Вёрст за двести до Каргополя обоз из тридцати семи подвод остановился на ночлег в селении Верхние Березняки. Всё было как обычно. Староста разместил людей на отдых, коней поставили в тёплые конюшни, корм им задали. Караулы блюли добро. Пантелей принял ещё воз пушнины. Ночь прошла спокойно. А утром дьяк Пантелей пожаловался, что приснился ему сон и в том сне он мылся в реке вкупе с Алексеем. Рассказывал тот сон Пантелей за трапезой. Крестился на образа и молвил, когда завершил байку:
- Вот что, други мои: сей сон вещий, потому как пришёлся он на чистый четверг. Как пойдём дале через леса, берегитесь да будьте готовы татей встретить.
- Ну, Пантелей, так ты и думаешь, что сон тебе в руку, - заметил Алексей. - Если б виденье некое, а то сон...
- Так и думаю, Алексей. Не впервой сие. Лет пять назад всё случилось по сказанному. И купался я во сне с кем-то и через день, как припозднились на перегоне из-за метели, так и набросилась на нас чудь заволоцкая. Многие наши пали. И чудь мы побили, мало от ватажки в лесу скрылось. Да Бог помогал нам, потому как государево добро везли и не потеряли.
- Будем и мы уповать на Всевышнего. Эвон сколько сотен вёрст прошли без порухи. Тут-то мы уж почитай дома, - размышлял Фёдор.
На том путники и забыли этот разговор. Вновь впереди только дорога. И день прошёл благополучно. Вот и последнее селение, от которого обоз пойдёт лесами, срезая изволок Онеги, удлиняющий путь вёрст на полсотни. Как угомонились на постое, потрапезничали, так и спать легли. Алексей и Фёдор умостились на одном топчане. Фёдор вскоре уснул, у Алексея же ни в одном глазу сна не было. Он вспоминал свою Ксюшеньку. Погоревал, что всего через полгода после свадьбы их разъединили. Когда уходил из дому, Ксения заплакала.
- Чует моё сердце, что нас надолго разлучают, родимый, - шептала она в плечо Алексею.
- Ну полно, полно, ладушка. До Каргополя и обратно путь невелик. - Он целовал Ксению, гладил её живот: она уже, кажется, понесла. - Ты, моя родненькая, теперь о малышке думай да береги его, поди сынок будет.
Обманула судьба Алексея, да всё происками князя Ростовского-Старшего вкупе с князем Иваном Овчиной и князем Иваном Шигоной. Понял он, что, питая его лаской, они лицемерили и обманывали. Маясь от бессонницы, Алексей пожалел и Фёдора, коего разлучили с невестой. А сердце щемило от предчувствия беды. Поелозив вдоволь на жёстком ложе, Алексей встал, накинул кафтан, вышел из избы. Мороз и ветер тут же охватили его, до исподнего доставая. "Ишь ты, всё, как после вещего сна Пантелея", - подумал Алексей и вернулся в избу. Лёг на топчан, согрелся и уснул-таки.
День начинался как обычно. Встали ещё до свету: Пантелей не давал залёживаться в тепле, блюл порядок. Чуть развиднелось, и выехали. Алексей с проводником и ратником Филимоном катили впереди обоза, за их спинами - десять ратников, далее обоз в сорок три подводы, за обозом - Фёдор во главе десяти воинов. Метель уже кружила вовсю, но особой силы-злости не показывала. Как въехали в лес, и вовсе стало тихо, лишь ветер кружил-шумел в вершинах деревьев. В полдень, как всегда, была короткая остановка. Возницы и воины задали коням овса в торбах, ратники и все прочие хлеба с вяленым мясом пожевали. И снова в путь. Уже смеркалось, когда Пантелей вышел из возка, догнал Алексея и предупредил:
- Сторожко смотрите вперёд. Где-то опасица тут.
- Понял, Пантелеюшка, понял, - ответил Алексей.
