- Я рад, что мы таким образом приходим к согласию. Дадим вам в дорогу Шпакевича и ещё кого-нибудь из бойцов. Понятно, что у них, кроме того, ещё задание будет. Кстати, насчёт Шпакевича. Он нас уговаривал тут, чтобы мы и вас приняли в отряд. Готов даже остаться с вами, если другое решение выйдет. Так что не исключена возможность, что разговор такой снова возникнет. И нам бы хотелось, чтобы вы сами обо всем хорошенько подумали. Лично я пока считаю, что должны вы начинать борьбу с врагом тут, в своём сельсовете, в своём колхозе. По крайней мере, права такого - срывать вас отсюда, мы, судя по всему, не имеем. И начал я этот разговор только из уважения к вашему доброму другу Шпакевичу. И даже не "судя по всему", а в самом деле не имеем, потому что вы местный кадр, может, где-нибудь записаны и переписаны, поэтому к вам не только отношение должно быть особое, по также и спрос с вас особый. Надеюсь, вы понимаете меня?
- Да.
- Ну так вот. И я не зря акцентирую внимание на местных кадрах, на местных товарищах. Надо, чтобы повсюду оставалась наша власть, Советская власть. Нынче ещё трудно представить, в какой форме она должна действовать. Думается, условия оккупации сами подскажут эту форму. Но я опять повторяю, что Советская власть должна существовать на захваченной врагом территории. Должна знать, что делается, допустим, в районе, в области, чем и как живут люди.
- Это так, - согласился Чубарь.
- Я больше скажу вам. Мы народ пришлый. Мы мало что знаем у вас. В любом случае нам дорого обходится узнавание. И даже с этой точки зрения местные кадры необходимы, это значит, нужны такие люди, которые по-прежнему и отвечали бы за все, и советчиками были. Мы недавно по ту сторону Беседи одного типа взяли. Скользкий, скажу вам, индивидуум. По нашим данным, уже наделал столько вреда, что к стенке впору ставить, а он знай долбит: "По заданию товарища Чечулина был у немцев, по заданию товарища Чечулина…" Пытаемся дознаться, кто такой Чечулин - ничего не получается. Вы в своём районе слышали такую фамилию?
- Сдаётся, нет.
- И другие говорят, что не знают "товарища Чечулина". А между прочим, у нас нот камеры предварительного заключения для выяснения личности подобных типов, а тем более расследования их преступлений. Опять же - на одном месте нельзя долго задерживаться. Вот и приходится… Словом, иной раз и подумаешь - а вдруг на том свете явится к тебе кто-то и скажет: "Помнишь, как ты меня… А я ведь нынче там (это значит, на нашем, земном, свете) вместо иконы поставлен в каждой хате". Так что я даже кое в чем завидую вам, Родион Антонович: есть у вас пока и время, и возможность позаботиться о своём лосёнке.
- Я отдам кому-нибудь из деревенских. Хлопчик один есть на примете.
- Что ж, как раз сегодня может выпасть такая возможность. Кстати, вы хоть подкрепились слегка у нас?
- Покормили меня.
- Ну и хорошо. А теперь вот что скажите - вы Сидора Ровнягина из Кулигаевки хорошо знаете?
- Да, членом правления в колхозе был. Где он сейчас?
- Думаю, в посёлке. Ноги у него больные, в ревматизме. Далеко на них не убежишь.
- Поведёте меня к нему.
- Когда?
- Сегодня.
- А в Мошевую? Когда же в Мошевую?
- Завтра.
IV
Сидор Ровнягин не ждал гостей, однако удивления особого не выкачал, когда открыл дверь на Чубарев голос. Уже в хате Чубарь сказал:
- Знакомьтесь.
Карханов подал Сидору руку:
- Командир партизанского отряда.
- Ровнягин, - ответил хозяин и добавил: - Сидор Корнеевич. - Как будто наперёд чуял, что фамилии на этот раз не хватит.
- Вот и хорошо, - почему-то с облегчением вздохнул Чубарь, словно только что помирил людей, которые долго не могли столковаться, жили по соседству и чуждались друг друга, а может, даже враждовали.
