успехов.
Когда Лев Диакон рассортировал все манускрипты и кодексы, Цимисхий щедро одарил его и отпустил. Потом велел нагрузить колесницы книгами и отправил их в загородный дом. А к вечеру явился Калокир, который вновь прибыл в Константинополь, на этот раз тайно, чтобы и здесь подготовить почву для осуществления своих замыслов.
Цимисхий теперь был рад Калокиру. Калокир был тем человеком и по положению, и по настроению, с которым полководец был близок и откровенен.
- Говорят, василевс едет на Восток? Притом без тебя. Как он не боится болгар?! - начал с первого же слова наместник Херсонеса.
- Болгары будут отвлечены Святославом.
- Как он не боится Святослава?
- Он убеждён, да и я так думаю, что Святослав завязнет в Болгарии.
- А если не завязнет?
- Он поможет нам с тобой подняться.
- И тогда суждено завязнуть и всерьёз самому Никифору. Завязнуть во всех своих делах и помышлениях.
- А как?
- Во-первых, Никифор стар…
- Но он - жив.
- Никто не удивится, если он завтра умрёт…
- Но чтобы умереть, надо подвергнуться смерти…
- Смерть сторожит каждого. Народ вполне будет удовлетворён, если ему скажут, что василевс истощил себя постом и веригами.
Они понимали друг друга с полуслова. Нет, больше! Они читали мысли друг друга. Нет, больше! Они предугадывали самые сокровенные намерения каждого, притаившиеся на дне их душ.
Цимисхий велел подать дорогого вина. Налили кубки, выпили, поглядели друг на друга пытливо.
- Все мы смелы и умны в своих четырёх стенах. - Цимисхий усмехнулся и погрозил ему пальцем. - Говорят, ты был в Киеве?
Калокир похвалил вино и изысканные яства. Он видел, как полководец ждал его ответа с лихорадочным нетерпением.
- Говорят, ты был в Киеве? - переспросил Цимисхий нетерпеливо.
- Был.
- И видел самого Святослава?
- Я беседовал с ним.
- Даже?! Говорят, он готовится в Болгарию.
- Приготовился. Уже. Войско в пути.
О! Этот херсонесский хитрец уже заручился чужеземной силой. Цимисхий вспылил.
- Но ведь есть ещё двор… Царская гвардия. - Он вскочил от волнения, пролил вино, даже не заметил. - Ты подумал об этом?
Они уже мысленно спарились. Святослав - с севера, Цимисхий с Востока. Никифор в клещах.
- Но ведь есть ещё двор, гвардия… рабы у синклитиков… Столичная стража… Есть безмозглая знать… Прихвостни двора… - как в горячке произносил Цимисхий.
- Во дворце главная сила, как мне известно, - гинекей, - сказал Калокир, будто между прочим, спокойно. - А гинекей уже завоёван… Ах, доместик…
Он погрозил Цимисхию пальцем…
- Ты и об этом осведомлён? Не вижу способов, чтобы посредством женщин завоёвывать троны… Прелести женщин неотразимы только в любви.
- И это ты говоришь после того случая, когда находчивая Феофано возвела на престол твоего дядю?
Цимисхий притворно вздохнул и смиренно произнёс:
- Признайся, что это ужасное вероломство? Идти мне против дяди, а тебе поднимать руку на законного василевса…
- "Вероломство?" "Законного?"…
Они оба вдруг рассмеялись. И смеялись долго, искренне.
- Теперь нечего притворяться, надо говорить друг другу прямо, - сказал вдруг сердито Калокир, Он сам - твой дядя - узурпатор и преступник. Он сам клялся всем и даже дал письменное обещание, сопровождаемое самыми страшными клятвами, что он никогда не посяг нет на Константинопольский престол, никогда не затронет прав малолетних, наследников, останется только соправителем. И что же увидели все? Малолетние василевсы только сидят на детских креслицах, боясь пошевельнуться, когда бывший их доместик теперь решает судьбу государства. Ни мать их Феофано, ни безгласный и раболепный синклит, ни смиренномудрый патриарх, ни запуганный народ - никто не смеет напомнить Фоке о его вероломных клятвах. Стефан, наследник Романа Лакапина, был отравлен царицей просфорою в церкви в самую Великую субботу. И об этом никто не решает заикнуться. Вот тебе пример: там, где мужчина с войском ничего не может поделать, женщина добивается посредством одной чёрствой просфоры. А ты говоришь о слабости царицы.
