- Ну, а в чем должна заключаться в таком разе разведка? Тоже в обеспечении будущей операции?
- Это само собой. Без соответственной разведки, известное дело, успешную операцию не проведёшь. Но говоря про дальнюю разведку, я другое имел в виду. Надо послать человека в наш район, чтобы он там выяснил и обстановку, и все остальное.
- Короче говоря, чтобы он уже ждал нас там?
- Не совсем так. Куда полезней будет, если он встретит нас по дороге туда. Ну, а может случиться, что он застанет нас тут. Рассчитывать стоит на два варианта - и на тот случай, что человек встретит нас по дороге на условленном месте, и на тот, если мы не двинемся отсюда.
- Кого думаешь послать?
- Павла Черногузова.
- Что ж, кандидатура стоящая. Павел Егорович не подведёт.
- И я так думаю. Во всяком случае, за то время, как мы уже действуем самостоятельно, он показал свои хорошие разведчицкие качества. Да и вообще, мужик понимающий, политически грамотный.
- Это так.
- Ну, а судьба боевой операции, которую следует осуществить отряду за то время, пока Черногузов будет на задании, возьмёшь на себя ты, Степан Павлович. Буквально все - и поиски оружия, в том числе, я говорил уже, прежде всего взрывчатых веществ, и выбор объекта для диверсии, и разведку. Для этого бери всех, кто понадобится. А тут, в лесу, тебя пока подменит твой доцент. Не против?
- В принципе - нет.
- А не в принципе?
- Дело в том, что через день-два он должен идти дальше. У него задание теперь такое - легализоваться в городе, поступить в какую-нибудь немецкую управу и действовать в подполье.
- Где он эти задания получает? Каким образом?
- Ещё там, в школе, при подготовке партизанских кадров, было намечено, что он должен так поступить.
- А-а, вот оно что. Ну что ж, пусть делает как знает. Хотя нам такой человек тоже бы пригодился. А здесь, в лесу, я за всем сам присматривать буду. Сквозь такие стены, как в теперешней моей хате, все слышно. Ладно, зови сюда Черногузова. Будем говорить вместе.
- Я хочу тебе вот ещё что показать, - Баранов достал из сумки листок бумаги, подал командиру.
Тот поглядел, потом вернул назад.
- Что я тут увижу, в темноте? Читай сам.
- Хлопцы сегодня принесли. Сказали, на сосне, у выхода из леса была наклеена.
- Читай, читай.
- Конечно, тут все больше ругани, да самой грязной. По есть одна деталь.
- Ну, читай.
- "Лесные бандиты, в ответ на вашу репрессию - вы захватили и увели с собой бургомистра волости, деревенского старосту и охранника - мы арестовали восемнадцать человек бывших активистов жидовско-большевистского строя в качестве заложников. Если наши сотрудники не будут освобождены в ближайшее время, заложники понесут суровое наказание. Им угрожает расстрел. Помните, кровавые бандиты, что за одного нашего погибнет десять ваших". Ну и дальше идут разные проклятия да запугивания.
- Не волнуйся, читай. Меня этим не расстроишь, - сказал Нарчук.
- Я не потому, что боюсь расстроить тебя, - засмеялся Баранов. - Просто язык но поворачивается повторять все это. Но в конце тут есть интересный призыв.
- Давай.
- "Так вот, лесные бандиты, если вы хотите воевать, делайте это не из-за угла, не из кустов, а отправляйтесь на фронт и там воюйте!"
- Чего захотелось живодёрам! - усмехнулся Нарчук. - Но кто-то их допёк, видишь? Ну что ж, Степан Павлович, бумажкой этой стоит только попользоваться в известном месте. Однако тут и вправду есть интересная подробность. Значит, уже кто-то действует в этой местности. Не одни мы. Наши-то хлопцы никого не трогали?
- Никого.
- Точно знаешь?
- Да.
Нарчук помолчал, хотел повернуться на бок на своём жёстком ложе, но не смог, только сморщился от боли. Комиссар попытался помочь командиру, но тот отказался.
- Не надо, - сказал. - Когда твой доктор-то будет?
