Начала болеть голова. Владимир Ильич имел неосторожность признаться сестре. Маняша тут же, конечно, выдала его Надежде Константиновне. А потом кто-то из них посвятил в "тайну" и Александру Михайловну Коллонтай, и женщины, все вместе, настояли, чтобы он попросил у Совнаркома короткий отдых и поехал в санаторий "Халила". Вырваться было нелегко. В истории человечества еще не было опыта строительства социализма, писались только проекты, до Маркса все утопические. Практика подбрасывает проблемы, каких никто из теоретиков не мог предусмотреть. Нужно решать их ежеминутно. А людей мало. Нет, людей немало. Революционеров - рабочих, солдат. Мало образованных большевиков. Многие из бывших социал-демократов запятнали себя соглашением с буржуазией и продолжают выступать против революции, против диктатуры пролетариата. А некоторые из большевиков безбожно путают и в теории, и в практической работе. Наисрочнейший вопрос социалистического строительства, укрепления Советской Республики - подписание мирного договора с Германией.
Еще в вагоне у Ленина перестала болеть голова. Владимир Ильич почувствовал себя бодро, настроение поднялось, он по-детски радовался снегу, елкам, быстрой езде и испытывал благодарность к жене и сестре за их инициативу. Искал возможности как-нибудь высказать это. Правда, когда выезжали со станции Усикиркка, он еще недовольно похмыкал и раза два оглянулся, услыхав позади второго коня и увидев в санях, ехавших следом, кроме комиссара Финляндской железной дороги, незнакомого человека. Понял, что осторожный финн Рахья прихватил охрану.
Хмыканье насторожило Надежду Константиновну, не сразу сообразившую, чем Владимир Ильич недоволен.
Они посадили его посередине, хотя он и сопротивлялся, говорил, что, если занесет на ухабе и выпадет из саней женщина, он себе этого никогда не простит. "Какой я после этого джентльмен? Позор!"
Женщины думали не об ухабах, а о том, что между ними Ильичу будет теплее. Кожушок из тех, что принесла Коллонтай, он себе взял самый короткий, старенький, им достались настоящие шубы. Правда, Рахья дал на станции еще тулуп, но Владимир Ильич отказался надеть его, накрыл только ноги всем троим. Возможно, из-за тулупа женщины так настойчиво усаживали его в середину, зная, что, сев с краю, он накроет ноги только им. А так куда денешься, если нужно думать и о Надежде Константиновне, сидевшей слева, и о Марии Ильиничне. Сколько раз он инстинктивно потягивал кожух то к Наде, то к Маняше, но, замечая, что своей заботой стягивает его с другого близкого человека, недовольно хмыкал. Хотя тут же весело приводил в мыслях политические аналогии. "При таком положении с кого ни стяни - накроешь себя. Позиция, как у Троцкого". Вдруг засмеялся вслух.
- Ты чего, Володя? - спросила Мария Ильинична.
- Как сказала женщина? Теперь не надо бояться человека с ружьем? Прекрасно сказала! В этом вся суть революции. Человек с ружьем - это тот же рабочий, тот же крестьянин. Не стражник. Не жандарм.
В вагоне, кроме Ленина и его спутников, ехали и другие пассажиры. Рахья перевел Владимиру Ильичу разговор двух женщин-финок. На вопрос одной из них, как та не побоялась пойти в лес нарубить дров, другая ответила: "Раньше бедняк жестоко расплачивался за каждое взятое без спроса полено, а теперь, если встретишь в лесу солдата, то он еще поможет нести вязанку дров. Теперь не надо бояться больше человека с ружьем".
Ленин несколько минут говорил о принципах новой, вырастающей из Красной гвардии социалистической армии, которая будет создана, несмотря ни на какие левацкие фразы и ни на какие условия немецких империалистов.
- Какой бы договор ни подписали - а мы подпишем его! - мы создадим рабоче-крестьянскую армию. Без армии революцию задушат.
