"Азартные игры, вне всякого сомнения, являются одним из самых худших видов развлечений. Они привлекают плохую компанию и возбуждают толки… Позволь мне просить тебя, моя дорогая дочь, не поддаваться этой страсти и покончить с этой привычкой раз и навсегда! Если я не услышу о том, что ты следуешь моему совету, я принуждена буду попросить в этом деле помощи у короля, дабы уберечь тебя от еще большего несчастья. Я слишком хорошо знаю, какие последствия все это может иметь: ты лишишься уважения не только народа Франции, но и за границей тоже. Это глубоко огорчит меня, ведь я так нежно люблю тебя!"
Я хотела сделать ей приятное и некоторое время старалась сдерживать себя, но скоро скатилась обратно к старому образу жизни. Когда Мерси упрекал меня, я отвечала:
- Не думаю, что матушка может понять трудности здешней жизни!
Думаю, что он, находившийся ближе ко мне, мог это понять, как, впрочем, и аббат Вернон. Возможно, поэтому они менее строго судили о моих глупостях.
Трианон - это был настоящий восторг! Я переделывала сады заново с помощью принца де Линя. Он разбил у себя в Бель-Ой один из самых прелестных садов во всей Франции. В то время была мода на все английское. Французы старались одеваться, как англичане, в длинные облегающие пальто, толстые чулки и высокие шляпы - разумеется, не при дворе, где люди одевались более изысканно. Но на улицах Парижа мы часто видели такую одежду. У дверей магазинов висели вывески: "Здесь говорят по-английски". Продавцы лимонада теперь продавали пунш, и все пили le the. Артуа ввел во Франции лошадиные скачки, и я часто ходила с ним посмотреть их. Это был еще один повод для азартных игр. Поэтому у меня в Трианоне, конечно же, должен был быть английский сад. Я хотела, чтобы в моем саду стоял маленький храм; в середине которого должна находиться прелестная статуя Эроса работы Бушардона. Я решила, что статуя должна быть окружена коринфскими колоннами. Я буду называть этот храм "храмом любви". Мне было ясно, что принц де Линь влюблен в меня. Меня это печалило, потому что я настолько наслаждалась его обществом, что не осмеливалась позволить этой дружбе перерасти в нечто большее.
Моя симпатия к принцу, должно быть, не осталась незамеченной, потому что матушка написала мне, что считает предосудительным, что он так много времени проводит в Версале. Поэтому мне пришлось сказать ему, чтобы он на некоторое время уехал в свой полк, а потом вернулся обратно. Я была очень удивлена, обнаружив, как сильно меня огорчил его отъезд, но в го же время понимала, что должна быть осторожной.
Ко мне пришел Мерси и говорил со мной довольно строго. Я завела множество новых друзей, сказал он, и постоянно нахожусь в их компании. На него они производят впечатление людей с сомнительной нравственностью. Была ли я достаточно благоразумной?
Я посмотрела на него лукаво, потому что знала, что у него есть любовница, оперная певица мадемуазель Розали Левассер. Он жил с ней уже несколько лет, и хотя их отношения были вполне респектабельными - настолько, насколько это было возможно при данных обстоятельствах, - все же они не были освящены церковью.
Но я не стала упоминать об этом, а удовольствовалась легкомысленным возражением, заявив, что мы должны наслаждаться жизнью, пока молоды.
- Когда я стану старше, тогда и буду более серьезной. К тому времени мое легкомыслие исчезнет, - сказала я.
Я была крайне удивлена, когда узнала, что старый Каунитц понимает мое положение гораздо лучше, чем моя матушка или мой брат. Он писал Мерси: "Мы еще молоды и, боюсь, останемся такими еще очень долго".
Для моего мужа это было тоже трудное время. Его величественная манера держать себя, которую он продемонстрировал во время "мучной войны", казалось, исчезла. Он утверждал себя довольно странным образом, в частности, любил бороться со своими слугами, и часто, заглядывая в его апартаменты, я могла наблюдать, как мой муж борется с ними на полу. Он всегда одерживал верх над своими противниками, потому что был гораздо сильнее их. Должно быть, это давало ему то чувство превосходства, которое ему было необходимо ощущать.
Луи был во всех отношениях полной противоположностью мне. Он не выражал недовольство моей расточительностью, но сам был настолько бережлив, что его даже можно было назвать скаредным. В нем не было никакой утонченности. Иногда он вдруг останавливал взгляд на ком-либо из своих друзей и шел прямо на него, так что этот бедняга должен был отступать назад до тех пор, пока не оказывался припертым к стене. Тогда Луи признавался, что на самом деле ему нечего сказать, громко смеялся и уходил прочь.
