- Значит, в Москве надумали теперь немца бить сзади и спереди?
- Выходит, так. И оттуда, и отсюда. А вы сомневаетесь?
- Сомневаться я не сомневаюсь. Но прикидываю, сколько на это на все нас понадобится.
- Много, Сидор Корнеич, много.
- Дак вы с этим и меня агитировать пришли?
- Как вам сказать, - засмеялся Карханов, - и с этим и не с этим. А сколько вам лет?
- За пятый десяток… А вам?
- Оба мы старые. Я - с девяносто восьмого.
- Ну, не такой уж старый. В самый раз. Это мы тут в деревне старимся раньше времени, а у тебя ещё вид молодецкий.
- Но на пенсии побывал уже.
- Что так?
- Так получилось.
- Ай хворый?
- И хвороба привязалась.
- А теперь, значит, снова воевать?
- Снова, Сидор Корнеич, снова! Сам попросился в строй.
- Вижу, хромаешь на одну ногу? Давняя рана, ай теперь попало?
- Теперь.
Ровнягин покачал головой:
- А все-таки, почему ко мне? Чем я полезным могу быть партизанам? За теми, кто помоложе, мне сдаётся, не угнаться?
- Правда, за теми, кто помоложе, не угнаться, - безжалостно подтвердил Карханов. - Да и зачем. Молодые пускай своё дело делают, а для старых иное занятие будет. Недаром же говорят, что и в старой печи, если подкинуть берёзовых дров охапку, сильный огонь занимается.
- Эту байку, - усмехнулся Ровнягин, - не иначе сами старики и придумали. Тешат себя, что и они ещё на что-то способны, чего-то стоют. Хотя, конечно, - молодой силу показывает, а старый подхода ищет.
- Именно так, - взмахнул увлечённо руками над столом Карханов, - старый подхода ищет. Но у нас же с вами, Сидор Корнеич, все ещё нерешённым остаётся дело, ради которого я сюда пришёл. А Чубарь ведь скоро вернётся. Надо нам с вами выяснить кое-что между собой.
- Дак я не против. Давайте, а то и правда… То да се. Эй, Катерина Артёмовна, - крикнул хозяин через закрытую дверь на ту половину хаты, - или ты, Прося, приберите со стола.
На его голос вышли обе женщины, собрали посуду, вынесли в сенцы.
Карханов подождал, пока снова останется один на один с Ровнягиным, и тогда начал:
- Так вот. Я точно знаю, Сидор Корнеич, что в августе месяце, когда отсюда отступала Красная Армия, вы устроили в местечке по заданию разведотдела армии одного человека. Было такое?
- Нет.
От неожиданности Карханов даже откинулся к стенке, сжал зубы.
- Что-то я не понимаю, - покачал он вдобавок головой. - Сведения у меня… верные… но в чем расхождение?
- А расхождения нету, - пришёл ему на выручку хозяин. - Просто того человека… Вы имеете в виду девушку?
- Да.
- Дак того человека должен был устроить в местечке не я.
- Кто?
- Зазыба. Есть у нас в Веремейках мужик такой. - Но мне сказано, что вы… Словом, Сидор Корнеич, мне было велено к вам обратиться.
- Ну что ж, нехай будет так. Но не я возил ту дивчину в Бабиновичи. Это поручили Зазыбе. Надо его спросить.
- Погодите, Сидор Корнеич, - чуть не перебил его Карханов. - Тут надо подумать. Вы мне вот что скажите - насколько вы в курсе этого дела?
- Ну, приехали ко мне днём на машине. Грузовая машина была. Двое зашли в хату, это, значит, знакомый человек из Крутогорья, первый секретарь райкома, а с ним - военный, дак они вдвоём и зашли, а солдаты остались сидеть в машине. Вижу, военный тот с лица как цыган, а так ничего, кажется, человек. Тогда Маштаков и говорит: "Вот что, Сидор, хотели мы тебе напоследок задание дать, а теперь не будем". Ну я, известное дело, смеюсь: "Не доверяете? Неужто я такой несмышлёный или, может, болтливый?" - "Ни то и ни другое, - смеётся в ответ Маштаков, - а вот подумали мы с товарищем майором по дороге и решили обратиться к другому человеку. Не знаешь, как позвать сюда Зазыбу?" - "Почему ж не знаю? - говорю. - Вот зараз пошлю в Веремейки внучку, она и приведёт вам Зазыбу". - "Добра, посылай внучку, только быстрей, потому что времени мало". Считай, на этом тогда моя роль и кончилась, что позвал сюда Зазыбу.