Все трое - и Чубарь, и Карханов, и Сидор Ровнягин - были мужчины рослые, как говорится, под стать один одному, и в Сидоровой хате сделалось тесно, первой это почуяла хозяйка, которой и без того хватало вечерних хлопот, а тут вдобавок гости нагрянули.
Наконец пришлые уселись - Карханов на краешек скамьи, которая выглядывала из-под стола, Чубарь на дощатый топчан между печью и внутренней стеной. Тогда с другой половины отворилась дверь и оттуда вышла совсем ещё молодая женщина, зябко кутая плечи гарусной шалью.
- Племянница наша, - без особой радости в голосе объявил Ровнягин и добавил: - Замужем за моим племянником, Иваном. Лётчиком. В Белой Церкви до войны жили. А теперь к нам вернулась. Родителей нету, дак у нас живёт.
Окинув блестящими глазами гостей, сидящих справа и слева от неё, каждый на особицу, молодица помедлила слегка, какую-то долю минуты, и вышла следом за тёткой в сенцы.
- Вечерять будем зараз, - объяснил хозяин.
- Может, не стоит? - то ли возразил, то ли спросил Карханов. - Признаться, мы с товарищем Чубарем не голодные сегодня. Да и хозяйке хлопоты.
- Невелики хлопоты, -махнул рукою Ровнягин, который все не садился, стоял вплотную у занавешенного окна. - Для моей Катерины Артёмовны это дело привычное.
- А племянницу как зовут?
- Просей.
- Как это - Просей?
- Ну, Фрузой, Ефросиньей.
Карханов засмеялся, как бы заглаживая смехом своё неведение. А Сидор Ровнягин толковал дальше:
- У нас теперь всегда горшок с кашей в печи стоит И для себя немало варим, и па всякий особый случай
- Как нынче?
- А хоть бы и так.
- Что, частенько гости случаются?
- Как вам сказать? Раньше так совсем зачастили. Как фронт шёл, а потом сразу и после него. Тогда, бывало, не обходились и несколькими горшочками. Народу шло - пропасть, особенно за фронтом. Ну, а теперя…
- А вы все-таки по-прежнему кашу варите в большом горшке?
- Дак…
То ли по разговору хозяина с командиром партизанского отряда, то ли ещё по чему Чубарь почувствовал с тайным удовлетворением, что в доме устанавливается истинная человеческая приязнь, а вскоре возникнет и совсем ладная беседа, и подумал, что неплохо ему улучить время и сходить в Мамоновку. Во-первых, надо отвести туда лосёнка, который не отставал от Чубаря ни на шаг, даже сюда, в Кулигаевку, будто прикормленная дворняжка, по пятам прибежал, а во-вторых, хотелось хоть на минутку повидаться с Гапкой, чтобы не заставлять её раздумывать понапрасну, где это он столько времени пропадает.
Карханов зря отказывался от ужина - хозяйка, не слушая его, уже несла на стол большой горшок гречневой каши. Племянница тоже не осталась без дела. Войдя из сенец в хату, она процедила в гладыш из деревянной доенки молоко, а потом налила в глиняные кружки.
Чубарь не выдержал:
- Мне, товарищ Карханов, отлучиться бы минут на двадцать.
Карханов, видно, не ожидал такого заявления, поэтому недоверчиво вскинул голову.
- Куда это?
- Хочу пристроить… лосёнка.
- А-а-а, - понял Карханов.
Тогда и Сидору Ровнягину тоже захотелось полюбопытствовать:
- Что за лосёнок такой у тебя, Антонович? - И не ожидая ответа, догадался, вспомнил: - Дак это ты приголубил беднягу? А то ж веремейковские все никак не поймут - куда это подевался с суходола лосёнок? Сдаётся, был и вдруг не стало? А у нас тут намедни…- и хозяин повернулся к командиру партизанского отряда, хотел рассказать, как веремейковцы уложили в жатву возле криницы старого лося. По тот опередил его:
- Знаю, Родион Антонович рассказал уже.
- Ну что ж, - с усмешкой перевёл взгляд на Чубаря Сидор Ровнягин, - дело ты, Антонович, сделал доброе, как говорится, божеское, что не оставил сироту. Значит, теперь решил в хозяйство пристроить? Мишке Гапкиному?