Он был чрезвычайно прожорлив и мог съесть на завтрак цыпленка, четыре отбивные котлеты, несколько ломтей ветчины, шесть яиц и все это запить половиной бутылки шампанского. Луи работал в кузнице, которую устроил для себя на верхнем этаже. Там он орудовал молотом и делал железные ящики и ключи. Замки по-прежнему были его страстью. В этой мастерской был работник по имени Гамен, который обращался с королем так, будто тот был простым рабочим, и даже частенько позволял себе посмеяться над ним. Когда Луи работал там, у него всегда было исключительно хорошее настроение. Он заявлял, что в кузнице Гамен превосходит его. В своей coucher он так же, как и я, терпеть не мог всех этих церемоний, связанных с этикетом. Он брал свои туфли и бросал их в ближайшего человека, чесался на виду у придворных, обнаженный до пояса. Когда самый знатный из присутствующих пытался помочь ему надеть ночную рубашку, он начинал бегать по комнате, перепрыгивая через мебель и заставляя всех ловить его до тех пор, пока они не начинали задыхаться. Тогда в ночной рубашке и расстегнутых бриджах Луи заводил с ними беседу, при этом ходил по комнате, а его бриджи путались вокруг его лодыжек, заставляя его волочить ноги.
Не кто иной, как герцог Лозанский, заставил меня осознать, насколько опасно Луи и я отдалились друг от друга. Как-то раз на вечеринке в доме принцессы Гемене, герцог появился в роскошном мундире, а на его шлеме красовалось великолепнейшее перо цапли. Мне оно показалось очень красивым, и я, не подумав, сказала ему об этом. Уже на следующий день ко мне прибыл посыльный от принцессы де Гемене и принес мне это перо с запиской от принцессы в которой говорилось, что герцог Лозанский просил ее умолять меня принять его.
Я была в смущении, так как знала, что если верну ему подарок, то этим глубоко обижу его. Тогда я решила, что один раз надену это перо, а затем спрячу его.
Мсье Леонар использовал это перо для украшения моей прически, и, когда герцог Лозанский увидел это, его глаза засверкали от удовольствия.
На следующий день он явился в мои апартаменты и попросил меня побеседовать с ним. У меня была мадам Кампан, и я согласилась принять его, как согласилась бы принять любого другого человека. Герцог сказал, что желал бы поговорить со мной наедине, если я окажу ему такую честь.
Я взглянула на мадам Кампан. Она поняла этот сигнал и вышла в переднюю, оставив дверь открытой, потому что знала, что я никогда не остаюсь наедине с мужчинами.
Когда она удалилась, он бросился передо мной на колени и начал целовать мои руки.
- Меня охватила невероятная радость, - воскликнул он, - когда я увидел, что вы носите мой плюмаж. Это был ваш ответ - ответ, который я так страстно желал получить! Вы сделали меня счастливейшим человеком на свете…
- Остановитесь! - воскликнула я. - Вы сошли с ума, мсье Лозанский!
Он как-то неловко поднялся на ноги, краска сошла с его лица. Герцог сказал:
- Ваше Величество, вы были достаточно милостивы и показали мне с помощью этого условного знака…
- Вы можете идти! - отрезала я.
- Но вы…
- Уходите, мсье Лозанский! Немедленно!.. Мадам Кампан, войдите сюда, пожалуйста!
Она была там. Я знала это наверняка.
Герцогу Лозанскому оставалось только одно: поклониться и выйти.
Я сказала мадам Кампан:
- Этот человек никогда больше не переступит моего порога.
Я дрожала от страха и была одновременно рассержена и встревожена, потому что знала, что в известной степени сама виновата в случившемся, точнее, виновато мое кокетство. Надо же было быть настолько глупой, чтобы украсить этим пером свою прическу! Но почему эти люди все так превратно поняли, ведь я просто хотела немного развлечься?
Герцог Лозанский так никогда и не простил мне этого, потому что действительно испытывал ко мне сильные чувства. Что ж, ему не удалось стать моим любовником, зато удалось стать моим врагом, причем в те годы, когда я так нуждалась в друзьях!
Это было время, когда я страстно желала сбежать от жизни при дворе. Мой любимый Малый Трианон! Он ждал меня, чтобы радушно принять под своей крышей. Но иногда я чувствовала желание оказаться где-нибудь далеко. Мне так хотелось уехать куда-нибудь в своей коляске и побыть одной. Такое желание было довольно необычным для меня. Но, даже когда я выезжала, мне никак не удавалось побыть в одиночестве. При моих неофициальных поездках все равно приходилось соблюдать церемонии: со мной обязательно должны были ехать кучер и форейторы.
