В просторных покоях князя Андрея в этот вечер царило оживление. Несмотря на поздний час, в трапезной были накрыты столы и дворецкий Юрий Оболенский-Меньшой принимал гостей. Стольник князя Иван Ших-Черятинский успел позаботиться о том, чтобы достойно угостить москвитян. Пришли поклониться великой княгине князь Фёдор Пронский, бояре Степан Колычев, Борис Пилецкий. Тут же явился крадучись боярский сын Судок Сатин, сам угодливый и скорый в делах, а душонка чёрная и подлая. Иван Шигона посмотрел на него многозначительно, дал понять, что он ему нужен. Шигона присматривался к придворным мужам князя Старицкого, будто примерялся к каждому, как ухватить за шею, когда грянет над ними час опалы. А она неумолимо надвигалась. Но в этот вечер Шигона ничем не поживился, дабы донести крамольное до великого князя. Пока волжане вели разговор о хозяйственных делах, об урожае, об уборке хлебов и всего, чем одарило россиян щедрое лето. Даже о набегах татар не говорили, хотя с каждого двора на Оке бились против ордынцев один-два воина. А как выпили хмельного, так мужи старицкие завели речь об охоте, близком её начале. Докладывали егеря вельможам, что нынче на озёрах богато гусей и уток, да и лебедей можно пострелять, что боровой птицы по лесам в достатке. Князь Старицкий был страстный охотник, и псарня у него не уступала великокняжеской.
Гости разошлись за полночь. А ранним утром князь Андрей проводил в путь князя Шигону. Разговор между ними был короткий.
- Передай великому князю, что Соломонию проводим до Москвы в полном здравии, - сказал князь Андрей.
- Завтра и отправь. Чего её держать здесь? - без всякой почтительности и с вызовом заметил Шигона.
- На то её воля. Тебе же в дорогу пора, - сухо отозвался князь Андрей и, не пожелав доброго пути, ушёл в палаты. Позвав князя Юрия Оболенского, наказал ему: - Ты, Александрович, пошли человека в Покровский монастырь за Иовом. Порадуем его пением великую княгиню. Подобного пения в Москве не сыщешь.
- Верно сказано, батюшка-князь. Сей миг и пошлю Карлушу, - ответил Оболенский и ушёл исполнять повеление князя.
Этот день проходил в Старицах тихо и благостно. Оживление в княжеских палатах наступило к полудню. Соломония вышла к трапезе вся в свечении, словно в пасхальный день. Она была в ожидании чуда. После трапезы князь Андрей повёл великую княгиню на богослужение в кафедральный Благовещенский собор. Там отстояли обедню. Чинность службы и пение хора пришлись ей по душе. Особенно же очаровал Соломонию своим чистым ангельским пением отрок Иов. Он был иконописен.
- Ему бы в стольном Успенском соборе на клиросе петь, - заметила Соломония.
- Придёт час, и позовём, - ответил князь Андрей.
Соломония поняла значение сказанного, посмотрела на Андрея ласково. "Господи милостивый, помоги исполниться благим помыслам", - подумала она.
После обедни великая княгиня в сопровождении князя Андрея и его свиты прошлась по главной Богдановской улице удельного княжества, любуясь тихим, уютным городом, утопающим в зелени садов, его красивыми хоромами, церквами.
- Как боголепно у тебя здесь, Андрей Иванович, не то что в оглашённой Москве.
- Верно, матушка. - Но на чело князя пало облако, сказал о давно наболевшем: - Да вещает сердце, что близок конец той благости. Вот-вот не только Старицы, но и всю Россию опалит огнём, ежели не будем добиваться нового устроения державы.
- Как согласно мы мыслим. И верно, вижу я во всей державе поветрие на грозу. Великий князь Василий изживает себя, в окружение берёт таких поганцев, как князь Иван Шигона. Вот и ваши князья Голубые-Ростовские к нему подстегнулись. - И воскликнула: - Господи, избавь нас от пришествия сатаны!
Старицкие горожане заполонили Богдановскую улицу, всюду плотной стеной стояли на деревянных пешеходках, толпою сопровождали великую княгиню, славили её. А досужие кумушки судачили о своём.