- Да.
- Что ж, дело полезное, - снова похвалил хозяин и спохватился: -Садись-ка за стол. Каша стынет.
- Я все ж таки хочу пойти теперь, - настойчиво повторил Чубарь и поднялся с топчана.
- Как знаешь, ежели не голодный, - пожал в ответ плечами хозяин.
Но Чубарь медлил выходить, знал, что последнее слово за Кархановым. Наконец и тот словно бы перемог себя, хотя, с другой стороны, колебаться особо не было причин - при том разговоре, который должен был состояться у них с Сидором Ровнягиным, присутствие Чубаря вообще было бы ни к чему, и хочешь не хочешь пришлось бы просить веремейковского председателя оставить их на некоторое время наедине.
- Ступайте, - сказал Карханов, - если это недалеко. Гречневая каша в крестьянской печи упрела на славу, удалась хозяйке, потому что долго, до самого вечера, стояла на теплом поду под крышкой. Особенно вкусной она оказалась с молоком. Карханов даже пожалел, что отпустил Чубаря, пускай бы и он полакомился.
Женщины тоже почему-то не сели вечерять, даром что сам гость, по деревенскому обычаю, но просто из вежливости упрашивал их. Они поставили всю снедь на стол и вышли, затворившись на другой половине хаты.
Таким образом, управляться с гречневой кашей пришлось на пару с хозяином.
Пока Сидор Ровнягин стоял у окна, Карханов не мог рассмотреть его, лампа слабо освещала лицо, даже краем колпака отбрасывала тень. Теперь дело иное - теперь они сидели друг против друга, и Карханову ничто не мешало смотреть на этого человека. Заурядное крестьянское лицо, несколько мясистое, с седой, почти белой щетиной - не иначе как брился через день или через два. Карханов заметил, что теперь мужики, которые остались в оккупации, старались реже бриться, запуская неопрятные бороды, наверно, чтобы нарочно выглядеть старше своего возраста. Зато глаза у Сидора были приметные, хотя над ними нависали припухлые веки, и поглядывал он поэтому как-то искоса. О таких глазах местный люд обычно говорил - не нашенские, то ли монгольские, то ли татарские.
С той самой минуты, как они с Чубарем вошли в этот дом, Карханов почувствовал на себе словно вспоминающий что-то взгляд Ровнягина. В первые минуты это было понятно - хозяин присматривается к пришедшим. Но постепенно тайное, а то и открытое разглядывание стало раздражать Карханова. И когда гречневой каши съедено было вдосталь (опростать этакий горшок им вдвоём все-таки не удалось), Карханов открыто спросил:
- Что присматриваетесь, Сидор Корнеич? Иль узнаете?
Ровнягин поморгал уставшими веками и, наугад кладя круглую деревянную ложку на стол, сказал:
- Ага, хочу вот узнать.
- А не напрасно, Сидор Корнеич?
- Может, и напрасно. Но сходство все-таки есть.
- С кем?
- С одним человеком.
- С каким же?
- Ну, с тем, кого когда-то доводилось встречать.
- Тогда быстрей узнавайте, - засмеялся Карханов.
- Борода - это, сдаётся, новое. А вот глаза… Глаза те самые. Да, я их видел.
- Так говорите.
- Было это ажио во-о-он когда!…
- Все равно.
Карханов уже смотрел на хозяина с насмешливым вызовом.
- Банду Кутузова в двадцать третьем брали близ Поповой Горы?
- Брал.
- На хуторе?
- Да.
- Ну вот. Я тоже там был.
- В банде?
- Почему это в банде? - не слишком удивился, но пожал плечами Ровнягин. - Мы в ту зиму с плотогонами как раз вертались. Загнали по Беседи плоты в Гомель да и застряли там на всю осень в сплавконторе. Ну и добирались пешком уже в самую непогодь. Это я как теперь помню. На хуторе том собрались на ночлег проситься. Да милиция уже успела убить Кутузова. И атамана, и его подручных. Сдаётся, двух. Так они и сидели, мёртвые, у забора, а фотограф чего-то вертелся возле них с треногой, все водил перед аппаратом рукой. Видать, фотокарточки нужны были.
- Все так, Сидор Корнеич. Мы их публиковали после в "Полесской правде".
