- Гетман, гетман! - повторила каким - то опьяненным голосом Марылька и, схватившись за голову руками, погрузила пальцы в рассыпавшиеся золотые пряди волос. - Все перед ним трепещет, все падает в ноги, - зашептала она, - коронное войско разбито, в плену гетманы, бледнеет панство от одного имени его. О матка свента! - поднялась она с кресла и остановилась посреди комнаты; грудь ее высоко вздымалась, лицо пылало, глаза блестели каким - то лихорадочным блеском, распустившиеся золотые волосы спускались до колен; ее можно было принять за опьяненную вакханку. - Какой герой, какая сила! - шептала отрывисто Марылька. - В его руках теперь судьба всей Польши, он может разметать все и сделаться сам королем. Ох! - протянула она вперед руки, словно ей не хватало воздуха. И она могла бы управлять этой силой, одним пальцем направлять ее туда, куда было бы угодно ей, и всю силу он употребил бы ей, Марыльке, на счастье, а теперь несет на смерть. Ох, на смерть, на смерть! - вскрикнула Марылька и снова упала в кресло. - Безумная, безумная, что она сделала! Что потеряла! - заметалась она в кресле, ударяясь с диким рыданием головой о спинку его. - Славу, власть, силу! Ах, зачем она погубила себя? Теперь все погибло, погибло без возврата!.. Смерть, муки, пытки!.. Жить! Жить!.. - вырвался у Марылькй безумный вопль, - или убить себя сейчас же, чтоб не испытывать этого ужаса изо дня в день!
VIІІ
Дверь в комнату Марылькй тихо раскрылась…
- Кто там? - вскрикнула она, холодея от ужаса.
- Я, пани дрога, не пугайтесь, - послышался женский голос, и в комнату вошла бледная Зося с красными от слез глазами.
- Ах, это ты… - вздохнула облегченно Марылька. - Скажи мне, что там говорят они, что слышно от слуг?
- Ой горе, горе, пани!.. - начала дрожащим голосом Зося, поднося фартук к глазам. - Отовсюду бегут паны, замки пустеют, козаки завладели всем краем, всех убивают, режут, мучат, топят, живым выматывают кишки, обваривают кипящею смолой, сдирают кожу… Тут уже близко, на Волыни… Того и гляди, взбунтуются и наши хлопы. Сам Хмельницкий идет сюда на Литву.
- Сюда?.. Хмельницкий? - повторила Марылька, и лицо ее сделалось совсем бескровным. - Погибли, погибли! - прошептали словно сами собою побелевшие губы.
В комнате стало совершенно тихо. Зося молчала.
- Как ты думаешь, - заговорила Марылька после минутной паузы нетвердым голосом, останавливаясь на каждом слове. - Неужели это за мной? - глаза ее с ужасом впились в лицо служанки.
- А то из - за чего же? Конечно, все из - за пани, - ответила Зося, утирая фартуком глаза.
- Ох, смерть, смерть! - уронила бессильно голову Марылька и словно осунулась вся в кресле.
- Какая смерть? - подошла ближе Зося. - Право, я думаю, мы больше подвергаемся смерти, если будем ожидать здесь хлопского бунта… Хмельницкий - дело другое! И пусть я глупая служанка, но мне сдается, что жить у него нам будет не хуже, чем в этой глуши.
- Жить? - улыбнулась горько Марылька. - Неужели же ты думаешь, что Богдан оставит меня жить, простит мне мою измену?
- Измену? - произнесла полным изумления голосом Зося. - Но разве пани изменяла? Нас увезли насильно, без нашего ведома! Пани сопротивлялась… пани хотела лишить себя жизни с горя, но злодеи стерегли ее!
- Ах, что там! - перебила ее с горечью в голосе Марылька. - Если бы я и стала говорить ему это, разве бы он поверил моим словам? Ох, недаром же он поднял такой бунт!
- Он поднял его потому, что верит пани! - произнесла твердо Зося и продолжала с воодушевлением: - Разве он знает, что вы по доброй воле ушли от него? Кто был в вашем сердце? Кто может доказать? Ой, нет, нет! Если бы он так думал, он не ездил бы на сейм. На кого же бы он жаловался, если бы думал, что пани ушла сама? Разве он вызывал бы господаря на поединок, если бы не думал, что он силою увез пани? Да и теперь не рисковал бы он жизнью ради той, которая любит другого!