Красавец, говорун, идол женщин, Калокир знал магическую силу своих слов. Цимисхий слушал его с удовольствием.
- Женщины созревают скорее мужчин, - продолжал Калокир, - зато ум их отмеренный. Всю жизнь они остаются во власти страстей, применяются только к настоящему. Зато уж всё это близлежащее они видят значительно зорче нас. Поэтому в практических вопросах варвары справедливо опираются на… их жён или возлюбленных, безразлично…
Искоса Калокир поглядел на Цимисхия, остался своим впечатлением доволен. Цимисхий перестал перелистывать свиток Иоанна Дамаскина:
- Я тебя слушаю, друг…
"Другом" назвал Цимисхий его в первый раз.
- Женщины отлично видят кратчайшие пути к цели, в то время, как мы глядим вдаль, ворошим и оцениваем судьбы умерших, событий и государств и не замечаем то, что лежит у нас перед глазами, - продолжал Калокир, пожирая "друга" глазами. - В таких случаях надо прибегать к содействию только женского ума. Особенно в тех случаях, когда и сама женщина унижена, оскорблена и ищет лазейку для обоих. Она не привыкла отказываться от того, чего ей хочется.
Это был уже явный намёк на связь Цимисхия и Феофано: какая же сила сможет удержать Феофано, чтобы не дать вызволить его из несчастья?
- Божественная любовь всё побеждает и расширяет все силы души, - Калокир читал в глазах Цимисхия, что он понял намерение Феофано, которое она, видимо, обдумала с наместником.
А наместник всё глубже забивал гвозди:
- Женщина всё отдаёт на жертвенник любви: "Любовь есть бог". "Кто любит, в том бог пребывает", евангелие от Иоанна, глава четвертая, зачало шестнадцатое.
Даже обдумывая самое страшное преступление, ромей искал санкцию в евангелии, которое знал наизусть.
Иоанн приблизился к уху наместника и прошептал, хотя в покоях кроме них никого не было:
- Не забывай, друг мой, что во дворце кроме Феофано, - нашего ангела хранителя, нашей прочной опоры есть ещё куропалат-дьявол воплоти. И ещё эта гадина - паракимонен.
Он отворил дверь, оглядел коридоры, в окно обозрел пространство около дома и, наконец, обняв Калокира, усадил его в золотое почётное кресло, введённое ещё цезарем для высших должностных лиц, и перешедшее к высокопоставленным ромеям.
- Я несколько раз ужинал у куропалата, - стал говорить тихо Цимисхий, тихо, но страстно. - В числе прочих гостей, конечно. Я скажу, очень удивился, что такой пьяница и шут, вечно угодничающий перед василевсом и василисой, держит в своих руках ось ромейского государства. Даже гнусно пьянствуя, он всегда умудряется следить за настроением каждого собутыльника и того, кто сделает промах, будучи невоздержанным на язык, он привлекает к суду, оповещает василевса, и, как правило, ослепляет. Много ходит слепцов с протянутой рукой по улицам Константинополя после выпивки в покоях куропалата. Имущество собутыльников, разумеется, конфискуется и переходит к нему, а он и без того сказочно богат. Вот почему пьяного куропалата боятся больше, чем трезвого.
- Скотина! - выругался Калокир. - И ведь какое презренное ничтожество! Преследуя нарушителей церковного устава, он, однако, знает одну только тему разговора: какие из столичных проституток знают хорошо своё ремесло, а какие слабо…
- Вот и попробуй тут… Стены и те слышат… Крыша и та видит… В какое время мы живём! К кому прибегнуть?!
- Но ты забыл, что у нас Святослав…
Святослав храбр и дерзок, не спорю. Но - это обоюдоострое оружие - опираться на Святослава. Русь - давно не младенческая держава, она давно мозолит нам глаза. Давно рвётся к морям, к нашим границам и сокровищам ромейской империи.