- Лепота, что у княгини-матушки, что у князя-батюшки, от Бога. Им бы и быть семеюшками, - громко размышляла полнолицая горожанка.
Старицы жили в преддверии большого христианского праздника Преображения Господня, до которого оставался один день. Тому празднику суждено быть особенно памятным Соломонии и Андрею. Он наступил для них раньше, чем для всех россиян. Знали князь и княгиня, что в самую полночь, как наступить Преображению Господню, в мире вершатся всякие боголепные чудеса. И теперь Андрей и Соломония нетерпеливо ждали приближения вечера и ночи. Да время удалось скоротать незаметно: то за трапезой, то за осмотром хозяйства княжеского подворья. Князь Андрей показал Соломонии свою псарню - породистых гончих, борзых, волкодавов.
- Одни они утеха у меня, обездоленного злым роком, Соломонеюшка, - пожаловался князь.
- Тебя жалею, светлый князь, лучшей доли желаю, - отозвалась Соломония, когда шли от псарни на конюшню.
- Правда, и здесь есть доброе существо, коему можно попечаловаться в час боли. Вон конь Жемчуг. - Андрей подвёл Соломонию к стойлу, где отдыхал белоснежный жеребец. - Он всё понимает, когда я душу чищу близ его.
- У меня и того нет, князь Андреюшка. Разве что тётушка Евдокия Ивановна. Она у меня молчалива, как рыба. Порой и ей не скажешь того, чем душа болит. Потому я медленно тлею в одиночестве. Одно меня может утешить теперь - дитя. Чрево моё плодородно, сие я знаю, да семя в него некому было положить. Волчицей бы завыла, тогда, может быть, матёрый волчище нашёлся бы.
- Полно, Соломонеюшка, кручиниться, - весело отозвался Андрей. - Близок час чудесам вершиться. И пусть над нами Всевышний чинит суд. А мы совершим чудо.
Князь Андрей смотрел в прекрасные глаза Соломонии, и был его взгляд так откровенен, так правдив, что великая княгиня нисколько не усомнилась в том, что чуду быть. Она ничего не ответила князю на ясно выраженное желание. Да и не нужно было слов. Всем своим существом, и глазами, в коих плескалась радость, и красиво очерченными губами, и движением руки, коей Соломония прикоснулась к Андрею, и ещё многим другим, чего князь не мог объяснить, Соломония дала ему понять, что она готова сотворить с ним чудо.
Они ещё погуляли по княжескому подворью, прошлись садом, где было светло от яблонь, усыпанных плодами. Взошла полная луна, и сад казался волшебным.
- Благостно. Так бы и в мире... - тихо произнёс Андрей. И вдруг его ожёг страх за Соломонию. Спросил: - Ты не боишься, что будет потом?
- Нет. Все страхи мои уже сгорели, и дух их выветрился из груди. Ведаю, что и Бога мне бояться не следует: он меня не осудит.
К Андрею и Соломонии подошла обеспокоенная боярыня Евдокия.
- Матушка, в терем пора бы. Полночь близко, - предупредила она.
- Не тревожь меня, тётушка, дай надышаться волюшкой. Иди и помолись за меня.
Евдокия поклонилась и ушла. Она-то всё понимала, да трепетала душой и телом за свою любимую племянницу. "Ой, над омутом стоит голубушка, да и бросится туда. Теперь уж бросится. Всё на лике светится", - причитала со вздохами боярыня. Но в терем не ушла, а затаилась, спряталась в калине на выходе из сада, готовая жизнь свою отдать, лишь бы не помешал кто-либо великой княгине прыгнуть в омут.
И Соломония знала, что тётушка Евдокия в сей час охраняет её покой, где-то поблизости укрылась. Потому, когда князь Андрей повёл Соломонию к избе садовника, она шла рядом с ним спокойная и счастливая. Они вошли в чистую избу. Князь Андрей заложил в двери дубовый засов, взял Соломонию за руку, и они поднялись в светёлку.