Марылька молча слушала, поддаваясь невольно обаянию хитрой и убедительной речи служанки; под влиянием ее она разгорячилась и сама, и слабая надежда начинала пробуждаться в ее сердце. А Зося продолжала еще горячее?
- Нет, нет, мстить он будет не вам, а пану господарю и вообще всей шляхте. Паны отняли гвалтом его коханую зорьку; те помогали, а те не заступились. Но пани сама… Брунь боже! Он полсвета вырежет, чтобы добыть вас, возвратить себе отнятый у него скарб!
- Так ты думаешь, что Богдан не презирает, а жалеет и любит меня? - произнесла тихо Марылька, медленно подымаясь с кресла и опуская свою руку на руку Зоей.
- Сгорает! Клянусь всеми святыми, что так! - воскликнула пылко Зося. - О пани, страсть сильнее ненависти, да разве и возможно пани забыть?
- Ой, нет, не та уж я стала, - откинула Марылька грациозным движением головы свои волосы назад, - тоска и горе состарили меня, извели красоту…
- Красота пани слепит, как солнце, - прошептала восторженно служанка.
- Ты льстишь мне! - выпрямилась гордо Марылька и подошла к зеркалу.
Из глубины темного стекла, освещенного ярким светом канделябр, на нее глянул образ гордой и величественной женщины. Целая волна распустившихся золотых волос обрамляла сверкающим ореолом весь ее стройный стан. Из - под тонких соболиных бровей глядели гордо и уверенно синие, почти черные очи, на нежных щеках горел яркий лихорадочный румянец, и от его жгучей краски еще мраморнее казалась белизна лица; прозрачные ноздри нервно вздрагивали, тонкие, красиво очерченные уста были плотно сомкнуты. С минуту Марылька молчала в гордом восхищении своей обольстительной красотой.
- Да, хороша я, - прошептала она наконец в каком - то страстном изнеможении, - правда твоя, Зося, хороша, как солнце! Против этих чар не устоит никто! Ах, увидеть снова Богдана, овладеть опять его чувством, задушить его, опьянить его страстью… и снова получить над ним безграничную власть… - шептала она в каком - то горячечном гордом восхищении, - оторвать его от хлопских затей, повернуть всю эту силу на дорогу к власти, к могуществу, к славе! И он понесет меня, понесет, Зося, как святыню! Ах, голова кружится! - задохнулась она от волненья, но вдруг лицо ее омрачилось. - Но этого не будет… не будет никогда, - простонала она, закрывая лицо руками, - он не поверит, не поверит… Кругом него шипят против меня все эти ядовитые гады… день и ночь, верно, нашептывают Богдану, чтоб поймал и замучил меня. Ох, эта Ганна, Богун, Ганджа… Как ненавидели они меня! А эта святоша! Своими холодными руками, казалось, готова была впиться в мою тонкую шею. Теперь она, должно быть, безумствует от подлой радости! Ох, Зося, она заняла теперь мое место и не допустит меня ни за что!
- Все это так, но одно слово пани разрушило бы все их козни и пробудило бы в сердце Богдана и веру, и страсть.
- Слово, слово, - повторила задумчиво Марылька, - но ведь слово ветром не перешлешь.
Марылька рассеянно опустилась на стул. Зося сосредоточенно молчала. В комнате стало тихо. И госпожа, и служанка, видимо, обдумывали все средства, чтобы привести в исполнение хитро задуманный план. Вдруг лицо Марыльки вспыхнуло, глаза загорелись.
- Зося! - вскрикнула она, подымаясь с места и хватая служанку за руку. - Придумала! Есть, есть! Я напишу ему письмо, - заговорила она лихорадочно, торопливо, перескакивая с одной мысли на другую, - мы отдадим его Оксане и выпустим ее… сейчас, немедленно, чем скорее, тем лучше… ты проведешь… деньги, оружие, лошадь… все есть… Я расскажу ей, что мучаюсь здесь, что изнываю от тоски… Что умоляю Богдана спасти меня, иначе руки на себя наложу… О! Он поверит, поверит! Ты слыхала, - Морозенко свирепствует на Волыни… Это ее жених… они любят друг друга. Мы отправим ее туда к нему, и тогда у меня будет около Богдана два верных, преданных лица!
- О пани, - вскрикнула с восторгом служанка, - он будет наш!
- Будет, будет! - подхватила с жаром Марылька. - Но не я… Святая дева вдохнула мне в сердце эту мысль: она послала сюда Оксану. Она, все она! Она видела мое искреннее раскаянье за подлое отступничество, которое я сделала ради корысти моей! Но теперь - не то! Скорее за дело, Зося! И если нам удастся опять завладеть Богданом, - клянусь, - сложила она пальцы и подняла к образу Ченстоховской божьей матери глаза, - всю силу своей красоты употребить на славу нашей католической церкви!
- Аминь! - осенила себя Зося крестом.
По широкой просеке соснового леса быстро подвигалась кавалькада вооруженных с ног до головы людей. В самом центре ее, окруженный со всех сторон всадниками, колыхался на сытом коне пан Чаплинский. Ночь стояла теплая, влажная, лунная. Бледные лучи месяца, западая в глубину лесной чащи, производили какую - то таинственную игру света и теней, пугая боязливое воображение… На Чаплинского, напуганного и взволнованного теми известиями, которые он получил у соседа, эта обстановка производила какое - то гнетущее, невыносимое впечатление. То ему казалось, что среди темных ветвей тихо покачиваются бледные трупы повешенных панов, то ему чудилось, что из - под кустов выглядывают какие - то темные фигуры и, давая друг другу таинственные знаки, снова скрываются в кустах. Каждый шорох, каждый крик ночной птицы заставлял его вздрагивать всем телом.
Молчание наводило на него ужас; когда же он вступал в тихий разговор, он боялся всматриваться в глубину леса, а между тем глаза его невольно впивались в эти - бледные изменчивые тени, дрожащие и бегущие по сторонам.
- А что, Максиме, - обратился он к одному из своих слуг, - скоро ли конец этому лесу?
- Да оно, вельможный пане, кажись, скоро: уже до озера не больше, почитай, пяти верст.
Чаплинский бросил подозрительный взгляд на слугу, и ему показалось, что под нависшими усами говорившего промелькнула какая - то скрытая двусмысленная улыбка. Сердце Чаплинского замерло.
"Почему он улыбнулся? Почему упомянул об озере?.. Здесь что - то кроется… Не ждет ли их у озера засада? Того и гляди, вырвется из чащи какая - нибудь шайка. Ведь они теперь, как стая зверья, шатаются по лесам".
Чаплинский почувствовал, как волосы на его голове начали медленно подыматься.
- Ох, проклятое время, - прошептал он, стискивая зубы, - даже на слуг нельзя положиться!.. На слуг? Слуги - то теперь самые страшные враги.
И Чаплинскому вспомнились невольно все ужасы, про которые он слыхал у соседа. Ему представились словно наяву все зверства восставших хлопов и Козаков.
"Уж если здесь, в Литве, осмелились сжечь костел, вырезать в одном городке три тысячи панов… Но возможно ли это? Не басни ли?.. Глупые, чудовищные басни!.. Так нет… Ох… - оборвал Чаплинский течение своих мыслей, - верно, недаром такая молва. Недаром, да… Нет сил здесь дольше оставаться. Кто защитит нас от этих хлопов? Того и гляди, взбунтуются. Надо бежать в какую - нибудь крепость… Триста Перунов! Нет нигде покоя! Да неужели же этот подлый хлоп, этот пес Хмельницкий всех поднимает на бунт? Он, он! И все из - за Марыльки. И какой черт мог подумать, что он осмелится, что у него такие зубы! Подлое быдло, которое запороть надо было канчуками, а вот теперь стоит во главе мятежа! И попадись я ему только в руки. О! Надерет он из меня ремней… Бр - р–р! - передернул плечами Чаплинский. - Просто мороз сыплет при одной только мысли. Ух и зол же он на меня! Лютует, верно, как бешеный волк… И вот теперь бегай от него, как затравленный заяц. Эх, - закусил он досадливо ус, - охота была связываться!.. Мало ли их, а вот теперь и повесил себе камень на шею. Просто хоть утопись… Куда же отсюда бежать, и не знаю, разве на тот свет… О матко найсвентша! - ударил он себя кулаком в грудь. - Избавь меня от этой обузы! Черт меня дернул взять ее себе на голову; когда бы знал, что такое выйдет, четырьмя бы дорогами обошел. Что в ней, в этой Марыльке, такого? Красота? Да что в ней проку, когда к ней и подойти страшно: капризна, зла, а уж что холодна - так просто жаба. Ну, так пусть и пеняет на себя, не любоваться же, в самом деле, мне на нее, как глупому мальчишке на картину; то ли дело Оксана! Чертенок, огонь!.. Поцелует - обожжет. Да и красотой не хуже. Кой черт! Лучше, лучше во сто крат", - чуть не вскрикнул он вслух, и перед ним встал обольстительный образ Оксаны, такой, какою он видел ее у Комаровского: с распущенными черными волосами, с бледным от гнева лицом.