- О, доместик! Как ты близорук. Никифор прав, призывая на помощь Святослава, прав во всех отношениях. Натравливая его на болгар, он тем самым ослабляет нашего северного соседа, развязывает себе руки для борьбы с арабами и ослабляет саму Русь. Едва ли Святослав победит болгар. Но если и победит, он очень ослабнет после победы, а до Киева далеко. Кругом его враги… Я обещаю ему поддержку, и он этому простодушно поверит, не понимая, что Балканы - это ловушка для него. Во всяком случае надо иметь в виду, доместик (Калокир настойчиво продолжал подчёркивать его титул, чтобы показать свою неприязнь к указу василевса), что, конечно, наша первейшая задача - не допускать этого хищника к Чёрному морю. Тут хлопот не оберёшься. Согласен, но… Никифор - болячка пострашнее.
- Ты хорошо все стороны вопроса принял во внимание. И не забыл, что варварская держава, которую Святослав увеличил втрое, теперь намерена расширяться на Запад и нас проглотить.
- Пусть он делает своё дело, а уж убрать его - более лёгкая задача, не с такими справлялись…
- Да, пожалуй, ты прав.
Калокир обнял Цимисхия:
- Ум - хорошо, а два лучше. Доместик - сила, но если иметь в виду, что наместник Херсонеса имеет и войско и деньги, так если эти две силы соединить…
Цимисхий не отпускал его из объятий…
- Делить добычу пополам?
- Пополам… Но пока не убит медведь…
- Свои люди - там разберёмся…
Когда Калокир ушёл, у Цимисхия отлегло от сердца. Значит Феофано и Калокир уже всё продумали и предрешили. Ему приходится только ждать. Но ждать пассивно, это значит отдать свою судьбу в руки других, таким образом он невольно становится игрушкой в руках Калокира. И уже сейчас, когда Калокир оказался его надеждой к избавлению от опалы, надеждой возвращения к власти, он в то же время стал представляться Цимисхию самым опасным соперником. Цимисхий, этот гордый аристократ, племянник василевса, богач, властелин и грозный полководец, привыкший надсмехаться над всеми в империи, от одной мысли, что какой-то провинциальный чиновник, теперь является в роли его избавителя, от одной этой мысли Цимисхия бросало в жар и в холод:
- И ведь жалкий чинуша как вдруг стал выражаться о царице! "Она не привыкла отказывать себе в том, что ей хочется". Ах ты, неумытое рыло!.. В другой раз я мог бы безнаказанно затравить тебя собаками и никто во дворце и пальцем бы не пошевелил для того, чтобы горевать об этом…
В сущности Цимисхию ничего определённого не было сказано, но он знал, что если этот понаторевший в интригах, осторожный и смышлёный наместник и прожжённая в дворцовых шашнях царица что-то решили, значит они всё взвесили, учли и сети закинули. Но на какую роль рассчитывает сам Калокир после удачного заговора? "Пополам?" Но что значит - "пополам?". Два медведя в одной берлоге не уживутся… Неужели претендует на первую роль?! Тогда - новая борьба! Первую роль Цимисхий не уступит никому! Только ценою жизни! Ах презренный провинциальный нахал! Балаболка! Не умеющий взять в руки оружие… "Пополам!".
Глава XI.
КЛЯТВА НА МЕЧЕ
В Киев приезжали купцы из всех стран и славу города разносили по всей земле. На Западе, на Севере, на Востоке шла молва о богатстве русской столицы. Русские "гости" и сами умели и любили торговать. Они бывали в Европе, плавали и по Балтийскому и по Каспийскому и по Русскому морям, ездили к арабам в Багдад и в Царьград, где у них было своё подворье у церкви св. Мамы. Русские бояре и "гости" вывозили в чужие страны меха, самые дорогие и только в России и добывающиеся (куниц, бобров, лис, медведей и т. д.), воск, мёд, лен, юфть, рыбу, орехи, рабов, овец, коров; предметы ремесла: серебро с филигранью, зернь и чернь, резную моржовую кость. Византийские поэты даже сочиняли стихи, прославлявшие изящество и добротность изделий киевских резчиков.