- Пошли за доктором. Оказывается, есть здесь недалеко, в деревне.
- Думал, без доктора обойдусь, а теперь вижу - пот, - Нарчук снова шевельнулся.
- Будет тебе вскорости доктор. Митрофан Онуфриевич, - уверил комиссар. - Напрасно, видать, мы с этим затягивали?
- Так… Ладно, давай о делах. Где это заложников взяли?
- Тут не написано.
- А кто подписал обращение?
- Тоже не обозначено.
- Я к тому, что стоило бы нам подумать. Где эти заложники, что с ними? Ведь не шуточки - восемнадцать человек. Надо разузнать, Степан Павлович, выяснить все, как следует быть. А тогда уже будем решать наверняка. Может, как раз это и станет нашей операцией? Словом, позаботься. Ну, и Черногузова пришли ко мне. Пускай сегодня же и отправляется в Крутогорье.
Нарчук и вправду рассчитывал, что Павел Черногузов может уйти в Крутогорский район немедля. Но отправился тот только па следующий день, потому что понадобилась кое-какая подготовка.
Через два дня после этого ушёл из отряда Перковский.
А ещё через сутки двинулся на разведку с четырьмя партизанами Степан Баранов. Он договорился с Нарчуком, что группа попытается выполнить три задания, о которых говорилось и раньше: выяснить, в каком населённом пункте состоялись недавние аресты и где находятся заложники из числа бывших советских активистов; определить, где надо искать оружие; наконец, твёрдо выбрать объект для будущей операции. Было условлено также, что выполнение последнего задания будет зависеть от того, что удастся разузнать о заложниках, о которых партизаны прочитали в немецкой листовке.
Понятно, что о заданиях в отряде знал только командир.
Баранов с четырьмя разведчиками оставил расположение отряда в среду, а в пятницу один из группы, Иван Герасичкин, привёл в лагерь пожилого мужчину с докторским саквояжем. Саквояж, конечно, нёс Иван Герасичкин. Доктор шёл налегке. Но по тому, как Герасичкин нёс его вещи, можно было сразу догадаться, что это не простой, а нужный человек.
- Товарищ командир, - отрапортовал, как и полагается, при входе в шалаш Иван Герасичкин, - по приказу комиссара отряда доктор Скабичевский доставлен для оказания помощи.
Конечно, такого порядка, чтобы на весь лес докладывали командиру, в отряде пока что не придерживались, ибо условия не всегда отвечали уставным требованиям, но Иван Герасичкин, видно, нарочно сделал это в присутствии доктора - мол, знай, куда попал!
Доктор, костлявый, среднего роста, был уже в летах. Седая бородка его была будто подбита снизу, и казалось, что он задирает голову.
- Вот, комиссар ваш приказал, - усмехнулся он, словно бы в отместку, как только Иван Герасичкин вышел из шалаша. - Явился и приказал, мол, собирайся, больному помочь надо. А кто больной, куда идти - так и не сказал. Говорит, вас будет сопровождать наш партизан. Слава богу, что наконец все выяснилось. Значит, это вы больной? Конечно, ни фамилии вашей, ни имени мне знать не положено? Ну что ж. А ну-ка, товарищ командир, позвольте в таком случае осмотреть вас! - И когда понял, что больной не способен даже двинуться, принялся успокаивать: - Лежите, лежите! - И словно сам с собой, начал рассуждать вслух: - По всему видно, что мы имеем дело не с огнестрельной и не с колющей раной. Так?
- Так, - ответил Нарчук.
- Ну вот, наконец и голос ваш я услышал, - пошутил доктор, пытаясь удобней подступиться к Нарчуку. - Скажите-ка, что с вами случилось? Митрофан Онуфриевич поведал ему, как внезапно, без всякой причины, скрутило его в болоте.
- А ну-ка, - крикнул после этого доктор из шалаша, - помогите вынести командира! Эй, кто там?
На его голос первым кинулся Иван Герасичкин, позвав Наума Слепкова, и они вдвоём осторожно, чтобы не причинить Нарчуку боли, вытащили его из шалаша на носилках, на которых он постоянно и лежал на случай тревоги.