Он ощутил в груди непривычное беспокойство, острее вглядывался в лесную чащу, словно хотел пронзить хвою взором. Но ничто не предвещало беды. Она, однако, пришла, когда до зимника оставалось не более пяти вёрст. Впереди что-то затрещало, заскрипело, и на дорогу с выстрелом, подняв тучу снега, упала сосна и перекрыла путь. А в то же время в лесу раздался свист, улюлюканье, и на обоз налетела ватага чуди заволоцкой, все в вывернутых мехом наружу шубах, в лохматых собачьих шапках. Полетели стрелы. И вот уже тати выскочили на дорогу. Они были конные, все на юрких маленьких и косматых лошадках. Ратники едва успели выхватить мечи, сабли, и началась сеча.
Наверное, разбойники одолели бы ратников, потому как их было больше. Но они были неумелые бойцы, и мечи у них были короткие. И напали они на бывалых воинов. К тому же все возницы взялись за оружие. Даже дьяк Пантелей и писец Арсений защищали свой возок. Тати, однако, налетели в первую голову на ратников впереди обоза и в хвосте. Басманову и Колычеву первыми пришлось сойтись с чудью. Алексей сразу же выделил среди разбойников атамана и бросился на него. Но тот ловко ушёл от единоборства, что-то крича, встал за спины своих подручных. И на Басманова наскочил меднолицый детина. Алексей увернулся от ударов чуди, послал коня вперёд, оказался сбоку от татя и с силой рубанул его по шее. Тут же удачно подвернулся другой тать, он и его достал. И вновь Алексей попытался добраться до вожака, который всё время что-то кричал. Снова перед Алексеем возникли два юрких разбойника. Но им не удалось остановить его стремительный натиск, он пронзил одного, у другого выбил из рук оружие. И вот уже вожак близко. Знал Алексей, что, как только он вышибет его из седла, тати дрогнут. Рядом с Алексеем удачно бились его воины, и вожаку уже некуда и не за кого было прятаться.
Фёдор и его ратники, ещё с десяток возниц, управились с нападавшими тоже успешно. Они остановили татей, когда те ещё не выскочили на дорогу. В считанные минуты шесть или семь разбойников валялись на снегу, остальные бросились бежать. Фёдор крикнул своим воинам:
- Не преследуйте их, пусть бегут! Обороняйте обоз! А я в голову... - Промчавшись вдоль возов, Фёдор увидел на снегу ещё трёх поверженных татей. - Держитесь, браты! - крикнул возницам Фёдор и поскакал дальше.
Он застал ещё одну схватку. Несколько разбойников ещё бились с воинами. Фёдор подоспел ко времени. Он с ходу сразил одного татя, сбил с коня другого. Ещё троих свалили ратники, а оставшиеся поспешили скрыться в лесу. Среди воинов Фёдор не заметил Алексея.
- Где десятский? - вскричал он.
- В лес за вожаком помчался! - ответил молодой воин.
- Вот нелёгкая его понесла!
К Фёдору подбежал Пантелей.
- Путь очистить надо! - крикнул он.
- Надо! А ну вперёд, други, вперёд, стащите дерево скопом! - распорядился Фёдор.
Тут подбежали возницы, коих позвал Пантелей, и все поспешили стаскивать с дороги дерево. А Фёдор поскакал в лес. Он пробирался по следу сажен двести и ругался, костерил Алексея: "Неладная тебя понесла!" И вдруг увидел, что навстречу ему бежит конь без всадника. Заметив Фёдора, конь шарахнулся в сторону. Фёдор узнал в нём буланого с белой звёздочкой на лбу - коня Алексея.
- Господи, да что с Алёшкой-то! - выдохнул Фёдор и послал своего коня вперёд.
Сажен через сто Фёдор увидел в густых сумерках под сосной, что кто-то копошится. Он спрыгнул с коня и с обнажённым мечом побежал к тому, что привлекло его внимание. Двое из чуди заволоцкой стаскивали кафтан с Алексея.
- Ах вы, гады ползучие! - крикнул Фёдор и ринулся на разбойников.
