А Климента строить немедля. Имени не объявлять – все отняли, откуда бы деньги. Тотчас спросят, в крепость поволокут. А они у Бестужева найдутся. Для такого дела найдутся. Человека какого для дела подыскать, чтоб его именем, да незаметным, да незнатным. Сразу тогда поймет, кому Климента достраивать, как не Алексею Бестужеву. Последнюю копейку не жалеет, ей, великой государыне, памятник кончает, день восшествия на престол благословлять не перестает. Вот как! Двора там уж нет, разве из прихожан кого припомнить. Не припомнишь. Да и не жил там никто – голь одна. Вот разве чтоб купил там двор победнее – денег бы много не тратить. На церковной земле можно. Ему б тогда и строить. Врагам не придраться, а дело на всю Москву видно. А что, если Матвеева Козьму? Через меня человеком стал, по министерству моему чины получал, фабричонку открыл, деньжонок прикопил. Глядишь, и в люди выйдет. Да и векселя у меня на него есть – не отвертится. Да и чего вертеться-то: для людей он строитель, ему уважение и почет. Пожалуй, на нем и остановиться. Сюда не звать, а Потапыча к нему послать. Потапыч ему и про векселя напомнит, и дело растолкует. Пусть завтра же в Москву и пробирается. Лошадь наймет и едет.
…Еще платки любил. Батистовые. Тончайшие. Монограммами да кружевами в Париже изукрашенные, ненароком на приемах да балах терять. Обронишь – иной раз сам башмаком и откинешь: не спину ж за ним гнуть! Как памятка останется: вот, мол, каков кавалер, какой обиход имеет, каких денег не жалеет.
Утром в спальне на французский манер просителей в постели принимал. Волоса куафер без парика уберет. Сорочка в кружевах пенится. Руки от перстней не поднять. Халат, коли надо, шелковый, гербами графскими расшитый. С балдахина – полог парчовый… А они у притолоки поклоны бьют. Слов от робости не сыщут. Как на икону глядят. Золотые батюшкины слова – толковал про туалет, чтоб не так моден, как дорог Люди везде цену ценят – у нас, тем паче в Европе, а уж в делах посольских превыше всего. Иначе как же – ведь канцлер, Российской империи великий канцлер!
Лет много набежало – седьмой десяток на половине можно не дождаться. Да что это я – как не дождаться? Вот так – голому да босому, в рубище да унижении, без чинов и почестей, на радость недругам в гроб лечь? Наследничков порадовать? С глаз долой – из сердца вон? Ан шалишь! Не выйдет! Капли бестужевские одни чего стоят. Помрешь, дохтуры все на рецептах писать станут, добрым словом поминать. Не безымянные какие капельки – бестужевские, Алексея Петровича. В науке долго помнят – не делам государственным чета. И хитрости особой нет. Оно конечно, батюшке за учителей добрых спасибо что в Вене, что в Берлине. По-ученому выйдет одна часть железа полуторахлористого да двенадцать частей спирта эфирного. Сначала в склянки белого стекла разлить и на солнышке подержать, покуда цвета никакого не останется. А там со света в темноту убрать да нет-нет и открывать, покуда не пожелтеет. Лучшего средства, коли силенки поупали, не сыскать. Зря, что ли, в фармакопее пошло: Тинктура тонико-нервина Бестужеффи. Одно слово – удача!
…Климент Климентом, а еще сочинить книгу надо – про гонения несправедливые и кротость незлобивую, ангельскую. Здесь не дадут, за границей издать – денег хватит. Чтоб все читали – кто ж в Европе Бестужева не знает! – все дивились, такой слуга верный, а в опале, в нищете дни смиренно кончает. Так и назвать – "Утешение христианина в несчастии". Нечестием меня корили. Откуда время-то тогда на все обедные да всенощные брать. А вот теперь увидят, каков он, Бестужев-то, церкви сын примерной. Тоже не помешает.
