Сразу за городским кладбищем, носившим название "В его глубине рождён закат", они оказались у одного из малых каналов городской системы.
– Пришли, – обернулся к Менаше провожатый и засмеялся: Дальше –поплывём.
У пристани была привязана гуффа – круглое, похожее на корзину купеческое судно, которое только что закончили нагружать рабы. Места на корме продавались пассажирам. Менаше заплатил хозяину гуффы, провожатый помог ему перейти по мосткам, и они уселись на циновках, покрывавших дно судна. Рабы, запряжённые в верёвочные лямки, поволокли гуффу вдоль канала. Менаше плыл рядом с пристанью, со складами тюков и с осликами с поклажей на спинах. Поблизости покачивались плотики с рыбаками, и утки просовывали головы с берега через кусты бамбука. Вскоре им стали попадаться селения из тростниковых хижин, подходившие к самому берегу канала. Там шла повседневная жизнь: кричали гуси, визжали свиньи, женщины на открытых очагах готовили еду, ткали, поливали огород. Менаше заметил, что овечью шерсть здесь не стригут, как в Иудее, а выщипывают. Противными голосами орали павлины, заглушая кудахтанье кур, с которыми их держали в одних загородках. Мужчины ехали на осликах по своим делам, шли от домов к каналу девушки с кувшинами на головах, ветер приносил песок, и щенок, которого кормила, держа на коленях, девочка, непрерывно чихал.
Отовсюду с берега пассажирам протягивали, уговаривая купить: финики, сушёную рыбу, горшки, статуэтки богини с ребёнком на руках, плетёную из тростника мебель: ложа, низкие скамейки и даже сундуки.
В одном месте на берегу канала царские конюшенные купали лошадей и тех, кто уже обсох, натирали маслом. Когда перешли в главный канал, увидели большие стволы из кедровых стволов – их сплавляли вниз по Евфрату из самого Ливана.
– Это здесь,– сказал провожатый.
Хозяин гуффы крикнул рабам на берегу, и судно остановилось.
Обычно стены домов в Вавилоне соединялись одна с другой, образуя улицу. Этот стоял отдельно, на самом краю селения возле реки.
Менаше велел провожатому обождать его под финиковой пальмой, взял с собой корзину с подарками и начал обходить дом в поисках входа. Он увидел глиняную табличку с рисунком, объясняющим, что мастер Хаггай строит и ремонтирует колодцы и водяные часы, а его брат Тувия лечит людей и животных. Значит – сюда. Дом занимал изрядный кусок берега, крепкая крыша была покрыта тростником и пальмовыми листьями. Виднелась разложенная на крыше по циновкам одежда – признак того, что семья спит наверху, спасаясь от зноя. Ночью в любой сезон на крышу поднимается прохлада от близкой реки.
Входная дверь не была, как повсюду, окрашена в красный цвет для защиты от злых духов, Менаше не сразу её заметил. Он поднялся по ступенькам и позвонил в глиняный колокольчик. Бритоголовый слуга провёл его в прихожую и подал кувшин для омовения рук и ног. Мальчик побежал сообщить, что человек, знающий Хаггая по работе в Доме Луны, пришёл справиться о его здоровье. Он вернулся с сообщением, что хозяин сожалеет, что не может сам встретить гостя, и просит пройти к нему в сад. Менаше провели во внутренний двор, где росли деревья и сновали люди, занятые домашними работами. Его спокойно приветствовали и продолжали свои занятия: женщины выпекали хлеб в дворовой печи, дети кормили уток в загоне и поднимали кожаные вёдра из колодца в середине двора. Девушки от реки приносили воду в кувшинах и поливали огород.
Под тамариском в плотной тени его ожидал Хаггай, сидя на низкой, плетёной из тростника скамейке. К ноге, положенной на подставку, был припелёнут крепкий камышовый ствол. Хаггай протянул Менаше руку, поздоровался и предложил сесть рядом. Он поблагодарил за визит и подарки и стал представлять родню, находившуюся в доме. Братья хозяина, назвав имя и пожав руку, усаживались рядом на траве для беседы. Принесли круглую деревянную столешницу и установили на треножник. Тут же появились кувшины с холодной колодезной водой, широкие глиняные тарелки с тёплым хрустящим хлебом, сыр, простокваша и пироги с мёдом и орехами. В Вавилоне из-за жары не принято было есть днём, зато ужинали всерьёз, особенно, если это был дом с достатком, как дом братьев Хаггая и Тувии. Менаше не успел оглядеться, как на столе уже выстроились пузатые кружки и кувшины с пивом разных сортов, включая знаменитое вавилонское чёрное пиво, и корзинки с финиками и гранатами, только что собранными в дворовом саду. Ели все с аппетитом, залезая в горшки руками.
Глядя на жертвенник в углу дома и на церемонию, сопровождавшую трапезу, Менаше догадался: это – израильтяне, из тех, кого двадцать лет назад пригнали сюда ассирийцы. Ещё на канале, когда провожатый засомневался и спросил, где живёт Хаггай, ему ответили: "Они живут отдельно ото всех, на краю селения".
Началась беседа. Лекарь Тувия сказал, что Бог пожалел его брата, есть трещина в кости ниже колена, но нога быстро заживёт, надо только несколько раз на дню менять повязку и смазывать рану тёплым илом.
Разговор шёл по-арамейски. О себе Менаше сказал только, что происходит из Иудеи. Он присматривался к людям в доме Хаггая и вскоре догадался, что они из Ашера – там женщины остаются красавицами и в самой бедной одежде. А уж дети!
Менаше улыбался, разглядывая яркие, крупные черты лиц у детей, очень худые, но стройные фигурки девушек. Ему передалась спокойная уверенность этих красивых людей, он уже не боялся огромного города и даже, впервые в жизни, ощутил гордость от родства с другими иврим. Эстер, дочь Тувии, попросила рассказать про Шомрон, Эфраим, а, может, гость знаком с уделом Ашера? Их селение Ахлав располагалось на самом севере, а дом стоял так же, как этот – поблизости от берега, она запомнила по рассказам отца. Покраснев, Менаше признался, что никогда не был в Израиле. Перед глазами его возникла пустынная, обшаренная грабителями родина, какой он увидел её и, оказывается, запомнил, уводимый в плен из Иерусалима.
– Это неважно,– сказала Эстер, увидев, как огорчился гость.– Мы расспрашиваем купцов и солдат, что возвращаются после службы в Кнаане.
– Когда Ассирия уйдёт, там придётся долго восстанавливать настоящую жизнь, – задумчиво произнёс Хаггай. – Ни городов, ни больших селений не сталось. И ни одного храма! Ассирийцы увели всех священнослужителей, всех родственников короля Хошеа, его советников, министров. И таких, как мы, у кого в руках было какое-то ремесло…Остались те, кого называют "ам ха-арец" – тёмные люди. Они смеялись и кидали прах вслед нашему обозу. Теперь "ам ха-арец" совсем одичал, он не знает ничего: ни как вести хозяйство, ни как приносить жертвы Господу,– и от страха поклоняется любому идолу, какого ему покажут. Все его обижают: солдаты, кочевники, сборщики податей. И он тоже озлобился на всех. Надо вернуться и помочь "ам ха-арецу" опять обрести Закон.
– Нам самим необходимо вернуться, – вставил седоголовый Тувия, старший брат.– Самим нужно жить достойно и умереть там, где похоронены наши предки.
– Прочти гостю пророчества, которые прислал нам сюда Ишаяу,– велел он юноше, сыну Хаггая.
Все замерли, юноша принёс футляр, вынул из него и развернул свиток.
Высоким, срывающимся от волнения голосом прочитал:
"И Бавель, краса царств, будет разрушен, как Сдом и Амора, низверженные Богом. Никогда не будет он заселён, и не будут жить в нём вовеки. И араб не раскинет там шатра, и пастухи не положат там свой скот. И будут жить там звери пустыни, и дома их полны будут филинов, и поселятся там страусы, и бесы будут скакать там. И будут выть шакалы в чертогах его, и гиены – в храмах веселья. И скоро наступит час его, и недолги дни его.