Однажды мы проезжали через деревню, и я любовалась играющими детьми, этими прекрасными созданиями, которые была бы так счастлива назвать своими. Вдруг какой-то малыш выбежал из домика и чуть не попал под копыта лошадей. Я закричала, и кучер резко остановил карету. Маленький мальчик лежал, распростершись на дороге.
- Он ранен? - встревоженно спросила я, высунувшись из кареты.
Когда один из форейторов поднял ребенка, тот пронзительно закричал.
Он яростно брыкался, и форейтор сказал с усмешкой:
- Не думаю, что ему очень больно, Ваше Величество! Он просто испуган.
- Принесите его сюда!
Ребенка принесли ко мне. Одежда его была старая, но довольно чистая. Как только я взяла малыша на руки, тот сразу же перестал плакать и уставился на меня в изумлении. У него были большие голубые глаза и светлые вьющиеся волосы. Он был похож на маленького херувима.
- Ты ведь не ушибся, милый? Тебе нечего бояться! - сказала я.
Из домика вышла женщина. Двое детей, по возрасту старше этого мальчика, бежали за ней, и я мельком увидела их.
- Сынок… - начала женщина и вдруг с удивлением взглянула на меня. Я не была уверена, что она поняла, кто я такая.
- Жак, что ты делаешь?
Малыш, сидевший у меня на коленях, отвернулся от нее и прильнул ко мне. Тогда я решилась. Он мой! Само провидение послало мне его!
Я поманила к себе женщину, и она приблизилась к карете.
- Вы его мать? - спросила я.
- Нет, мадам! Я - его бабушка. Его мать - моя дочь - умерла прошлой зимой. Она оставила у меня на руках пятерых детей.
Я ликовала. "У меня на руках!" Это о многом говорило.
- Я возьму маленького Жака, усыновлю его и воспитаю как собственного сына.
- Он самый непослушный из всех. Может быть, лучше кого-то другого из детей?..
- Он мой! - сказала я, чувствуя, что уже полюбила его. - Отдайте его мне, и вы никогда не раскаетесь в этом.
- Мадам… вы…
- Я - королева!..
Она сделала мне неуклюжий реверанс, а я прибавила:
- Я вознагражу вас!
Мои глаза наполнились слезами при виде ее благодарности. Как и моему мужу, мне доставляло удовольствие помогать бедным, если я узнавала об их тяжелой жизни.
- А этот малыш будет для меня как мой собственный ребенок!
Мальчик вдруг сел и заплакал.
- Мне не нужна королева! Мне нужна Марианна!
- Это его сестра, мадам, - пояснила бабушка. - Он очень своенравный и может даже убежать от вас.
Я поцеловала малыша.
- Только не от меня!
Но мальчуган тут же попытался вывернуться. Я сделала знак мадам Кампан узнать имя этой женщины и напомнить мне потом, что надо сделать еще кое-что. Потом я отдала приказ возвращаться во дворец.
Маленький Жак всю дорогу брыкался и кричал, что хочет к Марианне и к своему брату Луи. Это был очень живой мальчишка.
- Ты даже не знаешь, мой милый, - сказала я ему, - какой это счастливый день для тебя, да и для меня тоже.
Я рассказала ему, какие игрушки ждут его во дворце. У него будет даже собственный маленький пони! Что он думает обо всем этом? Малыш внимательно выслушал меня и твердо сказал:
- Хочу к Марианне!
- Он преданный мальчишка, его не подкупишь! - сказала я и нежно обняла мальчугана, после чего тот стал крутиться еще сильнее. Его маленькая шерстяная шапочка упала, и я была еще больше очарована им, потому что без нее он был еще прелестнее. Я подумала, как восхитительно он будет выглядеть в одежде, которую я подберу для него. Мы скоро выбросим эти старые одежки и эти маленькие деревянные башмачки.
Когда мы приехали во дворец, все удивились, увидев, что я держу за руку маленького крестьянского мальчика. Маленький Жак был очень смущен от всего, что увидел, и продолжал плакать.
"Последняя глупость королевы" - вот как они это называли. Но мне это было безразлично. Наконец-то у меня был ребенок, пусть даже не от моей собственной плоти и крови! Я сразу же нашла для него няню. Ею стала жена одного из моих слуг. У нее были свои собственные дети, и мне было доподлинно известно, что она хорошая мать. Я отдала распоряжение, чтобы его одели в подходящую одежду, так как в его жизни начался новый этап. Затем с помощью мадам Кампан я устроила так, чтобы можно было послать в школу братьев и сестер моего милого малыша.
Это были самые счастливые дни за долгий промежуток времени. Когда я увидела моего малыша в белом платьице, отделанном кружевом, с розовым шарфиком, отороченным серебряной каймой, в маленькой шапочке, украшенной перьями, я подумала, что это самое прелестное создание, которое мне приходилось видеть.