С нахмуренным лицом, сосредоточенно и долго прощупывал доктор Скабичевский больного, потом попросил перевернуть его на живот и снова принялся прощупывать.
- Тут болит? - спрашивал он, идя пальцами вдоль позвоночника.
- Нет.
- А тут?
- Болит, - стонал распластанный на носилках Нарчук, постепенно успокаиваясь под нажимом докторских пальцев.
Наконец Скабичевский одёрнул на спине командира задранную к самой шее рубаху, накрыл плащом.
- Деформирующий спондилёз, - сказал он. - У вас раньше случались такие приступы?
- Нет. А как моя болезнь называется на понятном языке?
- Когда-то, слыхивал я, называли волчьей болезнью, - ответил доктор, - но не волнуйтесь. Болезнь не смертельна. Правда, помучиться придётся.
- И долго?
- Это уж как повезёт.
Оба они - и Нарчук, и Скабичевский - помолчали минуту.
Потом Нарчук сказал:
- Понимаете, доктор, долго мне лежать в таком положении не годится. И так залежался. У меня, кроме всего прочего, есть некоторые обязанности.
- Понимаю, дорогой, но… Условия… Скажите, не хотели бы вы перебраться в деревню?
- Как это?
- Очень просто. Пришлём из деревни подводу, и вы переедете. В таких условиях, в каких вы теперь находитесь, успешно лечить эту болезнь нельзя. Это, во-первых. А во-вторых, нет лекарств. Я хоть и ношу с собой саквояж, но в нем ни порошка нужного, ни таблетки. Только ланцет да стетоскоп. Нет даже перевязочного материала. Все прежние запасы вышли, потрачены на больных, а достать ещё - невозможно, вернее, некуда обратиться. Надо снова возвращаться к народной медицине, которую мы за последнее время не только подзабыли основательно, но и предали анафеме. Хотя ей, правда, давно достаётся. Всегда люди с дубинкой гонялись за ведьмами. Ну, а в паше время совсем через край, кажется, хватили. Так согласны в деревню переехать на некоторое время?
- На печку?
- Можно на печку, а можно и в овин.
- Нет. Понимаете…
- Я все понимаю, дорогой товарищ. Ну хорошо, будем лечить здесь. Есть среди вас сведущий человек?
Никто ему не ответил. Не знал, что сказать, и сам больной.
- Ладно, - махнул рукой доктор, - позовите повара. И когда услышал, что в отряде кашеварят все по очереди, а повара как такового нет, начал объяснять:
- Надо, друзья, с сегодняшнего дня делать командиру припарки из торфа. Тут его за лесом много. Надо принести оттуда, нагреть хорошенько на костре, конечно, лучше всего в какой-нибудь посудине, потом завернуть в рядно или мешковину и держать по часу на спине вдоль позвоночника. Можно, конечно, использовать также соль. Но где се теперь возьмёшь?
- Ещё есть такой народный способ, - засмеялся Иван Герасичкин, - выносят хворого на порог и топчут ногами.
- Есть, - подтвердил доктор Скабичевский, - но этот способ, несмотря на внешнюю простоту, как раз наиболее сложен. Надо уметь топтать ногами. Тут нужен своего рода мастер. Во всяком случае, я бы за это но взялся, потому что можно позвонковые диски повредить и человека сделать калекой. Одним словом, беритесь, друзья, за дело. Я теперь же, не откладывая, покажу, где торф брать, и как согревать, и как на спину класть. Думаю, что это быстро поможет вашему командиру, через неделю-другую он встанет на ноги. А теперь несите его опять в шалаш.
Доктор был энергичный, видно, умел не только лечить, но и распоряжаться, потому что уже к вечеру торфяная грязь, которую он называл аппликацией, припекала спину Нарчука.
Нехитрая процедура эта, проделанная в самых примитивных условиях и самым примитивным способом, сразу успокоила Нарчука, ему как будто полегчало. И покуда доктор ещё некоторое время оставался в партизанском лагере, они успели обменяться кое-какими соображениями.