Князь и княгиня горели от страсти. В них накопилось её столько, что и в молодости подобного не испытывали. Однако волю той страсти они дали не сразу, вели себя сдержанно, дабы не сгореть в пламени чувств, не впасть в забвение, а потом не помнить, как всё было. Они творили обряд близости степенно, неторопливо. И это приносило им блаженства больше, нежели необузданность чувств. Они оба были прекрасны во всём: в нежности, в ласке, в узнавании друг друга. Соломония впервые в жизни узнала настоящего мужчину, восхитившего её своей чадородной силой. Князь Андрей впервые познал женщину, с коей мог согрешить многие годы назад, о коей мечтал всю жизнь.
- Господи милостивый, я получил всё, чего жаждал двадцать лет, - шептал он.
- Мать Пресвятая Богородица, ты наградила нас жаждой чадородия. Молюсь тебе, спасительница наша, - вторила Соломония князю. И ласкалась, побуждая Андрея творить чудо ещё и ещё.
Уже наступил день Преображения Господня. Иисус Христос в последний раз сказал своим ученикам: "Среди вас есть некоторые, что до смерти увидят силу Царствия Божьего". Господь взял с собой Иакова, Иоанна, Петра и поднялся с ними на гору Фавор. И преобразился пред ними: просияло лицо Его, как солнце, одежды сделались белыми, как свет. И вот явились им Моисей и Илия, с Ним беседующие. При сем Пётр сказал Иисусу: "Господи, хорошо нам здесь быть, если хочешь, сделаем три куши: Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии". Когда он ещё говорил, светлое облако осенило их и глас из облака глаголющий: "Сей есть Сын мой Возлюбленный, в котором Моё благоволение; Его слушайте!"
Соломония и Андрей вернулись в княжеские палаты, когда в птичнике пропели первые или вторые, а может быть, третьи петухи. Время для них потеряло смысл. Боярыня Евдокия проводила их от сада до чёрного крыльца. Там увела Соломонию в опочивальню.
И никому из них в этот час не было ведомо, что содеянное нынче ночью в светёлке уже не было тайным. Да знали они другое: сам Христос Спаситель говорил, что всё тайное становится явным. Тому свидетельств появится много. И одно из них - возникновение на Руси Кудеяра, снискавшего и добрую и худую славу во времена Ивана Грозного. Сказывали и утверждали по державе многие, что тот Кудеяр был сыном великой княгини Соломонии, именем Григорий.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ЖЕСТОКОСЕРДЫЙ
Великая княгиня покидала Старицы на другой день после праздника в честь Преображения Господня. При Соломонии были боярыня Евдокия, человек пять прислуги и десять телохранителей. Ещё князь Андрей отправлял на московскую службу два десятка воинов, а с ними старшим молодого боярина Фёдора Колычева. Зная Колычевых с лучшей стороны, князь Андрей попросил Соломонию:
- Возьми Фёдора на дворцовую службу, да поближе к себе. А в трудный час положись на него.
- Так и будет, любый, - ответила Соломония.
Фёдор того разговора не слышал. Он был возбуждён, нетерпелив и рвался в Москву. Хотелось ему поскорее достать князя Василия Голубого-Ростовского, свести с ним счёты за поруганную честь княжны Ульяны. Да и за своё оскорбление, за то, что подло нанёс удар, он думал отплатить князю.
- Буду молить Бога, чтобы он помог тебе наказать злочинца, - сказала княжна, когда Фёдор забежал на подворье Оболенских, дабы проститься с Ульяной. Он встретился с княжной всё в той же горенке-прихожей перед светлицей. Обняв Ульяну за хрупкие плечи, произнёс:
- Ты береги себя. Я скоро вернусь и пришлю сватов.
Ульяша грустно улыбнулась и ничего не ответила. Да и как скажешь, ежели в эти дни она очищалась от плода вражьего. Кажется, с Божьей помощью и силой трав ворожеи Степаниды Рязанки всё завершилось благополучно. Однако у неё нашлось тёплое прощальное слово:
- Я люблю тебя, Федяша, и жду твоего возвращения. А сваты... придут, и им не откажут.
Фёдор уходил от Ульяши и с подворья Оболенских с щемящим сердцем. Вещало оно ему, что не случится у них с Ульяшей безмятежного будущего. Он рассердился на себя и подумал: "И что это я дрогнул перед невзгодами! Нам бы лишь вместе неразлучно..."