Я обняла его и расплакалась. На этот раз малыш уже не протестовал. Он поднял к моему лицу свои удивленные глаза, самые прекрасные голубые глаза, какие я когда-либо видела, и назвал меня "maman".
Я назвала его Арманом. На самом деле это была его фамилия, но мне такое имя казалось более подходящим для жизни при дворе, чем Жак. Каждое утро его приводили ко мне. Мы сидели вместе на моей кровати до тех пор, пока мне не приходилось вставать. Мы вместе завтракали, а иногда и обедали. К нам присоединялся король. Он очень полюбил маленького Армана.
Я была единственной, кто мог усмирить его своенравие. Ему нравилось сидеть у меня на кровати и играть перьями и украшениями моей прически. Когда я была особенно нарядно одета для бала или банкета, то шла к нему, чтобы показаться.
Если я любила его, то и он тоже любил меня, хотя мне не приходило в голову, что этот ребенок может быть способен на глубокие чувства - быть может, даже более глубокие, чем мои собственные.
Никто не сомневался в том, что отношения между моим мужем и мною неудовлетворительные. Хотя он проявлял по отношению ко мне только доброту и заботу, было очевидно, что он предпочитает моему обществу общество других людей. Он проводил больше времени с Гаменом, чем со мной. Я абсолютно не участвовала в политике. Луи позволял мне тратить большие суммы на наряды и прочие причуды, часто оплачивал мои долги. В то же время, казалось, сам он проявлял бережливость, чтобы уравновесить мою расточительность. Он даже позволил мне ввести в наш семейный круг крестьянского ребенка. Однако он ясно показал, что, каким бы снисходительным по отношению ко мне он ни был, он все же не собирался позволять мне вмешиваться в политические проблемы.
Беспокойство, которое испытывали моя матушка, Мерси, Вермон и Каунитц, было очевидным. У моей матушки в Европе были враги, главным из которых считался Фредерик Прусский, известный многим людям как Великий, а моей матушке - как чудовище.
Фредерик повсюду имел своих шпионов и был хорошо информирован о том, что король не способен выполнять свои супружеские обязанности. Ему в голову пришла мысль, что опытная женщина сможет достичь того, что не удалось легкомысленной юной девушке. На роль такой женщины была выбрана хорошо известная актриса Французской комедии Луиза Конта, которая была не просто красивой, но к тому же наделена чувствительностью, понятливостью и огромным очарованием. Ее внимания добивались многие знатные люди.
Фредерик Великий не сомневался, что такая любовница сможет очень во многом помочь королю. В любом случае стоило попытаться. Но, прежде чем поощрять эту связь, нужно было удостовериться, что прелестная Конта будет другом Пруссии.
Благодаря бдительности Вермона и Мерси я была в курсе плетущихся интриг, но не имела ни малейшего понятия о том, что может из всего этого получиться. Только в одном я была уверена: мой муж никогда не изменит мне.
Однако Мерси вскоре написал обо всем матушке. Какое волнение это, должно быть, вызвало в Хофбурге! Я представляла себе, какие совещания проходили между Иосифом и матушкой. Иосиф к тому времени стал еще более напыщенным, чем прежде, и, будучи главой семейства, полагал, что его обязанностью является наказывать членов своей семьи и поддерживать в ней порядок.
Он посетил Неаполь, чтобы увидеться с Каролиной. Ее поведение не понравилось ему. Бедная Каролина! Что годы сделали с ней! Она устраивала в Неаполе скандалы с мужем, которого терпеть не могла. У Иосифа было много поводов, чтобы прочитать ей нотацию. Оправданием Каролине могло послужить лишь то, что она никогда не вступала в интимную связь с любовником до тех пор, пока не становилась беременной от собственного мужа. Как будто до тех пор, пока она обеспечивала законное право престолонаследия, все остальное не имело значения! Мария Амалия устраивала постоянные скандалы в Праге с тех пор, как появилась там. А здесь, во Франции, была я, и взоры всего мира были устремлены на меня. Возможно, я была легкомысленной и расточительной, зато, по крайней мере, хранила верность своему мужу, несмотря на то, что молва обвиняла меня в сотнях непристойных поступков.
И вот теперь появилась угроза того, что мое место в сердце мужа окажется занятым блестящей и привлекательной актрисой, которая будет вечно благодарна величайшему врагу моей матушки Фредерику Прусскому за то, что тот помог ей возвыситься до такого высокого положения.
Нужно было действовать наверняка и задолго до того, как все это произойдет.
Поэтому было решено, что мой брат Иосиф должен поехать в Версаль, чтобы уяснить себе истинное положение дел и выяснить, что можно сделать.