- Странно, мне про Зазыбу ничего не говорили, - пожал плечами Карханов. - Мне к вам рекомендовали обратиться.
- Говорю как было.
- А вы её помните, ту девушку?
- Ну, так…
- Отыскать сможете в Бабиновичах?
- Дак зачем? Зазыба же вроде знает, где она теперь? У него надо спросить.
- Нет, так не годится, Сидор Корнеич. Понимаете, я человек военный. Даже больше того, я - чекист. Потому приучен действовать согласно своей профессии. Так вот, там, где мне рассказали обо всем этом деле - с устройством разведчицы в Бабиновичах, никакой Зазыба не назывался. Там называлась ваша фамилия, Сидор Корнеич. Вы должны были заниматься этим делом. И именно к вам мне надлежит обратиться, отыскать армейскую разведчицу в местечке и связаться с ней. Надо передать ей одну вещь, без которой она работать не может.
- Но как же тогда получилось, что Зазыбе было поручено отвезти дивчину? Он её и повёл отсюда к себе в Веремейки.
- Не знаю. В конце концов не в этом дело.
- А какую вещь передавать хочете? Где она?
- Ну об этом после. Сперва надо отыскать девушку, а потом мы уже об остальном подумаем.
Карханов встал из-за стола, взял с подоконника шапку.
- Очень приятно и полезно было познакомиться, Сидор Корнеич. Будем надеяться, что мы ещё не раз с вами встретимся и побеседуем, тем более за такой замечательной кашей. А вот, кажется, и Чубарь стучит.
Следом за командиром партизанского отряда Ровнягин вышел на крыльцо. Там уже действительно стоял Чубарь. Но рядом с ним стоял и ещё какой-то человек, которого в темноте нельзя было рассмотреть. Видно, он все это время и простоял на крыльце неслышно, неся караульную службу.
V
Напрасно обещал Карханов - назавтра Шпакевич не пошёл с Чубарем в Мошевую. Он понадобился командованию отряда для какого-то другого дела. По крайней мере, так объяснили Чубарю, когда он попытался напомнить о вчерашней договорённости. Даже не самому командиру отряда, а начальнику штаба Веткину, потому что отправкой людей в Мошевую занимался он. Но больше всего озадачен был Чубарь, когда вдруг узнал, что один из двух партизан, с которыми ему приходилось идти в Мошевую, Патоля, тот самый нескладный недомерок, который вчера на лесной просеке как бешеный кидался на Чубаря, чтобы завладеть его винтовкой. Сегодня при Патоле тоже не было оружия, потому что винтовку ему все-таки пришлось отдать обратно, и Чубарю стало даже неловко, что авиатехнику приходилось идти в Мошевую безоружным. Но не Чубарь решал дело - наверно, у командования отряда имелись на этот счёт свои соображения. За короткое время Чубарь успел заметить, что к Патоле почти все в спецотряде Карханова почему-то относились снисходительно или покровительственно, даже не покровительственно, а с каким-то пренебрежением, когда человеку вроде наперёд прощают не только его глупости, но и что-то большее.
Уже в дороге, пересиливая себя, Чубарь спросил Патолю:
- Это правда, что ты у Кравченко авиатехником служил?