…Вену всегда поминал. Там многим хитростям цену узнал. Среди них и художникам придворным: кому портрет заказать, когда, каких денег не пожалеть. Можно и спесь свою потешить, главное – дела не упустить. Портреты – они как поклоны: без разумения одна глупость да карману потеря выйдет. Можно дураком прослыть, можно и гнев монарший несказанный вызвать. Батюшка толковал: оттого нашим принцессам Иоанновнам в Вене партий не вышло, что не тот художник писал. Мало – что сходственно, мало – что собой девицы хороши. Надо, чтоб по моде, по политесу, по имени художникову: где все монархи, там и мы. А не то что путешественник заезжий подвернулся. О путешествиях дебрюиновых кто не читал, рассказов не слушал, а портрет – дело особое. С ним шутки плохи. Куда там!
Вот-вот, и здесь портреты всюду разослать. Кто там еще из художников остался? Не потрафят с натуры списать, да и приехать не изловчатся. А мы из Живописной команды кого. Да хоть Ивашку, что на Каменном носу плафоны писал. Пусть так и пишет – халат старый, замызганный, волос седой, неубранной, глаз со слезой. Живописец Ивашка скверной – оно и лучше: вот кто теперь великого канцлера пишет, а кто прежде писал! Королевскими художниками брезговал, по вкусу да по моде сыскать не мог, каждый за честь почитал персону изобразить. Было. Было да кончилось. А портрет повторить во множестве.
Не забыть бы чего. Да надпись еще приличествующая на портрете. О мучениях безвинных. Не помешает. Чтоб всякой со смыслом глядел, ничего не упустил. Уж на что Петр Алексеевич царевича своего старшего не жаловал, о детях от Монсихи думку держал, а в словах писаных все по-людски, все как положено.
В год, что Санкт-Питербурх закладывали, француз Гуэн, помнится, царевичев медальон деревянной резал – гравюра потом была. Так и писал: мол, имярек, наследник империи и принцесса. На батюшку на радостях что по его мыслям вышло, удержу не стало – от себя мелкими литерками по кругу прибавил латынью: "Никогда верность не соединяла столь благородных сердец!" Александру Данилычу как перевели, заулыбался, плечиком задергал – гляди, гляди, Бестужев свет Рюмин, не доиграться бы тебе. Что ж, доигрался: выпала батюшке вместо Берлина Митава, вместо дел больших герцогиню Курляндскую стеречь.
А мне – непременно о мучениях безвинных. Мне молчать никак нельзя: старик – забудут, заживо похоронят. А мне во дворец, во дворец непременно вернуться надо, чтоб знали, чтоб власть всю сполна вернули. У престола мое место, у престола самодержцев российских!
Лондон
Министерство иностранных дел
Правительство вигов
– Однако это производит впечатление!
– Милорд, с тех пор как этот портрет оказался у лорда Гастингса, в его доме перебывал весь Лондон. Знаменитый Бестужев-Рюмин, и в таком состоянии! Невольно скажешь вслед за римлянами: "Sic transit gloria mundi". "Так проходит мирская слава!"
– Я нахожу, бывший канцлер достиг желаемого результата.
– Какой результат вы имеете в виду, милорд?
– Помилуйте, Гарвей, вы считаете простой случайностью появление в Лондоне столь странного портрета?
– А чем же еще? Племянник лорда Гастингса получил его в Петербурге в подарок и решил привезти в Англию.
– Вот именно. Довольно необычный подарок!
– Подарки могут быть самыми неожиданными, а особа бывшего канцлера, естественно, привлекает к себе немалый интерес. Успех портрета – лучшее тому доказательство.
– Я не могу припомнить, чтобы кто-нибудь привозил в Англию портрет Бестужева в славе, а тогда канцлер представлял значительно больший интерес. От него во многом зависели судьбы Европы, тогда как теперь это всего лишь беспомощный старик
– Каждый человек невольно задумывается о превратностях судьбы.