- Только милиция на хуторе в своей форме ходила, а ты будто в штатском. Это я тоже помню.
- А я - нет.
- А я - помню. В штатском. Но все равно за главного ты.
- Там нас, главных, много было.
- А все же правда?
- Правда, Сидор Корнеич. Оказывается, я тоже, как сегодня, все помню. Вы вот сказали, и я вспомнил. И убитых бандитов, и вас, плотогонов. Мы даже сперва подумали, что и вы из атамановой шайки. Хотели оружие у вас под кожухами поискать.
- Так обошлось вроде?
- Да, никакого недоразумения тогда, кажется, не возникло. Значит, это были вы?
- И я в том числе.
- С того времени помните меня?
- Выходит, с того.
- Значит, память хорошая.
- Дак что тут особенного?
- Ну, все-таки…
- На память не жалуюсь. Ещё не подводила меня. Довольно один раз на кого-нибудь глянуть, а ещё лучше - в глаза хорошенько посмотреть. На всю жизнь в память западает. Словом, я тебе и теперь скажу, какого цвета очи у тебя, при лампе и не разобрать их как следует. Темно-зеленые у тебя очи, вот какие!
Карханов засмеялся - вправду, глаза у него когда-то были темно-зеленого цвета. Теперь - просто тёмные. Считай, уже без особого оттенка.
- А вот имени твоего не скажу, - все вёл своё Сидор Ровнягин. - Видать, не слышал тогда. Да и что имя? Сегодня оно одно, завтра - другое. Сегодня есть борода, завтра нет. А вот очи, очи, будто зеркало души. Они на всю жизнь. Только радуются или печалятся, да гаснут трохи.
"Когда это было, а человек помнит", - с завистью подумал Карханов.
Признаться, и он часто вспоминал, как брали Кутузова. Это были уже остатки банды - атаман да двое подручных. Операцию разработали и провели вместе новозыбковские, брянские и гомельские чекисты. Тогда-то и было покончено с бандитами, которые очень долго, с самого девятнадцатого года, орудовали в окраинных уездах четырех губерний - Смоленской, Черниговской, Могилевской да Гомельской. Карханов в то время, - а это, и правда, как утверждает Сидор Ровнягин, был двадцать третий год, - уже считался опытным чекистом. Служба в Красной Армии, в которую он пошёл почти юношей, дала ему то, что потом определило направление всей жизни: веру в большевистскую партию, святую преданность делу рабочего класса, в среде которого он родился и вырос в одном из заштатных городков России, верней, в рабочем посёлке… В органы ЧК пришёл он из армейской разведки, направили его сюда ещё во время гражданской войны, когда больше всего, казалось, было дел на фронте. Однако это только казалось так. В отдельных губерниях гуляла контрреволюция. Словно грибы по осени объявлялись откуда-то всяческие банды - налётные, перелётные, залётные, постоянные, засадные и прочие. Одной из них и была банда атамана Кутузова, та самая, что когда-то грабила в Забеседье еврейские местечки. Но в двадцать третьем она уже не выглядела такой лихой, какой довелось видеть её Денису Зазыбе в Белынковичах. Тогда это был конный отряд, а Кутузов выдавал себя за "народного атамана", который, мол, не даёт в обиду трудящееся крестьянство, защищает его и от "красных", и от "белых". К двадцать третьему году от сотни атамановых сабель, что когда-то потрошили евреев, осталось, как говорится, всего ничего, а сам атаман превратился в сторожкого зверя, в которого уже не один раз стреляли и который хоть и скрывается в логове, но ещё наводит ужас на окрестные стада. Держаться так долго на плаву помогали Кутузову события, которые разворачивались поблизости - то вдруг откуда-то объявится в Гомельской губернии "разбитое" войско Булак-Балаховича, и тогда Кутузов кидается в ту сторону, чтобы продлить своё существование, то внезапно, когда уж кажется, никакого шанса не осталось у великой шайки, донесутся слухи об авантюре бывшего экспроприатора, эсеровца Антонова в Тамбовской губернии, и Кутузов со своим отрядом мчится туда, но не успевает: слишком велико расстояние от Клинцовского уезда до