Оказалось, нет. Дважды Героя Советского Союза Кравченко Патоля только видел, когда тот прилетал на Белынковичский аэродром. Патоля служил авиатехником в полку, который входил в состав смешанной 11-й авиадивизии, где командиром в начале войны был Кравченко. Полк этот как раз имел на вооружении самые новейшие самолёты - ИЛ-2 и являлся пока единственным таким полком в воздушных силах страны. В июле месяце из Богодухова полк перебазировался на аэродром в Старо-Быхов, потом, когда немцы уже подходили к Днепру, перебрался на лесной аэродром, что находился в трех километрах от Каничей, как раз там, где в Беседь впадает река Суров. Это был запасной аэродром, подготовленный заранее на случай боевых действий, обычная ровная площадка, без специальных построек, на которой всего-навсего не пахали и не сеяли. Со Старо-Быховского аэродрома полк перебазировался к вечеру, притом в грозу, которая разразилась внезапно, а поскольку местность, которую предстояло осваивать, пока была незнакомой, то лётчики в темноте посадили машины кто куда - кто на деревенский огород, кто на колхозное поле, а главное, за целые километры от места назначения.
Один самолёт, например, оказался на территории Веремейского сельсовета. И потому довольно было теперь Патоле упомянуть об этом, как Чубарь сразу же вспомнил - и вправду приезжали откуда-то авиатехники ремонтировать машину. А в Прусине так и совсем смеху было подобно. Наслушавшись о немецких диверсантах, предусмотрительные деревенские мужики, не слушая никаких объяснений и доказательств, заперли лётчика в баню и держали его под арестом весь следующий день, пока не приехали за ним из полка.
На Каничском аэродроме штурмовому полку не повезло. В начавшихся вскоре воздушных боях были потеряны все до единого самолёты. Отступать на восток, на Унечу, лётчикам пришлось в пешем строю. Тогда и отстал от них где-то возле Журбина авиатехник Патоля. Правда, сделал он это бессознательно, заплутался в тихом полусне на лесной дороге ночью и не сумел найти своих.
К партизанам Патоля присоединился недавно, но, видно, успел уже с ними немало побродить.
По правде говоря, недотёпу этого стоило даже пожалеть за его невезучесть. Кажется, не стал засиживаться надолго в деревне, как это делал теперь кое-кто из оставшихся окруженцов. Кажется, снова хотел воевать. Однако что-то не давало Чубарю забыть про вчерашнее, не мог он преодолеть чувства недоброго, даже мстительного.
Зато второй партизан, пошедший с Чубарем, был полной противоположностью Патоле. Звали его Севастьяном Бересневым. На вид он был человек степенный, не сторонился Чубаря, но и не докучал ему.
Дорогу Чубарь выбрал глухую и, как говорится, петлястую - по старой гати; мостили её когда-то в старые времена по Грязевцу, чтобы ездить летом из Веремеек через Мошевую в Кавычичи. Но грязи тут много осталось в чёртовых ямах, которые образовались неведомо когда и как, поэтому из гати ничего путного не получилось и дело человеческих рук пропало даром. Только поваленные вдоль дороги деревья, став узкими кладками, давали теперь возможность переходить с одного топкого островка на другой. Зато зимник остался навсегда - в холодную пору, когда покрывался прочным льдом Грязевец, можно было без помехи ездить тут даже на санях.
Идя по гати впереди своих попутчиков, Чубарь подумывал, что хорошо вчера сделал, отведя лосёнка в Мамоновку. Теперь не надо возиться с ним, беспокоиться. Правда, в хату к Гапке Азаровой заходить он не стал - что-то удержало в последнюю минуту; Чубарь только тихонько растворил ворота во двор да толкнул туда лосёнка: пускай Михалка дальше опекает.
Значит, уладил он все наилучшим образом, хоть не перекинулся и словом с хозяйкой.
Угрызения в душе были от другого. Об этом теперь можно было подумать. В полутора километрах от партизанского лагеря ему стало наконец ясно, что все-таки зря он сегодня пошёл в Мошевую. Не завтра, например, или послезавтра, а именно сегодня. Потому что отправился он в дорогу наугад, будто с завязанными глазами.