– Каждый, но только не Бестужев.
– Вы связываете с этим портретом какой-то дипломатический ход?
– Скажите, Гарвей, а вы не слышали от нашего резидента о появлении подобного портрета, скажем, в Вене?
– О да, и он вызвал неменьшую сенсацию при венском дворе.
– А в Париже?
– И в Париже.
– И в Саксонии?
– Что вы хотите этим сказать, милорд?
– Только то, что подобное одновременное появление, по-видимому, одинаковых портретов никак нельзя отнести за счет случайности.
– Да, действительно в этом есть определенная система.
– Особенно если обратить внимание на то, что все названные дворы были связаны с бывшим канцлером. Я думаю – все сложнее и проще. Давайте попробуем разобраться, кому выгодно появление в Европе подобных портретов. Кстати, наш резидент уверяет, что они появились в большом количестве экземпляров и в самой России.
– Во всяком случае, не императрице Елизавете.
– Вне всякого сомнения. Может быть, наследнику?
– Но он всегда ненавидел Бестужева и был только рад его падению. Ведь это благодаря Бестужеву Россия присоединилась к франко-австрийскому Версальскому союзу и вступила в войну с Пруссией.
– Остается еще один участник этого розыгрыша – сам Бестужев. Бывший канцлер хотел и сумел обратить на себя внимание. Мне еще не приходилось встречаться с такого рода театральными представлениями, и я должен в полной мере оценить изобретательность Бестужева.
– Но цель?
– Она не так проста, на первый взгляд во всяком случае. Но если сопоставить появление портрета с тем обстоятельством, что, по сообщению резидентов, вновь возобновились работы в московской церкви, которая воздвигалась Бестужевым в честь вступления на престол императрицы Елизаветы, определенный вывод напрашивается сам собой. Это способ обратить на себя внимание императрицы и попытаться заставить ее забыть о своих винах. Думаю, что если бы Бестужеву представилась возможность лично встретиться с императрицей, он сумел бы ее убедить в своей невиновности. Все дело в том, чтобы с нею встретиться.
Лондон
Министерство иностранных дел
Правительство вигов
– Итак, эпоха еще одной императрицы кончилась: Елизаветы больше нет.
– И Пруссия одержала очередную совершенно неожиданную победу. Император Фридрих, не стесняясь в выражениях, так и сказал: "Умерло животное, погиб и его яд". Приход к власти Петра III дает ему немыслимые преимущества. Безо всякой войны, без малейших дипломатических усилий он получает в качестве сферы своего влияния все русское государство. Петр III видит в нем бога.
– Удивительно, что императрица, так хорошо знавшая недостатки своего племянника, так опасавшаяся его увлечения Пруссией для русских дел, все же не сделала завещательных распоряжений.
– Елизавета, кажется, до конца продолжала бояться смерти и суеверно откладывать вопрос завещания. В конце концов, какая разница усопшему, что произойдет на земле после его похорон.
– Нет, разница все же есть, и немалая. Уступить силу и власть человеку, которого ненавидишь и презираешь, – подобное сознание, уверяю вас, может отравить существование даже в райских кущах. Если императрица окажется их достойной.
– Насколько я понимаю, Елизавета не переставала удивляться причудам и ограниченности своего племянника, и тем не менее.
– Она, несомненно, поторопилась с провозглашением Голштинского принца своим наследником. Надо было хотя бы присмотреться к нему и, во всяком случае, представить себе, какое воспитание он получал и можно ли это воспитание изменить на новый лад.
– Но принца Петра воспитывали, и как будто достаточно тщательно, в Голштинии.
– Как будущего наследника шведской короны. Отсюда лютеранская религия и ненависть к России как условие шведского патриотизма. Все это юный принц как нельзя лучше усвоил.