Проводы великой княгини были торжественны. Трезвонили колокола, как и при встрече, горожане вышли к Волге и провожали Соломонию за мост и дальше. А князь Андрей с вельможами сопровождали великую княгиню до самого рубежа княжества, который пролегал под Волоком Ламским. Андрею хотелось большего. Он готов был следовать за нею до Москвы, лишь бы держать в руках её нежную руку, смотреть в её прекрасные глаза и ловить её завораживающую улыбку, а потом запомнить всё на многие годы. Но того ему было не дано. Он предугадывал судьбу прекрасной россиянки из достойного рода бояр Сабуровых, и жгучая ненависть к старшему брату накапливалась в его душе, переполняла её. Не стерпев жжения, он сказал:
- Останься в Старицах, Соломонеюшка. Я сумею тебя защитить.
- Осталась бы, родимый, да ведь он спалит Старицы и весь добрый люд погубит. Ему, жестокосердому, сие посильно.
Настал миг расставания. Княгиня, забыв о каких-либо условностях, не видя придворных вельмож князя и своих спутниц, прижалась к груди князя Андрея. Он обнял её. Соломония была покорна и печальна, ведала, что только чудо может сохранить её в этом вольном мире. Но, не надеясь на то, что князь Андрей может защитить её от жестокого супруга, она уходила навстречу неизбежным потрясениям мужественно и гордо.
- Пока жива, буду помнить тебя, любый.
- Мы ещё встретимся, мы будем вместе, - с верою ответил князь.
- Дай-то Бог, - молвила Соломония, поцеловала Андрея в лоб и скрылась в каптане.
В свите Соломонии, среди телохранителей и прислуги, были всё-таки послухи и видоки великого князя. Они радовались тому, что усмотрели при расставании Соломонии и Андрея. Теперь им было с чем идти к князю Ивану Шигоне, главному великокняжескому псу, было в чём обвинить великую княгиню и старицкого прелюбодея. Потому все заспешили в Москву: одни - для того, чтобы поскорее увидеть близких, другие - с тем, чтобы обличить тех, кто должен быть обличён.
У боярина Фёдора Колычева к жажде поскорее добраться до Василия Голубого-Ростовского примешивалось желание увидеть родную Москву. Он в ней родился, и детство его прошло на Рождественке, близ женского Рождественского монастыря. Да и родни у Фёдора было много. Высились палаты бояр Колычевых на Патриарших прудах, в Заяузье, на Пречистенке, в других местах большого города. Рассчитывал Фёдор до того, как заступить на государеву службу, навестить всех близких, передать поклоны от матушки с батюшкой. Плохо было то, что он не знал, какую службу ему уготовил великий князь. Может, пошлёт в порубежье, стоять на Оке против крымских или казанских татар, кои по нескольку раз в год нападали на южные земли России. Что ж, он отправится в порубежье, будет отражать набеги татар, потому как Колычевы никогда не страшились выйти лицом к лицу с врагом.
Однако судьбе было угодно, чтобы жизнь Фёдора потекла по иному руслу. Едва появившись в стенах Кремля, он был определён в великокняжеские рынды. Тому причиной были не только просьба князя Андрея, но и личные качества Фёдора. В свои девятнадцать лет он был красив и статен, природа наградила его недюжинной силой, ловкостью и смелостью. Он получил хорошее воспитание, умел писать, читать, знал греческий язык. Ко всему этому он был честен, правдив и спокоен. Держался он независимо, но не гордо, а с достоинством. И вместе с тем у него не было высокомерия, честолюбия и заносчивости.
Дворцовая служба оказалась Фёдору не в тягость. Он легко привык нести ночное бдение и быть исполнительным. Угнетало его только то, что он не мог пока найти князя Василия Голубого-Ростовского. И у него не было возможности отправиться на поиски князя. Оставалось уповать на случай. Пока же Фёдор врастал в дворцовую жизнь. Волею великой княгини его поставили старшим над рындами, кои охраняли её покои. Жизнь во дворце текла мирно, тихо, но стражи несли свою службу рьяно, и молодому воеводе всегда находилось дело. По ночам он как радетельный хозяин обходил посты, вовремя менял караульных, заботился о том, чтобы они спали в караульном покое, а не на постах. Случалось, следил за ночными посетителями дворца. И однажды во время ночного обхода он встретился с незнакомым благородным старцем в монашеском одеянии. Шёл он по длинным сеням от покоев великого князя к покоям великой княгини. То был великосхимник Чудова монастыря Вассиан Патрикеев. Он первым остановил Фёдора и заговорил с ним.