В самом деле, кого он знал там хоть приблизительно, чтобы завести речь о важном деле и вызвать доверие в ответ? Никого. Правда, он не раз встречал мошевское начальство за эти годы в Крутогорье - и председателя местного колхоза Ефременко, и председателя сельсовета Рыгайлу. Но где они нынче? Зная, что многие из председателей в последние дни перед отступлением Красной Армии отправлялись в эвакуацию, можно было предположить, что и эти не остались в Мошевой. По крайней мере, уверенности, что мошевское начальство не тронулось с места и что он застанет в деревне и Ефременко в Рыгайлу, у Чубаря не было. С другой стороны, могли ли вообще обойтись без них, местных партийцев, создавая подполье в Мошевой? Конечно, таких людей не много, прямо сказать, раз-два - и обчёлся. Тем более когда все лучшие, отборные кадры были мобилизованы.
Рассуждая так, Чубарь и совсем уверился, что в этом деле - искать связь с районным партийным подпольем - окончательная и верная надежда оставалась на Зазыбу. И ему, Чубарю, надо бы только наведаться в Веремейки, потому что за это время Зазыба, видать, уже успел побывать в Мошевой.
И, устраиваясь вчера на ночлег в палатке, которую показал ему командир отряда после возвращения из Кулигаевки, Чубарь готов был назавтра поступить именно так, - пойти в Веремейки, - и это было бы самое правильное, однако утром промолчал, словно постыдился признаться, что ему не к кому обратиться в Мошевой.
И все-таки теперешние Чубаревы хлопоты оказались напрасными. В конце концов, что бы нам оставалось в жизни, если бы не всемогущий случай? Не иначе половина добрых и дурных дел на земле осталась бы втуне.
Чубарь никогда раньше не задумывался, насколько он, его судьба и то дело, которое надо было делать, зависели от случая. Но теперь не стал бы отрицать понапрасну, что частенько случай не только влиял на некоторые обстоятельства, а и переиначивал ход жизни.
Так и тут.
Уже на кочковатой лесной дороге, когда околицами были обойдены одна, вторая и третья деревеньки, которые лежали за гатью на пути в Мошевую, издали послышался грохот колёс. Он все нарастал. А вскорости Чубарь узнал и возчика, Федора Поцюпу из Озёрного.
Признаться, лучшего и ожидать было нельзя.
Чубарь сразу воскрес душой, потому что Поцюпа этот до войны работал в Западной Белоруссии в органах НКВД. По крайней мере, Чубарь с его слов знал об этом. Так же, как знал и о том, что в первый же день войны Поцюпе было поручено вывезти в город Лиду семьи так называемых "восточников", то есть детей и жён тех партийных, советских и других работников, которые после тридцать девятого года, после освобождения Западной Белоруссии, направлялись сюда центром на укрепление Советской власти. Поручение это оказалось весьма непростым, так как все было непросто в тот день в приграничных районах.
А главное - поезда из Лиды уже не шли ни в одном направлении. Пришлось беженцам и дальше спасаться от врага на гужевом транспорте: кто отправлялся на лошадях к знакомым в окрестные хутора, кто продолжал путь вдоль железной дороги, пытаясь добраться до какой-нибудь действующей станции. Поцюпа несколько суток ехал с этими последними, пока не остался совсем один.
В середине июля он наконец привёз свою семью в Крутогорье, потом устроил жену и детей у родственников за Беседью.
За то время, как фронт стоял на Соже, Чубарю пришлось несколько раз видеть Поцюпу в разных обстоятельствах. Однажды они даже возвращались из Крутогорья вместе. Провожал их председатель колхоза из Гончи Захар Довгаль. Тогда Чубарь и узнал все о Поцюпе.
Теперь и Поцюпа тоже без труда признал Чубаря.
- Тпру, - остановил он рыжую, с раскормленным задом лошадь, которая сразу же как-то по-волчьи повела ушами, словно настораживая их на человеческие голоса.
- А я думал, кто это громыхает, - с обочины сказал навстречу ему Чубарь, потом подошёл к телеге и торопливо, словно боясь, что Поцюпа передумает и уедет, ухватился руками за подугу, а ногу пристроил на ступицу колёса.