Но теперь беседа велась, как говорится, на общие темы. Из неё Нарчук, например, узнал, что доктор Скабичевский не призывался в это лето в армию, что практиковать он начал ещё накануне той войны, но все время работал в сельской местности, а теперь заведовал участковой больницей, которая обслуживала население пяти здешних сельсоветов.
- Комиссар ваш сделал правильно, что обратился к нам, - мягко улыбнулся Скабичевский, с которого постепенно сходила докторская суровость. - Как-нибудь вместе одолеем вашу хворобу.
- Скажите, доктор, - спросил Нарчук, - а больных теперь много?
- Почему это вас вдруг заинтересовало?
- Наверно, потому, что сам больной и другим наперёд сочувствую.
- Странно, но немного. В деревнях, кажется, на сегодняшний день ни одного больного. Я и раньше слыхал от старших коллег, что в войну люди мало болеют. Вся медицина обычно бывает направлена на военный контингент.
- И почему так получается?
- Должно быть, человек в таких условиях рассчитывает только на себя. Напряжённость особая и организма, и условий жизни.
- Ну, а такие больные, как я? Есть такие?
- Вы имеете в виду частный случай, именно эту болезнь?
- Нет. Шире.
- Тут, дорогой мой… Этот вопрос уже относится к врачебной этике. Слыхали про такую? Клятва Гиппократа и прочее? Так вот, ни о болезнях, ни о больных с посторонними людьми мы, доктора, не имеем права вести разговоры. Особенно теперь. Этика. И вообще… исключительность момента. Небось вы тоже требовать станете, когда я уходить буду от вас, мол, чтобы ни-ни?
Нарчук засмеялся.
- Вот видите, - сказал доктор, - другие тоже первым долом не забывают предупредить. Потому у докторов всегда ость тайны, если их хорошенько потрясти, много что можно вытрясти. Надеюсь, вы этого делать но будете?
- Как вам не совестно, доктор! Кто станет в колодец плевать, из которого самому доведётся не один раз пить.
- Ну-ну, лежите. Это я пошутил, хотя про колодец вы очень правильно заметили. А, кстати, неплохо было бы прописать вам и обезболивающее. Есть в народе поверье, что отвар чебреца помогает от боли. Обоснованно оно, разумеется, как и все остальное, на громадном опыте, который насчитывает столетия. Вы, товарищ командир, все-таки пришлите своего человека к нам в больницу, попытаемся передать через него чебрец. Будете принимать аппликации из торфа, это, как понимаете, дело не очень хитрое, ну и пить отвар чебреца. Можно также заваривать листья ясеня. Кстати, пока я показывал вашим товарищам, где можно копать торф, перебрал кое-что в памяти. Если не помогут торфяные аппликации, попробуем растирания, например, из шишек хмеля, настоянных на водке, из корней жгучей крапивы, из семян дурмана, даже мухомор можно использовать. Думаю, через неделю-другую вы подниметесь на ноги. И даже саблей сможете махать. Это я вам гарантирую. Ну, а если какая неувязка возникнет, зовите меня, хотя наведываться сюда часто мне не хотелось бы по многим причинам.
На другой день Иван Герасичкин принёс из деревенской больницы сухой чебрец, листья ясеня и ещё разные домашние травки. Но в конце недели Нарчуку снова стало хуже.
Между тем Баранов со своей группой все ещё не возвращался. Не было и Павла Черногузова, хотя он мог встретить отряд по дороге. На то у него была договорённость с командиром, согласно которой он действительно имел право выбирать себе маршрут, сообразуясь с обстоятельствами, возникающими во время глубокой разведки.
Нарчук по-прежнему лежал в шалаше, перемогая боль, которая не давала ему шевельнуться, но ни от торфяной грязи, ни от иных средств не отказывался.
Солнечная погода, которая удерживалась весь конец лота и начало осени, сменилась дождями. Начались холода. Особенно чувствовались они в лесу. К тому же навалились осенние туманы, хотя сюда, на пригорок, где разместился партизанский отряд, они ещё но добрались, плавали в низинах, мешаясь с моросью.