Ф. Рокотов (?). Портрет Екатерины II.
– Отсюда его оскорбительные для русского Синода указы, пренебрежение к православной церкви, которые не могут не раздражать дворянства и народа.
– Если бы только это. Умные советники могли бы сдержать неуместный пыл и переучить в конце концов принца на русский образец. Гораздо безнадежнее общее развитие принца. Он возненавидел науки из-за неудачных преподавателей, стал избегать книги.
– И сосредоточил все свои интересы на армии.
– Которую решил преобразовать на прусский лад. Вам не кажется странным, Гарвей, что люди не извлекают из истории уроков. Эта наука воспринимается почти всеми как противостоящая современности, тогда как в действительности это основная наука, позволяющая избежать ложных шагов в будущем. Петр III взялся прежде всего за гвардию, подобно тому как это сделал когда-то Бирон.
– Вы предвидите аналогичный исход, милорд?
– Да, история способна до известной степени повторяться. Чего же вы хотите, русская гвардия состоит из дворян, и переделка ее на прусский манер означает выступление против всего русского дворянства. Такое никому не сходило с рук безнаказанно.
– Осмелюсь возразить, милорд. Кто как не новый император освободил русское дворянство от обязательной службы. Этот шаг не может не принести ему популярности и благодарности именно среди дворян. А уничтожение Тайной канцелярии с ее розыском по политическим делам – разве это не освобождение для всего народа от постоянного страха? Мне кажется, уже одно это ворожит Петру III благополучное царствование.
– Освобождение от обязательной службы коснется сравнительно немногих, и притом провинциальных дворян, тогда как гвардия вобрала в себя представителей наиболее древних богатых и влиятельных семей. Кто из них захочет отсиживаться в своих деревенских владениях, вместо того чтобы делать жизненную карьеру, приумножать богатства, получать знаки отличия. Что же касается Тайной канцелярии, я очень сомневаюсь, чтобы кто-нибудь всерьез отнесся к подобной перемене. Будем благоразумны. В старом своем виде Тайная канцелярия несомненно устарела. Но политический сыск как таковой не может перестать существовать. Это один из тех китов, на которых покоится всякое государство. Русские правители понимают это не хуже нас с вами.
– Ваши доказательства, милорд, действительно неуязвимы. К тому же наши резиденты подчеркивают детскость нового монарха, которого они склонны характеризовать как взрослого ребенка. Даже его увлечение армией носит характер детских развлечений, а не государственной военной подготовки. Какая досада, что всему этому прусскому театру уже не может противостоять Алексей Бестужев.
– Если бы он не вызвал гнева и осуждения императрицы Елизаветы, то все равно лишился бы своего поста и влияния при смене власти. Для наследника он был средоточием противников его восторженно боготворимого Фридриха. Кто знает, не улыбнулось ли в данном случае счастье бывшему канцлеру, что он уже отбывает наказание и может тем самым избежать конфронтации со своим давним недоброжелателем.
– Да, резиденты не пишут, чтобы император хоть раз вспомнил о существовании Бестужева.
– Тем лучше для Бестужева, могу я только сказать.
Петербург
Зимний дворец
Императрица Екатерина II и А. П. Бестужев-Рюмин
– Оставьте нас, господа, у нас конфиденциальный разговор с графом Бестужевым. Нет, и ты тоже, Григорий Григорьевич. Не серчай, только свидетелей нам с Алексеем Петровичем не нужно. Больно много набралось, что сказать друг другу надо. Не правда ли, граф?
– Ваше императорское величество, благодарность моя за милость вашу не знает границ.
– Никакой благодарности, Алексей Петрович. Это я должна вас благодарить за все то, что вы невинно претерпели ради меня.
– Простите, ваше величество, но разрешите быть вполне откровенным.
– Конечно, прошу вас, граф.