того же Козловского либо Моршанского, где происходят главные дела. Кутузову со своей бандой удаётся добраться только до Воронежской губернии, где к тому времени в районе Урюпинска под ударами Красной Армии и войск Всероссийской чрезвычайной комиссии издыхала в агонии так называемая "первая повстанческая армия", которая не смогла удержаться на Дону… Между тем банда Кутузова неприметно уменьшалась в количестве; гражданская война кончилась, социально-политическая обстановка напрочь переменилась (особенно сказывалась замена продразвёрстки на продналог), и пополнение банды новыми участниками не происходило, а старые "побратимы" то гибли в стычках - случайных, так как Кутузов обычно не лез на рожон, то воровски изменяли своему атаману, чтобы как-нибудь спастись от смерти и пристроиться к советской жизни, которая при награбленном-то золоте, казалось, сулила предприимчивым дельцам неограниченные возможности. Кто знает, может, кому-нибудь из банды Кутузова и впрямь повезло изловить жар-птицу за хвост, стать легальным миллионером, однако чекистам, которые все время держали неуловимую банду Кутузова "на мушке", в декабре двадцать третьего года стало известно, что атаман с двумя последними "побратимами" наконец спешился и начал, согласно новой тактике, искать пристанища по хуторам, где у него, конечное дело, были надёжные люди. Через полмесяца с Кутузовым и его подручными было покончено. И вот об этом случае, если можно назвать случаем перестрелку, что продолжалась чуть ли не полдня, и напомнил теперь Карханову Сидор Ровнягин из Кулигаевки.
- Ваша правда, Сидор Корнеич, - сказал Карханов, - и имя можно поменять, и бороду отрастить. А глаз от людей не спрячешь. Хотя, конечно, мне в голову не приходило, что именно мои глаза кому-то так в память врезались.
- Да вы того… не верьте всерьёз, - заёрзал на скамье Сидор Ровнягин. - Я это вспомнил потому, что однажды уже встречались.
Не иначе хозяин подумал, что собеседник его чем-то раздосадован и не хочет слушать о прошлом. Но напрасно.
- Наоборот, Сидор Корнеич, - подхватил тут же Карханов, - это хорошо, что мы с вами давние знакомые. Между знакомыми и разговор будет короче. Вы же, наверно, догадываетесь, что я пришёл к вам не только кашу есть.
- Да уж…
- Дело к вам есть, Сидор Корнеич. Ну, а поскольку вы обо мне, считай, главное уже знаете, то скажу прямо - мне тоже кое-что о вас известно.
- Диво ли. Чубарь мог рассказать. Мы тут все будто на ладони. Не тот расскажет, так другой, только хорошенько расспроси. Но откуль он взялся, Чубарь? У нас говорили, ушёл на фронт, а тут вдруг получается, что в партизанах оказался. - Ровнягин вскинул глаза на командира отряда, спросил: - Мы вот сколько уже сидим с вами, говорим, а я тоже не знаю - откуда вы? Ну, партизаны… Если, конечно, не секрет?…
- Из Москвы.
- Из самой Москвы?
- Да. - А у нас тут болтают, будто немец уж не в самой ли Москве. Ленинград обложил и кМоскве подступился.
- Подступаться можно долго, да так и не подступиться. - Карханов с усилием разогнал погустевшие морщины на высоком лбу.
- И то правда, - согласился Ровнягин. - Но меня удивляет вот что. Хоть, конечно, с одного боку, то обстоятельство, что Москва посылает к нам людей…
- Партизан.
- Ага, партизан. Дак, с одного боку, то, что Москва посылает сюда партизан… Словом, это значит, что у неё не такие уж плохие дела. Значит, ещё располагает, как говорится, и людскими запасами, и оружием. А с другого боку? Тут, у нас, была целая армия и не смогла ничего сделать с немцем, а вы вдруг с одним отрядом пришли. И куда? Откуль армия ушла, где она не могла справиться. Дак это что значит и как это надо разуметь?
- Как бы это вам растолковать, Сидор Корнеич…
- А вот растолкуй, будь ласка.
- Нас переправили сюда через линию фронта для того, Сидор Корнеич, чтобы мы вместе с вами в тылу у врага тоже начали борьбу.