Надежда Константиновна понимала, что это не просто дорожный разговор, так Владимир Ильич работает - в беседе с близкими людьми, с товарищами по партии проверяет тезисы будущей статьи или, может, целой книги. Любит, чтобы спорили с ним, в споре хорошо шлифуются мысли.
Женщины слушали молча. Во-первых, они были согласны со всем, что он говорил, а во-вторых, еще в Петрограде условились между собой: в санатории создать такую жизнь, чтобы Владимир Ильич как можно меньше работал и как можно больше отдыхал. В то, что он совсем может не работать, не верили. Человек этот и во сне работает. В эмиграции, помнила Надежда Константиновна, он много раз рассказывал по утрам, что видел во сне политические комбинации. Но во сне они были неправильные, соглашательские, и Ленин смеялся над своими снами.
"Подумай, Надюша, я согласился с Мартовым. Нет, ты можешь представить такое?" - и весело заливался смехом.
Мария Ильинична нашла выход, чтобы отвлечь брата:
- Володя! Снегири!
Владимир Ильич сразу же переключил внимание с политических рассуждений на птиц, вспорхнувших с елки, воскликнул с детской непосредственностью:
- Где? Где?
Увидел снегирей на другой ели, они купались в снегу - красные комочки в белом снегу.
- Ах, снегири! Краса нашей русской зимы. Мы с тобой, Надюша, не видели их сто лет. Когда я видел снегирей последний раз? Ты помнишь, были они в Шушенском? Нет, не было. Иначе я помнил бы. Я так хорошо помню снегирей в Симбирске. Мы кормили их… с Сашей…
Вспомнив брата, Владимир Ильич умолк. Мария Ильинична положила свою руку в старенькой перчатке, связанной еще матерью, на руку брата, перчаток ему так и не приобрели, просили, чтобы он держал руки в карманах или под кожухом. Но, привыкший к энергичной жестикуляции, Ленин не переносил неподвижности, он и так был зажат в возке, и вначале, когда спорили о местах, недовольно пошутил: "Вы сели как конвоиры".
Минуту помолчали. Так было всегда, когда вспоминали Александра или мать.
Потом Надежда Константиновна спросила:
- Тебе не холодно, Володя?
Ленин ответил шутливо:
- Нет, вы меня принудите пересесть в сани к товарищу Рахье. Вы знаете, как Рахья охранял нас в Разливе? О, это великий конспиратор! И удивительная деликатность. Финская. Он не задал ни одного вопроса не по существу, хотя не скажешь, что ему свойственна финская молчаливость, о которой рассказывают анекдоты. Нет, он веселый человек, - на мгновение задумался и снова о том, что вдруг взволновало: - Так были в Шушенском снегири, Надя?
- Кажется, были.
- Кажется? Или ты уверена?
- Ей-богу, не помню, Володя.
- Ах, какая у нас память стала! Думаю, они там были летом. А летом, когда столько птиц и снегирь меняет окраску, на него не обращаешь внимания. Для этого нужно быть орнитологом. Спрошу у Сталина или у Свердлова: видели они в Сибири снегирей? - и засмеялся какой-то своей мысли: - Сталин мог не видеть. Но Яков Михайлович должен был увидеть. У него острый глаз.
- Я спрошу у Ольминского, - сказала Мария Ильинична. - Михаил Степанович все знает.
Ленин потер руки - знакомый жест: так он делает, когда вспоминают при нем любимых им товарищей.
- Ольминский историк, экономист, финансист. Но не натуралист. Нет, не натуралист.
- Он эрудит. Правда, иногда сомневается. Недавно я дала ему статью "Социальная революция и Максим Горький". Он посоветовал показать тебе.
- "Социальная революция и Горький"? Чертовски интересно! Это то, что нужно для строительства новой культуры. Надеюсь, ты захватила статью с собой?
Мария Ильинична растерялась - сказать, что статья с ней, - значит, нарушить их с Надей сговор; Надежда Константиновна наклонилась и выразительно посмотрела на золовку.
- Нет, не взяла.
Владимир Ильич зажмурился, как бы сдерживая смех.
- А чего вы моргаете одна другой? Нет, вы плохие конспираторы. Вот что я должен вам сказать. Статью ты мне покажешь. "Правда" должна дать такой материал.
Женщинам было весело. Им было радостно оттого, что очень дорогой человек так бодр, радостно возбужден. Значит, морозный воздух снял боль. А это главное. Самое главное.
Весело фыркал конь. Мелкие льдинки летели из-под копыт в лицо, но это тоже было приятно.
Тихонько посвистывал кучер, чтобы не мешать беседе седоков.
С дороги напились вкусного чая (в Смольном такого не было) с еще более вкусными булочками санаторной выпечки (таких во всем Петрограде не было). Утомленным работникам организовывали поездку в "Халилу" на короткое время, на неделю, не больше, и просили финских товарищей в первую очередь подкормить их: в Финляндии было не так голодно, как в Петрограде.
В теплой столовой за горячим чаем хорошо отогрелись. Там же поспорили из-за комнат - где кому жить. По просьбе Коллонтай директор санатория выделил Ленину отдельный домик на две комнаты: одна большая, светлая, с окнами на березовую рощу, другая маленькая, типичная финская спаленка. Ленин посмотрел домик и категорически заявил, что в большой комнате будут жить женщины, ему комната эта не нравится, но очень приглянулась та, маленькая.
Сестра и жена хорошо знали его хитрость - остаться одному, чтобы работать. Поэтому они запротестовали не менее решительно. Надежда Константиновна шутливо пожаловалась:
- Подумай, Маша, как можно жить с таким упрямым человеком.
Но доводы Ильича не помогли, женщины на компромисс не шли. Пришлось ему подчиниться, по-своему выказав неудовольствие:
- Для пользы дела я умел договориться с самыми заядлыми оппортунистами. А вот с вами, выходит, договориться невозможно.
- Считай, что мы договорились. Для пользы дела, - не без юмора успокоила его сестра.
Пошли гулять.
В санатории отдыхало человек пять большевиков из Петрограда. Они сразу окружили Ленина. Среди них был Муранов, член редколлегии "Правды". Мария Ильинична попросила его:
- Матвей Константинович, не занимайте Ильича делами. Ему крайне необходимо отдохнуть.
Они, женщины, пошли вперед, мужчины остались сзади.
Слышали, как громко смеялся Владимир Ильич над каким-то веселым рассказом; веселил, видимо, Лашевич, умевший посмешить историями о своих земляках-одесситах. Хорошо, что собеседники не втягивают Ильича в серьезные политические разговоры, на которые он тратит столько энергии, а заряжают веселостью; веселье - лучший лекарь.
Но скоро смех затих.
Когда Надежда Константиновна и Мария Ильинична, сделав круг по расчищенной дорожке, вышли из боковой аллеи, то увидели мужскую группу поредевшей: Ленина в ней не было.
Они посмотрели друг на дружку, невесело улыбнулись, поняв, что их благие намерения тщетны.
Мария Ильинична еще попыталась как бы утешить себя и невестку:
- Гуляет один?
- Нет, Маша. Работает. В его несессере неоконченные статьи, которые я не посмела выложить.
Ленин сидел за столом и писал с невероятной быстротой, удивлявшей всех, кто впервые видел, как он пишет.
Надежда Константиновна остановилась у двери с молчаливым укором.
Владимир Ильич глянул на нее и весело сказал:
- Ты знаешь, Муранов говорит: снегирей в Сибири целые стаи. Полно снегирей!
"Можно подумать, он пишет о снегирях". Надежда Константиновна хорошо знала эту давнюю хитрость Ильича: разговором о постороннем отвлечь внимание от своей работы. Лучше ему не мешать, мысли его в такой момент стремительно наплывают одна на другую. Вон как спешит записывать их! А сам говорит:
- Есть снегири! Странно, почему я не помню… Когда он снова склонился над бумагой, Надежда Константиновна, ничего не сказав, тихонько вышла из комнаты.
Владимир Ильич, заметив ее уход, сказал про себя с укором: "Ай-ай. Как нехорошо", - и еще ниже склонился над столом.
Ленин писал:
"Социализм не только не угашает соревнования, а, напротив, впервые создает возможность применить его действительно широко, действительно в массовом размере, втянуть действительно большинство трудящихся на арену такой работы, где они могут проявить себя, развернуть свои способности, обнаружить таланты, которых в народе - непочатый родник и которые капитализм мял, давил, душил тысячами и миллионами.
Наша задача теперь, когда социалистическое правительство у власти, - организовать соревнование".
Через два месяца после победы революции Ленин призывал к соревнованию по выявлению талантов рабочих и крестьян, к соревнованию экономической инициативы трудящихся. "Учет и контроль - вот главная экономическая задача каждого Совета…" В учете и контроле, повсеместном, всеобщем, универсальном, за количеством труда и за распределением продуктов - в этом сущность социалистических преобразований.
Ленин доказывал, что нужно время, чтобы сломить сопротивление буржуазии, и направлял гневный саркастический огонь критики против интеллигентов, которых испугала революция, которым хочется остаться организаторами и начальниками, хочется по-прежнему командовать. Нужно сломить их сопротивление!
Интеллигенты дают великолепные советы и руководящие указания, но оказываются до смешного, до нелепого, до позорного "безрукими", неспособными провести в жизнь эти советы и указания, провести практический контроль за тем, чтобы слова превратились в дела. Вот где без помощи, без руководящей роли практиков - организаторов из народа - не обойтись.
Ленин высказывает огромную веру в организаторские таланты рабочих и крестьян. И тут же предупреждает, что нужно бороться против всякого шаблона и попыток установления единообразия сверху, к чему так склонны интеллигенты. Полный простор инициативе масс, соревнованию масс!
"Большевики только два месяца у власти… а шаг вперед к социализму сделан уже громадный", - делает вывод Владимир Ильич в другой, там же, в "Халиле", написанной статье. Но тут же предупреждает против сентиментального, нелепого, интеллигентски-пошлого представления о "введении социализма": "Мы всегда знали, говорили, повторяли, что социализм нельзя "ввести", что он вырастает в ходе самой напряженной, самой острой, до бешенства, до отчаянья острой классовой борьбы и гражданской войны…"
Нет, Владимир Ильич не писал в "Халиле" все время. Он умел и отдыхать. В первый же день под вечер пошел по лесу на лыжах и не возвращался до сумерек. Встревоженные Рахья и Муранов вынуждены были идти по следу искать его. После ужина играл с Лашевичем в шахматы, выиграл три партии и весело смеялся, когда партнер высказывал свое огорчение на одесском жаргоне. Но и во время отдыха его не оставляли мысли о революции и мире, об организации власти в центре и на местах. Родилась новая держава - социалистическая, история не знала подобных примеров, кроме разве что Парижской коммуны, но нельзя в огромной бывшей Российской империи повторить ее ошибки, - поэтому Ленин взвалил на себя непомерный груз, взявшись в качестве философа-марксиста объяснить все внутренние российские и международные социальные явления и одновременно в качестве организатора-практика подсказать, как уничтожать старые буржуазные институты и создавать новые, советские. И все это нужно делать сразу, разделять задачи нельзя. Революция не может ждать.
Пока другие товарищи играли в шахматы, Владимир Ильич постоял около них, похмыкал, отмечая про себя неправильные ходы, но никому хода не подсказал: нельзя нарушать правила игры! Знал: только плохие шахматисты считают, что они сбоку все видят, и непрошеные лезут с поучениями. Как Бухарин в политике.
Потом Ильич отошел в другой конец комнаты для отдыха, где горела более яркая лампа (финны тоже экономили керосин), сел в кресло, достал из кармана блокнот. И первая же строка была:
"Теперь не надо бояться человека с ружьем". Так начинались тезисы "Из дневника публициста (темы для разработки)".
Сорок четыре темы, каждая из которых, по современным представлениям, могла бы стать основой диссертации. И все эти темы в скором времени были разработаны.
Ничто не осталось без внимания Ильича.
"Ibis: Квартиры бедноты и ее продовольствие". А рядом - "Iter. Слабые стороны неразвернувшейся Советской власти".
"11. Как "завоевывать" на сторону Российской социалистической республики Советов другие нации вообще и нации, угнетавшиеся доселе великороссами, в особенности?"
А немного ниже:
"17. В чем родство между босяками и интеллигентами?"
А потом целых десять пунктов о войне и мире.
"22. Провокация империалистов: дай нам удобный повод скорее задушить тебя, республика Советов!"
"25. Революционная фраза и революционный долг в вопросе о революционной войне".
"26. Как надо "подготовить" революционную войну?"
"29. Трудности революции в западноевропейских "паразитических" странах".
"31. Революции - локомотивы истории.
Разогнать локомотив и удержать его на рельсах".
В одном Ильич подчинился Надежде Константиновне и Марии Ильиничне: ложился спать не как в Смольном - в четыре-пять часов утра, а по‑санаторному рано. Однако и просыпался рано. В одно утро Надежда Константиновна, притворившись спящей, с ироническим умилением наблюдала, как Ильич, тихонько одевшись, на цыпочках городил из стульев и своего одеяла ширму, чтобы заслонить ее кровать от рабочего стола.
А потом, при свече, вдохновенно писал.
Не выдавая себя ни одним движением, она лежала и думала: все ли поэты пишут стихи с таким вдохновением, с каким Ильич статьи по теории и практике революции? Ленин создавал "Проект декрета о потребительских коммунах". В этой прозе была поэзия революции.
Не мог Председатель Совнаркома даже на такое короткое время - несколько дней - оторваться от практической работы Советского правительства. В санатории не было телефонной связи с Петроградом, и Ленин требовал, чтобы товарищи из Совнаркома приезжали ежедневно и докладывали о положении в стране и особенно о первых шагах мирных переговоров в Бресте.
Переговоры тревожили более всего другого. Какие бы проблемы Ленин ни решал, о чем бы ни думал, в подтексте всего написанного и в мыслях - во время работы и отдыха - было одно: мир, передышка.
Владимир Ильич попросил, чтобы к нему приехали большевики-депутаты Учредительного собрания. Товарищи, конечно, с радостью поехали к Ленину. Он беседовал с делегацией и с каждым из товарищей. Речь шла о тактике большевистской фракции в Учредительном собрании, которое скоро нужно открывать и в котором, по последним подсчетам, партия не будет иметь большинства мест. Кроме того, Ленину очень важно было узнать, как на местах, в партийных организациях, на заводах, в полках, относятся к дискуссии, начавшейся стихийно в связи с переговорами о мире.
Ленина тревожило возникновение оппозиции. Нельзя в такое время, через два месяца после победы революции, допустить раскола в руководстве взявшей власть партии по самому главному вопросу стратегии - вопросу войны и мира.
"Революционная война!" Ленин понимал, что такой "яркий" лозунг может захватить, поднять многих честных работников. Не всем была видна чрезвычайно напряженная работа партии, чтобы в августе - сентябре завоевать Советы, сделать их большевистскими. Но все видели, знают, как легко и бескровно была взята власть в октябре. И всех радует и восхищает победное шествие революции по огромной стране. Рабочие, крестьяне самых дальних окраин пошли за большевиками. Всюду власть переходит к Советам, и поэтому товарищам кажется: достаточно начать "революционную войну" против немецкого империализма, как там, на Западе, незамедлительно начнется революция, немецкие и австрийские солдаты сразу же повернут штыки против кайзера, генералов, буржуазии, а потом революционный пожар перекинется во Францию, Англию, охватит всю Европу.
Наивно. Ах, как наивно!