– Я претерпел не за вас, государыня, а за Россию. Держава наша нуждалась в такой повелительнице, как ваше величество. Моя жертва была жертвой ради того, чтобы избавить отечество от всех бед, коими грозило пришествие на престол человека безвольного, бесталанного и готового направить государство наше по гибельному пути. Ваша благодарность, ваше величество, не может относиться ко мне.
– Граф, мне никогда не удавалось познакомиться с образом ваших мыслей. Вы тронули меня, глубоко тронули. Я не знала, что ваше обращение ко мне было продиктовано столь глубокими причинами.
– Мне слишком долго пришлось заниматься внешней жизнью нашего государства, моего отечества, ваше величество. Это учит широкому кругозору и не позволяет сосредоточиваться на отдельных человеческих достоинствах и недостатках.
– Если бы вы знали, граф, как мне нужны люди, подобные вам, и как я нуждаюсь в ваших советах. В том, что Россия, несмотря на все недостатки покойной императрицы, стала поистине великой державой, немалая заслуга принадлежит вам. Воображаю, как тяжко вам было узнать о заключении моим покойным супругом мира с Пруссией и союза с Фридрихом II! Но об этом мы еще будем иметь возможность поговорить, а пока расскажите об этих ужасных годах, которые вам пришлось провести в ссылке. Я слышала, вы жили в одной из своих деревень, будучи лишены всяких средств к существованию. Это ужасно!
– Я не вправе сетовать на судьбу, государыня. Хотя то, что вы назвали деревней, представляет селение из пяти изб, в одной из которых мне и пришлось ютиться. Я не был лишен главного – общения с природой и возможности свободных размышлений. Мои надсмотрщики ограничивались приездом в мое Горетово только раз в день, что мне обходилось в стоимость угощения. Эти угощения, как ни смешно, истощили мои материальные возможности до конца.
– Граф, надеюсь, вам не придется сетовать на мою щедрость. Все ваши владения вам возвращены с присовокуплением еще двух тысяч душ и волжских земель. Вот манифест, которым вы получаете свою собственность, а вместе с нею все ваши чины и знаки отличия, а также оправдываетесь от всех возведенных на вас небылиц, – я подписала его еще утром. Завтра он будет оглашен в присутственных местах и печати. Повторяю, не благодарите. Когда я представляю вас в заточении в этой отвратительной деревушке, каким вы изображены на портрете, я чувствую себя неоплатной вашей должницей. Но как вам удалось заказать этот портрет?
– Нет ничего проще, государыня. Среди тех десяти крепостных, которые были за мной сохранены, находился один художник Видя мое угасание и опасаясь близкого моего конца, он на коленях умолил меня вместе с другими дворовыми разрешить списать мой портрет. Я только что похоронил жену и был так убит горем, что не слишком отдавал себе отчет в том, как живописец начал меня писать. К тому же портрет вышел отвратительным.
– Никогда не соглашусь с вами, граф. Какое значение имеет мастерство крепостного? Главное – он сохранил для потомства то, что послужит разоблачению подлинного лица императрицы Елизаветы. Она не умела ценить нужные России таланты. Пренебречь вами, обречь вас на то, что было вами пережито, – преступление. Вы непременно должны отдать этот портрет для дворцовых кладовых.
– Ваше величество, я не заслуживаю подобной чести.
– Как никто более заслуживаете, граф. Поверьте, я знаю цену людям.
– Государыня, в ваши еще совсем юные годы, когда вы только что приехали в Петербург, нельзя было не обратить внимания на ваш удивительный талант угадывать людей. Все, что было лучшего при дворе, стремилось к вам.
– И я горжусь этим, граф, без ложной скромности. Когда-то вы, помнится, воздвигли в Москве церковь в честь восшествия на престол императрицы Елизаветы Петровны. Покойная царица обманула ваши ожидания.
– Тысячу раз прошу извинения, что решаюсь вас прервать, ваше величество, но сообщенные вам сведения о московской церкви неточны.