Нарчуку было слышно из шалаша, как разговаривали между собой партизаны. Он поражался, что кое-кто из них с полной серьёзностью доказывал, что в отрыве от фронта, без связи с регулярной армией, успешные боевые действия отряда невозможны; как видите, утверждали некоторые, практика подтверждает это. Кто-то приводил примеры из истории, почему-то припоминая действия партизан времён Отечественной войны 1812 года, а также из недавних времён, из гражданской войны… В конце концов Нарчук понял, что разговоры, часто кончающиеся ссорами, стали озлоблять людей, они явно с трудом выносили друг друга. Ему казалось, что если партизаны пока и не разбегаются из отряда, то только из уважения к больному командиру.
В отсутствие Баранова самым влиятельным в отряде стал прокурор Шашкин. Нарчук слышал, что всякий раз его сторону брали одни и те же - Валга, Степаненко, Смирнов, Самусев… Даже Иван Герасичкин, который преданно ухаживал за командиром, и тот склонён был разделить их мнение.
Странно, по сам Нарчук, будучи совсем беспомощным, постепенно словно бы привыкал к таким разговорам. И вроде бы не всерьёз принимал их. В конце концов, думал он, подчинённые его - и те, что предлагали не возвращаться в Забеседье, а двинуться за линию фронта, и те, что спорили с ними, - стремились к одному: биться с врагом. Ему казалось, что разговоры эти останутся только разговорами, так сказать, теоретическими умозаключениями, ведь кроме общих обязанностей, которые наложило на каждого необычное время, есть и конкретные, исполнения которых требует война от каждого патриота - в данном случае, например, быть партизанами. Правда, обстоятельства для ведения открытой борьбы в тылу у врага складывались неблагоприятные, они не были обеспечены даже самым необходимым. Но это дело тоже постепенно можно поправить. По ту сторону железной дороги, и под сенью знакомых забеседских лесов, среди знакомых людей все сразу пойдёт по-другому. Тем более что там же, в Забеседье, был и подпольный комитет партии. Эта надежда не покидала Нарчука даже в самые тяжёлые часы болезни. Поэтому он и полагал, несмотря ни па что, - его бойцы тоже живут этим.
А прокурор Шашкин думал иначе и делал все для того, чтобы осуществить задуманное. Вскоре он явился в шалаш к Нарчуку и решительно сказал:
- Ты, Митрофан Онуфриевич, как хочешь, а мы идём за линию фронта. С голыми руками тут много не навоюешь.
- Кто это - мы? - спросил Нарчук.
- Ну, я вот, а также… Нарчук вскипел:
- Ваш поступок командование отряда будет расценивать как дезертирство!
- Зато Родина простит нам такое дезертирство. Мы же не отсиживаться уходим. Мы хотим получить настоящее оружие, чтобы бить фашистов. А тут получается, прости меня, как при поносе: бегаем от куста к кусту, того и гляди немцы с помощью полицаев переловят нас, как деревенских гусей на улице, и пули не найдётся в кармане, чтобы пустить себе в лоб.
Нарчук стиснул под плащом кулаки - значит, эту болтовню надо было остановить в самом начале, когда разговоры только заводились.
- Хорошо, подождём, пока вернётся комиссар, - сдержался Митрофан Онуфриевич.
От внезапности - а заявление прокурора и тех, кто его поддерживал, все-таки явилось внезапностью для командира, он не был готов принять решение, - так от этой неожиданности в душе вдруг возникли обида и робость, похожая на безразличие. Он даже не сразу догадался, что в данном случае может употребить свою командирскую власть. А когда наконец сообразил это, то почему-то не стал прибегать к ней, словно она, эта власть, дана была ему только в долг, на время.
- В отрыве от фронта, - снова принялся докалывать ему Шашкин, - без тесной, постоянной и надёжной связи с регулярной армией, с центром, без их помощи, и в первую очередь оружием, нельзя развернуть активные боевые действия в тылу.
Нарчук поглядывал на него глазами, помутневшими от боли, которая стала особенно нестерпимой во время этого разговора, ответил совсем тихо, словно самому себе: