- Тут, брат, не до собственной шкуры, - откликнулся на это Поцюпа; он остановился на голой и мягкой от слежавшейся хвои проплешине, подождал, пока поравняется с ним Чубарь, и принялся объяснять: - Тут такое дело. Может случиться, что вообще… Словом, я тебе открою секрет. В Мошевой два члена подпольного райкома партии. Ты их знаешь - Пантелеймон Рыгайла и Ефрем Ефременко. И бургомистр, не иначе, догадывается, что они не просто так остались в оккупации. Такая жизнь испокон веку в деревне, что если все и не знают точно обо всем, так догадываются. Теперь подумай сам - а что, ежели они не в курсе того, что случилось в доме волостного правления? Вот Зима ров и наведёт сейчас на них немцев. Так что приятели твои в этом смысле плохое дело сделали.
- Может, все ещё обойдётся?
- Будем надеяться. Поэтому я тебе и отсоветовал днём в Мошевую заявляться. Надо было дождаться вечера. Понимаешь?
- Да.
Поцюпа снова зашагал по ельнику.
- Этого Зимарова, - сказал он через некоторое время, - могли бы убрать давно и без вашей помощи.
- Ты не прилепляй меня…
- Я это к слову. Не трогали его потому, что пока носа своего куда не надо не совал. Конечно, доверять ему целиком не доверяли, однако и не трогали пока. Тем более что подпольщики не успели поставить на должность бургомистра своего человека. Зимаров на эту должность сразу замахнулся. Видать, и немцы навстречу ему охотно пошли, потому что жёнка из ихних.
Спрятанная в лесу лошадь находилась не дальше чем в полукилометре от винокурни, но Чубарю показалось, что шли они туда с Поцюпой долго, может, по той причине, что мешал густой ельник, который рос тут всюду между большими деревьями. Чубарь даже удивился, каким образом вообще удалось Поцюпе пробраться по такой чащобе с телегой. Но вот наконец послышалось лошадиное фырканье, и Чубарь понял, что они пришли. Телега стояла в довольно укромном месте, загороженная полукругом молодого ельника. Лошадь была распряжена, верней, выведена из оглобель и привязана к тележной грядке, но хомут, седло и вся остальная сбруя оставались на ней. Из телеги на самом виду торчало из сена, которое не успела сжевать Поцюпова лошадь, горлышко знакомой оплетённой бутыли с самодельным вином.
- Может, ещё выпьем? - поглядел на Чубаря Поцюпа. - Я и закуску прихватил.
- Нет, - покачал головой Чубарь, - сдаётся, уже напились!…
- А, - как будто не поняв Чубаря, махнул рукой Поцюпа, - оно, это Калистратово дермецо, совсем не забирает.
- Не скажи, - усмехнулся Чубарь; он подождал, пока Поцюпа налил из бутыли в припасённый стакан вино, спросил: - Ты лучше вот о чем скажи мне, Василь, - как ты остался тут, в оккупации?
- А ты?
- Так вышло, что меня уже от самого фронта вернули назад. Винтовку дали в руки - мол, иди, воюй дома.
- А у меня проще получилось. Позвали сюда, в Мошевую, и сказали - мол, оставайся в своей хате и жди, пока снова покличем.
- Куда?
- Это не уточнялось.
- А теперь - покликали?
- И теперь, и не теперь, - неопределённо ответил Поцюпа. - Словом, будь здоров.
Он выпил залпом вино, сказал задумчиво, словно спросил:
- Чего это Шандова долго нету?
- А кто он, этот Шандов, на самом деле?
Поцюпа засмеялся:
- Все тебе надо знать! Вот дождёмся, у самого спросишь.
Но проходил час, другой… Шандов из Мошевой не возвращался…
Тем временем свечерело…
Поцюпа все подливал вина.
Чубарь сел на оглоблю, ближе к правому колесу, сказал, словно ему под руку: - Я у тебя, Федор, и раньше хотел спросить, да все не выходило. Как эта война начиналась там, на границе?
- Гм… Как начиналась…- Поцюпа поставил на горлышко бутыли полный стакан, застыл у телеги на некоторое время - и лицо, и фигура неподвижны. - Как начиналась?…
Казалось, ему что-то надо было переломить в себе, чтобы говорить дальше или просто вспомнить. Но вот он сдвинулся с места, подошёл и сел напротив Чубаря на другой оглобле, оставив стакан нетронутым.
- Так и быть, расскажу, - усмехнулся он. - Только мне думается, в разных местах война начиналась по-разному. Когда-нибудь все это, видать, сведут воедино, и тогда появится общий обзор. А покуда… Словом, работал я в Граевском районе. Это за Гродно, недалеко от Августова. Сейчас вот рассуждают - подготовлены мы были к войне или нет? Говорят и так, и этак. Против фактов не попрёшь: фашист уже под Ленинградом. Смоленск под себя подмял, к Орлу, видать, подходит. Во всяком случае, вести эти если и не совсем точные, то мало в чем преувеличены. Так что… Если уж тебе охота знать, расскажу, как я принял войну, будучи на границе. Вернее, не как принял, а каково у меня было в самый канун её. Признаюсь, в тот день, это значит двадцать второго июня, я её не ждал. Да, не ждал. То ли обстановка у нас, в Граеве, была такая, что не вызывала явной тревоги, несмотря на то, что про войну уже не только говорили меж собой, но и в газетах писали. Рассуди сам. С тридцать девятого в Граеве стояли наши войска - пехотный полк, артиллерийский и танковый. Но перед тем, числа пятнадцатого июня, все три полка были направлены под Белосток, в Замброво, на учения. В районном центре остался один батальон для несения гарнизонной службы. Утром двадцать первого июня к нам в отдел зашёл незнакомый полковой комиссар, отрекомендовался, что назначен заместителем начальника Граевского укрепительного района. По политчасти. Фамилии его теперь уже не помню. Да и документов мы у комиссара не попросили. Но видим вскорости через окно - пошёл он в райком партии, это, считай, напротив нас. Побыл там с полчаса, потом выходит на крыльцо вместе с первым секретарём райкома Царенковым.
- Я одного Царенкова знал, учителя, - перебил Чубарь, - в Муравелье, кажется, в школе работал. Как это его звали - Леонид…
- Нет, у нашего секретаря райкома партии другое имя было - Иван Дорофеевич. Мы жили рядом, верней, квартиры нам рядом дали, на окраине Граева. Известно, жены помаленьку знакомство свели, потому что в хозяйстве с детьми без этого нельзя, ну, а мы, мужчины, тоже не чурались друг друга. Иногда я не только дома у него бывал, но и в райком заходил, особенно в конце рабочего дня. Не считалось, что это через голову начальства. Известно, моего начальства. И вот видим - Царенков вызывает свою машину с райкомовского двора, там у них и гараж был, усаживает в неё полкового комиссара. А машина у него была чёрная, трофейная, ещё от поляков. "Не иначе, едут укрепительный район смотреть, - говорит мой начальник. - На целый день работы хватит". И вправду, у нас укрепительный район проходил вдоль границы на протяжении сорока трех километров. Там уже имелись доты и дзоты, правда, ещё без вооружения и без войск. Да и противотанковый ров до конца не был выкопан. Словом, поехали наши политработники из районного центра. А тут обедать пора. Пришёл домой - обедать я ходил всегда домой, - сижу за столом, жду, пока жена варево подаст, да в окно от нечего делать гляжу. Граница с этой стороны - вот она. За ней - железнодорожная станция Простки. Там немцы. Все на станции тихо, мирно. Паровозы дымят. Вижу, с нашего боку товарный состав двигается по рельсам туда. Значит, по-прежнему между нами и немцами торговый обмен происходит - мы им хлеб поставляем, они нам оборудование и механизмы. Мне даже через окно наши пограничники видны у моста. Стоят себе, как всегда. Так при чем тут война, скажи мне?
- Думаешь, перехитрил немец?
- Считай, что так… Почти так… Ну, пообедал я, снова на службу пошел, вокруг все то же. И на службе ничего особого. Правда, дел хватало, больше всего почему-то в те дни бумажных, все еще разбирали дела бывшей польской дефензивы, проверяли местных, кто имел связь с ней. Хотя, должен сказать, у немцев в руках документов дефензивы оказалось больше, чем у нас. Особенно что касается списков сотрудников и агентов. Теперь они где-то орудуют вовсю вместе с немцами против наших активистов. Так вот, за работой я даже не заметил, вернулся ли из поездки по укрепительному району Царенков. Ну, думаю, зайду сегодня к вечеру за ним в райком. Захожу, а там как раз полковой комиссар, уже прощается. Слышу, говорит: "Мы завтра попытаемся где-нибудь пристрелять реперы, поэтому не пугайтесь, если сильные залпы будут". Сказал и ушел. Царенков после этого подумал немного, потом на меня поглядел. "Знаешь, говорит, мне сегодня задержаться в райкоме надо. Часов, наверно, до двенадцати. Созывается в Минске Пленум ЦК партии, будут рассматривать вопрос о положении партийно-массовой работы в нашей Белостокской области. Надо быть готовым, не исключена возможность, что на Пленуме придется выступать. К тому же с письмом еще не все улажено. Будет сегодня звонить товарищ Рыжиков из Минска". Про письмо я знал. И про то, кто такой Рыжиков, тоже знал. Письмо посылали в Москву, не на имя ли самого Сталина, местные поляки, жаловались, что в районе, где польское население составляет почти девяносто процентов, газета выходит по-белорусски, на предприятиях государственные дела ведутся по-русски; раньше в Граеве было две гимназии, где учились по-польски, теперь, мол, их не стало. Одним словом, получалось, что национальная политика в освобожденных районах ничем не отличалась от той, какую тут проводили когда-то в царские времена. Жалоба поляков была поддержана в Москве. По крайней мере, в Минске, в ЦК, уже состоялось совещание, где было велено как можно скорей выправлять положение. Я даже знал, что Ивану Дорофеевичу предложили для начала собрать местную интеллигенцию, поговорить с нею на совещании, что надо делать, чтобы изменить положение. "Так что не теряй напрасно времени, - сказал мне напоследок секретарь райкома. - Иди домой". Так я и сделал. А под утро слышу сквозь сон - стреляют. Не иначе, думаю, реперы пристреливают, как и предупреждал полковой комиссар. Однако по звуку никак не похоже. Хотя еще и спросонок слушаю, однако начинаю соображать, - что-то делается не то. Наконец просыпаюсь окончательно, подскакиваю к окну в кухне: вся немецкая сторона, что за рекою, во вспышках. Никакие это не реперы, понимаю и бросаюсь к жене, кричу ей: "Собирай детей, война!" А сам тем временем хватаюсь за телефон. И впустую - ни у нас, ни в отделе НКВД, ни в райкоме партии, ни в райвоенкомате, ни в комендатуре связь не действует. Значит, повреждена уже. "Вот тебе и реперы!" - ругаюсь, а сам лихорадочно надеваю на себя верхнее, натягиваю сапоги. Из оружия у меня дома были наган и бельгийский браунинг. Хватаю наган из-под подушки, запихиваю в кобуру, браунинг кладу в карман. Снова бегу в комнату, где жена одевает детишек. Кричу: "Собирайтесь!" - а куда, и сам не знаю, подсказать не могу. Выбегаю на улицу. Слышу, кто-то кричит через забор: "Немцы в городе!" Я тоже перескакиваю через забор, оглядываюсь во все стороны, однако никаких немцев нигде не вижу. Зато хорошо угадываю, как рвутся снаряды в военном городке. Бухают взрывы и в той части Граева, где находятся административные учреждения. А вот и Иван Дорофеевич. Один. Куда-то бежит от своего райкома. Ну, думаю, наконец-то неизвестность кончится. Спрашиваю: "Иван Дорофеевич, что это?" - "Война! - говорит. - Где твоя семья?" - "Дома", - отвечаю. "Тогда вот что, дальше тебе некуда торопиться, дом, где размещен был ваш отдел, все равно бомбой разрушен, от него ничего не осталось, и вообще… Беги домой, собирай семью, и свою, и мою, уходите из города. А я тем временем попробую добраться до гарнизонного батальона. Может, еще что-нибудь сделаем, пока наши части подоспеют". Но напрасно, бедняга, надеялся. Когда я через некоторое время привел наши семьи на еврейское кладбище, там оказались уже и он, и тот полковой комиссар, что собирался пристреливать реперы, и еще человек двести штатских и военных. Значит, из военного городка красноармейцев выбили сразу, а занять боевые позиции в другом месте они не успели. Тем временем по всему было видно, что немцы уже в Граеве. Вскорости это подтвердил и какой-то поляк, наверно, местный житель, который неизвестно почему на кладбище оказался. Он взял за плечо Царенкова, сказал: "Пан секретарь, уходите скорей отсюда, вас тут найдут". - "Но куда? - пожал плечами Царенков. - Мы с этого кладбища дальше дороги не знаем". Тогда поляк показал на болото: "Видите болото?" - "Да". - "Так там, пан секретарь, и проходит дорога. По дну. Она даже теперь, в потёмках, блестит. Видите?" Правда, поляк не обманывал. По той дороге, увязая в болотной жиже и грязи, все мы, кто очутился к тому времени на еврейском кладбище, и вышли через несколько часов к своим, недалеко от деревни Руда. "Это хорошо, что вы спаслись, - сказал нам командир разведбатальона осовецкой дивизии. - Берите, кто может держать оружие. Сейчас попробуем отбить Граево". Я почему говорю - осовецкой дивизии. Недалеко от нас, верней, от деревни Руда, находилась крепость Осовец. Древняя крепость, сооружённая при царях. Так там с тридцать девятого года, после поляков, стояла наша дивизия. И разведбатальон этой дивизии почему-то оказался в Руде. Да ещё собирался отбить Граево. Мы сперва засуетились, расхватали оружие, какое нашлось в деревне, однако наступление на районный центр не состоялось. Разговор об этом сам по себе постепенно утих, а приказа не поступало. Больше того, вскорости нам пришлось оставить Руду. И разведбатальон, и мы двинулись в крепость. Думали, что двадцатитысячный гарнизон возьмёт нас под свою защиту. Видишь, какие допотопные представления были у нас о современной войне? Ну, добрались мы до крепости, глядим, а она уже пустая. Поляки очищают военные склады… Так что ничего особенного там, на границе, у нас, как видишь, не случилось.
- Это как сказать, - недобро усмехнулся Чубарь. - Ничего особенного не случилось, а войну начали. Чего уж больше!…
- Ты говоришь так, будто мы её проиграли.
- Ну, проиграть войну такой стране, как наша, не с руки. Но бывают события, которые почти равнозначны проигрышу. К тому же до победы нам ещё далеко. Эх, как далеко!…
Хромого хозяина сторожки все не было, и Поцюпа с Чубарем в полночь решили слегка прикорнуть.
Поцюпа допил вино из того стакана, что стоял на горлышке бутыли, снял с телеги саму бутыль, велел Чубарю:
- Ложись тут, а я подкину себе сенца под бок.
Странно, но несмотря на внутреннее возбуждение, заснул Чубарь быстро, благо нынче не было в лесу ни комаров, ни другого гнуса.
Перед сном он ещё некоторое время слышал, как рыжая Поцюпова лошадь лениво, словно в великом раздумье, хрустела сеном, нарушая тонкую, будто первый ледок, тишину.
Потом Чубарю снилось… Пожар… Какой-то клубок из человеческих тел… И Зазыба…
Денисово лицо выплыло как бы из тумана. Из того кровавого зарева, что долго ещё остаётся на небе после пожара. Зазыба что-то говорил Чубарю, однако слова до ушей недоходили. И тем не менее Чубарь догадывался по его лицу, что тот пытается объяснить ему что-то важное. Наконец в Зазыбовой голосе начал прорезываться звук, хотя до слуха Чубаря пока долетало одно бормотание.
В этом месте Чубарь вдруг проснулся и вспомнил, что пожар ему уже однажды снился - когда сгорело подожжённое им в Поддубище веремейковское жито…
Но у телеги и вправду кто-то бубнил. Так сначала показалось Чубарю, потому что на самом деле разговор шёл внятный и отчётливый.
- Это точно, что их взяли? - спрашивал Поцюпа.
- Ефременку и Рыгайлу - точно, - отвечал Шандов. "Значит, старик уже вернулся, - подумал Чубарь. -
Как же это я не услыхал?"
- А кто ещё из подпольщиков в Мошевой был? - спрашивая, Поцюпа расхаживал в темноте вокруг телеги.
- Не ведаю. Люди видели только, что повели на колхозный двор этих - председателя колхоза и председателя сельсовета.
- А Ульяну Кабанцову?
- Не, её не тронули, - сказал Шандов и сразу же спросил: - Думаешь, для неё тоже опасно?
Но Поцюпа словно бы не услышал. Вздохнул:
- Что ж нам теперь делать, дед?
- А ничего. Ждать надо.
- Чего ждать?
- Покуль все само не выяснится.
- А ты точно знаешь, что немцы ещё в деревне?
- Ага.
- Те, что приехали на машинах?
- Ага.
- Я вот о чем подумал сейчас. Калистрат…- Поцюпа помолчал. - Тебе тоже нельзя оставаться здесь. Неизвестно, как будут разворачиваться события завтра.
- А кто же заместо меня останется?
- Ничего со сторожкой не сделается.
- А если понадоблюсь Касьяну или ещё кому?
- И тем не менее, - упрямо повторил Поцюпа, - на время тебе все-таки надо исчезнуть. Сделать это не трудно, человек ты одинокий…
- Ну да, бобыль!…
- Бобыль не бобыль, - уже повышая голос, перебил Поцюпа старика, - а поостеречься и тебе не мешает. Допустим, поживёшь пока у меня.
- А этого, веремейковского?… Што с ним делать?
- Как что? - удивился Поцюпа.
- Я б ему не прощал.
- А-а, вон ты про что…
- Стукнуть бы его тут сонного, да в валежник.
- Ну-у, - возмутился Поцюпа. - К чему вдруг такая крайность? Во-первых, Чубарь ни в чем не виноват. Так уж получилось, что привёл он с собой незнакомых людей. А во-вторых, до чего мы дойдём, если вот так, как ты предлагаешь, будем все решать? Месть, знаешь ли, не всегда хороший помощник делу.
- Но этот Зимаров!…