Но помилует Бог Яакова и снова изберёт Израиль, и даст покой ему на земле его. И присоединятся к нему чужеземцы, и пристанут к дому Яакова <…> И возьмут они в плен пленивших их, и властвовать будут над угнетателями своими. И будет день, когда Господь даст тебе покой от мук твоих и гневной досады твоей, и от тяжкого труда, которым ты был порабощён <…>"
– Расскажи про свой Иерусалим,– попросила у Менаше Эстер. – Как
справляли при тебе Песах – ведь ты, наверное, был в те дни со всеми в Храме?
– Был…
Рассказывая, он удивлялся, как хорошо запомнил каждую мелочь, и сам наслаждался и воспоминанием, и вниманием слушателей, и праздником на их лицах – оказывается, они и смеяться не разучились.
И вдругчто-то случилось, он уже едва говорил из-за поднявшейся к горлу печали. Ему захотелось, как ещё никогда и ничего, отпраздновать со своим народом осенние праздники в иерусалимском Храме – может быть, тогда вернутся покой и уверенность к королю Иудеи.
…Он возляжет в Песах на скамье возле стола, а на других скамьях будут возлежать его сыновья, его жёны, старейшины Иудеи, их дети. Ишаяу поведёт строгую церемонию праздника: "Рабами были мы..."
Менаше не понимал своей тоски по празднику Песах в Эрец Исраэль, как не понимали до– и после него сотни поколений иврим-иудеев-евреев во всех землях, ощущая волнение с приходом Нисана, даже если они о таком месяце не слышали, даже если родились за тысячу километров от Иерусалима, даже...
Хаггай и его родные заметили, что гостю не по себе, что ему стало не по силам вести рассказ. Вдруг негромко запела девушка, застучали барабаны в углу, пение подхватили женщины у прялок, а потом все, кто был вокруг Хаггая, стали подтягивать и в такт стучать ладонями по коленям. И Менаше не заметил, как стал подпевать старинной кнаанской песне, потом свадебной иудейской...
Было уже совсем темно, когда его отпустили домой, дав на дорогу факел, мех с водой и корзиночку с сушёными фруктами. Двое юношей отправились охранять Менаше и его провожающего на пути через город.
Возвращаясь, Менаше удивлялся себе: тому, что он двигается по улицам Вавилона, но больше не восхищается их громадностью и толпой, и освещением города тысячами факелов, а если и замечает стену храма, то лишь затем, чтобы не удариться об неё. Иногда один из юношей брал Менаше за локоть и возвращал на улицу, куда следовало повернуть, – он улыбался и благодарно кивал.
Придя домой, он почувствовал себя совершенно обессилившим, но знал, что не сможет сразу уснуть. В предоставленном ему жилище была глиняная ванна, наполовину врытая в землю и обмазанная асфальтом. Вода, налитая утром, нагрелась, и Менаше с удовольствием расположился на дне ванны.
Он непременно устроит такую же ванну у себя в иерусалимском дворце. И ещё многое, что он увидел здесь: и туалет, и систему глиняных водосточных труб, проложенных под кирпичным полом. Канализация и избыточная дождевая вода выводились из дома в общую систему городских каналов и водостоков. Менаше дал себе слово, что если он вернётся в Иерусалим, то и там построит... Если вернётся!
Он вышел из ванны, обтёрся поданной рабом тканью и уселся в деревянное кресло, подаренное когда-то хозяину этого дома благоволившим к нему в те дни Царём Царей. Пол комнаты был выстелен тростниковыми циновками, вдоль стен врыли большие кувшины, в которых держали здесь всё, вплоть до одежды и даже таблички – библиотеку Менаше.
Он часто сидел перед сном в этом кресле, глядя на панораму реки и звёздное небо над Вавилоном. Но сегодня ему показалось, что город переполнен своими заботами, а неживая гармония неба вдруг стала скучной.