И перед Чаплинским одна за другой понеслись соблазнительные картины будущего свидания с Оксаной.
А слуги между тем время от времени нагибались друг к другу и передавали шепотом отрывочные слова. Чаплинский не замечал уже ничего, но вот дорога начала светлеть, лес поредел, и вскоре всадники выехали на опушку.
"Фу ты! Ну, слава господу богу! - вздохнул облегченно Чаплинский, оглядываясь на темную стену леса, оставшуюся за ним. - Здесь все - таки просторнее. А вон и озеро…"
- Гей, хлопцы, скорее! - крикнул он уже смело и пришпорил коня.
Вскоре всадники остановились на берегу озера, в том месте, где колыхалась на тихой воде запрятанная в камышах лодка рыбака. Сначала Чаплинский хотел было приказать кому - нибудь из слуг перевезти себя на тот берег, но после минутного размышления перспектива остаться вдвоем с хлопом в лодке посреди озера показалась ему не безопасной.
"Еще выгонит, шельма, в воду", - подумал про себя Чаплинский и решил отправиться сам.
- Слушай, Максиме, - обратился он к старшему, отозвав его в сторону, - ты там того… пану Ясинскому скажи, что я, мол, остался ночевать у соседа и завтра утром вернусь, а мне… гм… - крякнул он, - туда вот к рыбаку надо заехать… Ну, чего ж пялишь глаза?.. Поезжай! - крикнул он нетерпеливо, заметив, что слуга смотрит на него как - то насмешливо.
- Слушаю, вельможный пане, - ответил хлоп.
- То - то ж, - проворчал Чаплинский, влезая в лодку, и, отъехавши на некоторое расстояние от берега, он еще крикнул: - Ну ж, живо, негодяи! Чего еще тут глядите? Я вас… - остальные слова его рассыпались где - то в тихом летнем воздухе, потому что хлопы, не слушая его понуканий, уже мчались во весь опор к селу.
Подгоняемая ударами весел, лодка выплыла на середину озера. Кругом стояла прозрачная лунная ночь; разлившееся на далекое пространство озеро словно застыло в каком - то волшебном сне; вода не зыбилась, не волновалась, и казалось, что лодка рассекала пронизанное месячными лучами стекло. Небо было ясно, безоблачно, недалеко от полного месяца горела ярким огнем одинокая звезда. Чаплинский оглянулся. Берег уже ушел от него; кругом, на сколько глаза хватало, разлилась фосфорически светящаяся гладь воды, и только по берегам смутно выделялись волнистыми силуэтами темные опушки лесов. Посреди озера виднелся зеленый островок, часть белой хаты каким - то серебристым пятном выступала из темной зелени, окно в хате светилось, и при лунном сиянии оно казалось на белой стене хаты каким - то ярко - красным платком. Кругом было тихо, безмолвно, и только звук спадающей с весел воды производил слабый метрический шум.
Но красота ночи не трогала Чаплинского. Это освещенное красным светом окошечко производило на него какое - то возбуждающее, раздражающее впечатление.
Прошло еще несколько минут. Наконец лодка мягко ударилась о берег острова. Чаплинский поспешно вышел из лодки и, даже не привязавши ее к вбитому колу, торопливо направился к хате. В противоположной стороне ее было совершенно темно и тихо. Никто из приставленных молодиц не встретил его. Чаплинский дрожащею рукою распахнул дверь в Оксанину светлицу и остолбенел на пороге…
IX
Прямо против Чаплинского, выпрямившись во весь рост, стояла Марылька. Казалось, она ожидала его, лицо ее было гордо и злобно, в глазах горел недобрый огонь. Что - то торжествующее виднелось во всей ее позе. Чаплинский отступил назад.