- Сын мой, вижу тебя впервые. Чей ты и откуда, как попал во дворец? - спросил старец.
- Святой отец, прости, но мне бы тебя надо было спросить, как ты в ночное время оказался во дворце? Вижу, чувствуешь себя здесь вольно, знать, часто ходишь в великокняжеские терема. И мне должно по службе ведать, кто ты. Уж не духовник ли государя?
- Странно, что ты об этом спросил, - завёл разговор Вассиан. - Но тебе откроюсь, потому как вижу по челу, что достоин доверия. - Монах увидел лавку, присел на неё и пригласил Фёдора. - Мне не довелось быть духовником государей. Я бывший князь Василий Патрикеев, ноне же инок Чудова монастыря Вассиан. Жду возвращения из похода государя, чтобы посоветоваться с ним. Пишем мы вместе с Максимом Греком, ещё с Фёдором Карповым и дьяком Николаем Булевым-Любчанином для правителей. Мы утверждаем, что государь должен управлять державой грозою правды, закона и милосердия. Как сие примет государь Василий, нам должно знать. - Умные, ещё зоркие глаза Вассиана смотрели на Фёдора требовательно. - Вот ты, что думаешь? Ноне во дворце мало придворных с такими искренними ликами. Откройся же, юный муж.
- Закон и правда от Бога, и жить по ним всем - и государям, и простому люду, - ответил Фёдор.
- Верно речёшь: от Бога и для всех.
- Сам же я есть Фёдор Колычев, сын Степанов. Прибыл из Стариц на великокняжескую службу. Стою близ матушки Соломонии.
Вассиану пришёлся по душе молодой воевода. Но он не спешил выказать свои симпатии, попытался разузнать, чем живёт молодой Колычев.
- Ведаю я, чего стоит знатный род бояр Колычевых. Твоего батюшку Степана Ивановича, прозвищем Стен Стур, знаю. Он был в опале у князя Василия. Как же ты попал сюда на службу, чем заслужил милость великого князя?
Фёдор был не так прост. Он осмотрелся: в сенях послухам и видокам великого князя негде было спрятаться. Спросил старца:
- Скажу правду, останется ли нашей?
- Умён. Я понимаю тебя. - Вассиан улыбнулся. Положил свою ещё красивую и крепкую руку на колено Фёдора, сказал доверительно: - Послушай прежде моё сокровенное. Я в княжеских палатах бываю многажды. Великий князь часто беседует со мной. Вот и в последний раз перед отъездом во Псков надеялся получить моё благословение и ждал совета, как быть ему, бесчадному, с неплодной Соломонией, дабы обрести наследника престола, продолжателя великих князей со времён Владимира Святого. Ответил же я ему, что ни вселенский первосвятитель, ни московский митрополит Даниил, ни архиереи не вольны дать тебе свободу, великий князь. Господь Бог сочетал, человек же не разлучает. Ан князь Василий жестокосерд, ему встречь не иди. Потому ноне я опальный. А бесчадный князь ищет новую долю. И не найдёт. Чего не дано Богом, того от сатаны не получишь.
Фёдор слушал Вассиана внимательно, и мысли в его здравой голове текли в согласии со старцем. Угадал он в мудром Вассиане ясновидящую силу. И то сказать, теперь он, Фёдор, и сам склонен думать, что великий князь лишён силы чадородия. К такой мысли, правда ещё не утвердившейся, он пришёл в тот миг, когда увидел, как Соломония расставалась с князем Андреем. Она обрела на груди у князя покой, она расцвела в Старицах, как плодное дерево, и возвращалась в Москву обновлённой.
Что ж, согласился Фёдор, старец Вассиан прав, что не дал обещания князю Василию поддержать его на соборе ради разлуки с многострадальной Соломонией.