Тёмные силуэты храмов, освещённые луной, слились в непрерывную ломаную линию, напоминающую стену вокруг цитадели Иерусалима. От реки долетела прохлада – так же к вечеру менялся воздух в Иерусалиме: становился холодным и лёгким, будто из него высеивалась дневная суета. Менаше выходил прогуляться на иерусалимскую стену, и воздух с прохладою будто сам проникал в тело, оно становилось невесомым – было страшно наступать на камни в полную силу: вдруг оторвёшься и… полетишь!
На перила напротив Менаше уселись две птицы, худые и длинные – вавилонские голуби. У них были тёмно-синие крылья, а профили напомнили Менаше лица его сыновей, родившихся уже здесь, в плену.
Тут пришло решительное: или его отпустят в Иерусалим, или он умрёт!
С этой мыслью король Иудеи уснул – там же, в кресле.
В следующие дни Менаше никак не мог сосредоточиться на расчётах,
путался в клинышках, забывал формулы. Таблички падали из его рук, одна даже разбилась – к счастью, это была копия. Он расспрашивал у придворного звездочёта, с которым успел познакомиться, как живут здесь иврим, изгнанные ассирийцами. Вавилонянин уверял его, что живут прекрасно. Царь Царей заботится о своих подданных – тех, кого сохранил и привёл в Двуречье,– защищает и поощряет во всех их делах.
– Смотри,– звездочёт подвёл его к проёму, ведущему к террасе.– Видишь эти богатые лавки в самом центре города, знаешь чьи они?– он засмеялся.– Бывших жрецов из Шомрона. Теперь они построили храм Иштар, женят своих сыновей на ассириянках и договариваются между собой, как получить от Царя Царей новые привилегии.
– Но я же видел здесь других израильтян!– растерялся Менаше.– Они живут в квартале, что возле Тройной стены, возле самого канала. Мне показалось, что эти люди хранят свою веру.
– Правильно,– согласился вавилонянин.– Эти – другие. Я там был однажды, у них есть очень хороший врач, он помог моей дочери. Их не много, но это – упрямые люди. Они ни с кем не хотят сближаться, потому что боятся, что их дети могут стать такими же, как эти,– звездочёт повёл плечом в сторону городских лавок.– Израильтяне, о которых ты говоришь, несколько раз добивались приёма у Царя Царей, подносили ему подарки и просили отпустить их в Кнаан. Но Царь Царей никому не разрешает вернуться.
Почти год заняли у Менаше попытки попасть на приём к Шумашшумукину. Дворцовые люди, приближенные к наместнику, брали подношения, обещали устроить встречу, но проходил месяц за месяцем, а никто не приглашал иудея во дворец.
Менаше не мог знать о доносе, полученном Шумашшумукином из Египта: кто-то из вавилонян попался при вывозе золотой посуды из Луксорского храма и под пыткой рассказал о заговоре, который готовит наместник. Как только Ашурбанапал услышал о мятежных планах брата, он тотчас в них поверил, велел остановить дальнейшие завоевания в Африке и готовиться к возвращению в Двуречье. Изрядно вымотавшееся войско радостно грузило на повозки добытую в походе добычу, ещё не ведая, каким будет возвращение домой. А Царь Царей уже пообещал командирам, что первым делом они раз навсегда раздавят "это осиное гнездо" – Вавилон.
Шамашшумукин тоже хорошо изучил характер младшего брата и не рассчитывал на милосердие. Он велел готовить город к обороне. Правителю Вавилона было совсем не до бесед с королём какого-то далёкого государства.
Ничего не ведавший Менаше, посещая дворец, приобщился к политике. Ему открылась другая жизнь – та, что происходила вокруг царей Двуречья, мир интриг, зависти и доносов, он получил уроки управления, весьма пригодившиеся ему после возвращения в Иерусалим.