- А это что за люди с тобой? - грубовато спросил Поцюпа, показав кнутом на Чубаревых попутчиков.
Вопрос был неожиданный, задан был, судя по всему, слишком поспешно и как бы даже некстати, поэтому Чубарь на короткое время смешался.
- Да вот идём, - сказал он неуверенно.
- Сам вижу, что не едете, - засмеялся Поцюпа. - А куда и зачем?
- Ну это другой вопрос, - махнул рукой Чубарь. - Подвези.
- Или по дороге?
- Лошадь есть - можно напроситься. Тем более что дорога тут, сдаётся, одна.
- И то правда, - согласился Поцюпа, переставая разглядывать незнакомых людей. - Только не много ли нас на одну лошадь будет?
- Она у тебя крепкая.
- Тогда садитесь, - разрешил Поцюпа, словно ждал этих слов.
Спутники Чубаря кинулись к телеге, стали устраиваться на голых досках. Вёрткий, будто пустой изнутри, Патоля быстро вскочил в телегу с ногами, а Севастьян Береснев, несмотря на то что двинулся к телеге вместе с Патолей, устраивался без лишней суеты, сразу заняв место в самом задке. Сел, конечно, и Чубарь. Вышло так, что они с Поцюпой оказались спинами друг к другу.
От этого места оставалось ещё немало ехать до Мошевой, но беседа на телеге завязалась не скоро. Четверо седоков несколько раз начинали её, и всякий раз она, словно сама собой, обрывалась. "Вот что значит - люди между собой незнакомые", - наверно, думал про себя каждый. Судя по всему, никто не имел желания поддерживать её, общую беседу, потому что возникала она через силу, без душевного зова. И только когда Севастьян Береснев углядел намётанным глазом охотника лису в густом вереске, который давно уже глушил по обе стороны дороги боровые поляны, путники в один голос заохали, закачали с напрасным сожалением головами, мол, не успели прицелиться из винтовки. А между тем этого-то порыва как раз и не хватало, чтобы оживить их вялый разговор.
- Сюда бы моего беркута, - почмокал совсем по-восточному Севастьян.
- Кого? - недослышал Патоля.
- Беркута.
- А что это - беркут?
- Ну, птица такая. Тогда Патоля сказал:
- Навряд ли взял бы её и беркут в таких зарослях.
- Точно, - поддержал его Поцюпа. Но Севастьян Береснев возразил:
- Взял бы! Как миленький взял бы! Я это дело знаю, потому что сам охотник. Когда-то в голодный год кормил в одиночку целый аул.
- Где это?
- Под самым Тянь-Шанем.
- Ты что, родом оттуда?
- Нет, родом я из-под Мурома. Но долго жил с казахами. Оттуда и в армию призывался. У нас там много у кого есть свои беркуты для охоты. Ну и я завёл себе. Джейранов брал без труда, лисицу тоже.
- А как это выходит, что хищная птица слушается во всем человека?
- Так и выходит. Главное, чтобы беркут почуял в тебе хозяина. Господина. А для этого надо науку преподать ему. Недаром же говорят - чтоб было кем владеть, надо его сперва помуштровать.
- Ну, это известно, - кивнул головой Поцюпа. - Но ведь орлу в небе не прикажешь.
- Надо на земле приказывать, чтоб в небе слушался. В небе поздно уже будет приказывать.
Поняв, что попутчики настроились слушать, Севастьян продолжал:
- Ловят казахи беркутов обычно при помощи сетки. И сразу надевают невольнику на голову кожаный колпачок. С этого часа для беркута света больше нет. Ни лучика Света, сплошная темень. Но и этого мало. Что делает казах, - сажает птицу на канат, перекинутый с одной стены дувала на другую. И вот с этого момента ослеплённая, но ещё не укрощённая птица только и думает, только и старается, чтобы на канате удержаться. Но и в таком положении хозяин не оставляет беркута в покое. И сам часто дёргает за канат, и других, кто приходит на двор, подбивает делать это.
- Как в той песне: кто не едет, тот не идёт, - сказал Поцюпа.