- Ты?.. Марылька?.. Здесь?.. В такую пору?.. - произнес он растерянно, совершенно не зная, что подумать и что предпринять.
- Да, я! Ха - ха - ха! - рассмеялась коротким сухим смехом Марылька. - Не думал пан застать?.. Другую, может, ждал?
- Я?.. Другую?.. Брунь боже, моя королева! - путался он, робея все больше и больше. - Никого, кроме тебя. Но изумлен, зачем ты здесь? - подыскивал он слова, а в голове у него в это время стоял один вопрос: "Где Оксана, что с ней, что произошло здесь?.. Не налгали ли на него?.. Но все равно, что бы ни было, надо разрушить подозрения этой тигрицы, - решил он торопливо, - ишь, смотрит как!"
И, проклиная всех на свете, Чаплинский бросился очертя голову на первую подвернувшуюся ложь.
- Видишь ли, золотая моя, я… по дороге заехал сюда к рыбаку… - заговорил он торопливо, глядя куда - то в сторону. - Узнать насчет того… насчет улова.
- Насчет улова?.. И больше ничего? - приблизилась к нему на один шаг Марылька.
- Ну, а… что ж бы могло быть еще, моя богиня?.. Какие дела у меня могут быть с рыбаком?
- Какие дела?.. Пан не знает? - произнесла уже дрожащим от затаенного волнения голосом Марылька и впилась в его багровое от смущения лицо своим острым пронизывающим взглядом.
"Она знает все", - промелькнуло в голове Чаплинского, но он решился отчаянно идти до конца.
- Богине моей кто - нибудь оболгал меня? - зачастил он, хлопая веками. - Какая - нибудь гнусная ложь взволновала мое ненаглядное солнце… мою бриллиантовую звездочку… Но, клянусь, никого другого нет и не будет… в моем сердце… Никогда… никогда!.. Я летел домой как безумный, чтобы упасть к ногам моей крулевы… Мое появление здесь - простая случайность. Хотел проверить рыбака… Богиня еще сомневается?.. Но… як бога кохам… слово гонору! - приложил он руку к сердцу.
- "Слово гонору", - произнесла протяжно Марылька и медленно приблизилась к мужу, не спуская с него прищуренных глаз.
- Честью шляхетской клянусь.
- Так лжешь же ты, негодяй! - крикнула дико Марылька, отступая на шаг назад. - Нет у тебя чести, как нет и души!
Чаплинский хотел было прервать ее, но было уже поздно. Марылька стояла перед ним, горящая бешенством, и целая волна презрительных, шипящих ненавистью слов обрушилась на него.
- Ты думал обмануть меня и завел здесь целый гарем, а из меня хотел сделать обманутую жену; но знай же, что все мне открыто… Я знаю все!.. И презираю, слышишь… презираю и ненавижу тебя!.. Ты думаешь, быть может, что ревность говорит во мне?.. Ха - ха - ха… Ты мне и прежде был противен, а теперь гадок стал и омерзителен, как жаба, как гадина… - прошептала она полным отвращения голосом и продолжала, почти задыхаясь от бешенства: - Зачем ты уговорил меня бросить Богдана? Зачем ты оклеветал передо мною его?.. Подлый, низкий трус!.. Ты даже боялся встретиться с ним, бежал как заяц и увлек меня в свое позорное бегство. Трус, лгун и развратник!.. Еще клянешься своей шляхетской честью! До сих пор я думала, что ты хоть любишь меня; но этого чувства нет в твоем истрепанном сердце. Со мною рядом, через два месяца после нашей свадьбы, ты заводишь коханок… Ха - ха - ха! А клялся мне в безумной любви!.. Жалкий лгунишка, я ненавижу тебя, любви твоей мне не нужно, но и коханок я не позволю здесь заводить! Слышишь, не позволю! - гордо выпрямилась она. - Потому что я здесь госпожа!
В начале речи Марыльки Чаплинский было опешил; но когда он увидел, что она уже все знает и что разуверить ее нет возможности, он решил, что церемониться с нею нечего. Злость, брошенная ему в глаза обида, бешенство за сорванное наслаждение клокотали в нем все время и прорвались наконец бурно наружу.