Менаше, которому перевалило за сорок, очень изменился, особенно за этот последний год. Иудейский король больше не напоминал Пиноккио. Теперь это был серьёзный человек, научившийся заводить полезные знакомства, подкупать, очаровывать, устанавливать связи. Знание обстановки в империи только усилило его желание оставить Вавилон, прежде чем братья-цари встретятся. Он понял, что и сам, и всё его иерусалимское окружение заблуждались, считая Вавилон и Ниневию самыми безопасными местами в эти ненадёжные годы. Пленный иудейский король узнал, что страшный Санхерив, от чьих армий чудом спасся Иерусалим,– был зарезан собственными сыновьями, да не где-нибудь, а перед алтарём своего бога-покровителя. И вид мечущегося Шумашшумукина подтверждал: и в Вавилоне нету безопасности!
Зато – вспоминал теперь Менаше – отец его, Хизкияу, был похоронен с почестями, потому что хранил веру отцов, веру Авраама и Моше.
И в беде своей он стал умолять Господа, Бога своего, и глубоко покорился Богу отцов своих. И молился Ему, и Бог внял ему, и услышал моление его, и возвратил его в Иерусалим на королевство его.
Наконец Менаше сообщили, что Шамашшумукин согласен его принять, только просьбу следует изложить за самое короткое время.
Гость едва узнал наместника – так изменили этого человека заботы о защите города. Менаше, волнуясь, стал обещать, что Иерусалим останется верным союзником Царя Царей, и что дань будет поступать исправно.
Внезапно он заметил неприятную гримасу на лице правителя, но тут же Бог подсказал ему верный настрой этого последнего разговора.
– Ты был очень добр ко мне, – сказал Шамашшумукину пленник.– Но за эти годы умерла в Иерусалиме моя мать. Позволь побывать на её могиле, а кроме того, посмотреть, как управляет Иудеей мой малый сын?
– Хорошо,– согласился правитель Вавилона.– Я велю помочь тебе собрать караван и дам охрану от разбойников на пути до твоего Иерусалима.
Перед отъездом Менаше ещё раз побывал в доме у Хаггая и участвовал там в семейном жертвоприношении.
От последних дней у него осталась в памяти только переправа через каналы в Вавилоне.
Разгрузили ослов и мулов, и те перебирались вплавь. Мешки с поклажей погрузили на плотики – доски, положенные поверх кожаных мешков с воздухом – и оттолкнули от берега. Сам Менаше и его свита во время переправы держались за такие же мешки. Проводник-вавилонянин плыл рядом и подталкивал Менаше к берегу, чтобы того не снесло течением.
По Эрец Исраэль они передвигались тем же путём, каким шёл по ней Авраам – подальше от населенных пунктов, держась восточного берега Иордана. И так же медленно, как праотец. Менаше обменял все остатки драгоценностей и золота на стада скота для своего разорённого королевства, в пути рождались ягнята и телята, и нежные эти существа не позволяли каравану двигаться в полуденный зной или на рассвете.
Вечером, собрав в загоны коров и пересчитав овец, пастухи готовили на костре ужин. Менаше вместе со всеми ел сыр, запивая его козьим молоком, и слушал рассказы одноглазого Моше – главного королевского пастуха – о том, какие замечательные козы у них в Иудее. Моше уверял, что эти животные выживают сами и спасут своих хозяев в любую засуху, потому что могут карабкаться по горам и разгребать крепкими копытцами почву на дне вади, находя влажные корешки хоть каких-нибудь колючек. Этот иудей был недоволен слишком изнеженными овцами, приобретёнными в Вавилоне: почему хозяин стада не научил их в случае зноя прятать головы под брюхом друг у друга. Зато Моше очень хвалил жилистых ослов арамейской породы, которых выбрал сам на вавилонском базаре.
Заслушавшись пастухов, король иногда так и засыпал, сидя на камне у костра.
Родные, придворные, старые слуги, предупреждённые о его возвращении, встретили своего короля у Восточной дороги, ведущей от Иордана к Иерусалиму. Домой он вернулся уже в сопровождении толпы присоединившегося по пути простого люда. Народ, громко распевая, приветствовал возвращение короля и ждал от него веселья, как в прежние годы. Бывалые люди в толпе, давясь от хохота, вспоминали проделки Менаше, карнавалы в честь небесных светил, которые он придумывал, многие его грехи с язычницами и удивлялись, как это он до сих пор жив после своих споров с Господом?