Один из них побежал, другой вскинул короткий меч, но ему не удалось ударить: Фёдор отбил меч и поразил татя своим оружием. Оглядевшись, он склонился к Алексею и увидел его окровавленное лицо. Кафтан был расстегнут, и Фёдор приложил ухо к груди друга. Тот был жив. Фёдор осмотрел лицо. На лбу, над левым глазом кровоточила рана, похоже, от удара чем-то острым. Он пощупал лоб, голову - рана была неглубокой, череп - цел. Фёдор встал, ещё раз огляделся, пытаясь понять, что же произошло, и заметил низко отходящий от сосны сук. Под ним валялась шапка Алексея, в снегу блеснул меч. Фёдор поднял всё это, прошёл несколько дальше и увидел, что конский след оборвался и конь Алексея повернул обратно. И Фёдор понял, что Басманов на скаку ударился лбом о сук и был выброшен из седла.
- Ах, Алёшка, как тебе не повезло! - посетовал Фёдор. Он повернулся и увидел, что и его коня нет. - Господи, ещё не легче! - Его взяла оторопь. - Да как же теперь?
Он подумал, что, как только кони Алексея и его прибегут к обозу, там сочтут, что они сгинули в лесу. И Пантелей не отважится задержать обоз, отправить людей на поиски. Сгоряча Фёдор хотел бежать к обозу, но, глянув на Алексея, одумался. Пнув со злости убитого татя, он вновь склонился к Алексею и понял, что тот в беспамятстве. Он взял пригоршню снега, согрел его в руках и, когда ком обмяк, приложил его к ране, зная, что кровотечение остановится. Он распахнул свой кафтан, вытащил из-под свитки рубаху, оторвал подол и перевязал голову Алексею. Застегнув на нём кафтан, подобрался под друга, поднял и понёс к дороге. След уже был плохо виден. Да и Алексей мешал смотреть под ноги. Фёдор подумал, что может сбиться со следа. Увидев валежину в обхват, он подошёл к комлю, положил на него Алексея, пригнулся и, изловчившись, взвалил его на спину, вышел на след и побрёл вперёд.
Фёдору показалось, что он идёт лесом целую вечность. В одном месте ему помстилось, что он сбился со следа, потерял его в густой чаще, вернулся назад, поплёлся туда, где деревья были реже, нашёл множество следов, и все они вели к дороге. Наконец-то он выбрался на неё. Она была пустынна: обоз ушёл, лишь на обочинах валялись убитые тела. Фёдора вновь взяла оторопь. Сумеет ли он донести Алексея до зимника, куда наверняка отправился обоз? Но другого выхода он не видел, и, стиснув зубы, Фёдор пошёл. Он был сильный, но и ноша была нелегка: не меньше шести пудов весил Алексей. Сгибаясь под тяжестью раненого друга, Фёдор шаг за шагом одолевал сажени, вёрсты. Пройдя версты три, он выбился из сил. Хотелось упасть на снег и не подниматься. Но к ночи крепчал мороз, и он знал, чем эта слабость может обернуться. И Фёдор продолжал идти вперёд из последних сил, ругая дьяка Пантелея, который не счёл нужным ни подождать его, ни послать людей на поиски. Он понимал, что у Пантелея есть оправдание - доставить в сохранности государево добро. Но это не усмиряло ярости Фёдора. Может быть, сия ярость и помогала ему одолевать вёрсты. Но вскоре и она погасла. Фёдор почувствовал головокружение, сознание стало проваливаться, он шёл, шатаясь, уже не чувствуя замерзших рук, удерживающих Алексея. И когда Фёдор бессильно опустился на колени, готов был завалиться на бок, он услышал конский топот и скрип санных полозьев. Со стороны зимника к нему кто-то приближался. Сознание Фёдора пробудилось, он попытался встать, но не смог.
В это время к нему подъехали восемь всадников - это были ратники его десятки, а в возке рядом с возницей сидел дьяк Пантелей. Увидев, в чём дело, всадники спешились. Тут же трое из них сняли Алексея со спины Фёдора и понесли в возок. К Фёдору подошёл Пантелей.
- Ты жив, родимый?
- Бог миловал, - ответил Фёдор, подняв голову.
Ему помогли стать на ноги и повели к возку, посадили в него. Пантелей достал из сумы баклагу с хлебной водкой, открыл её и поднёс Фёдору.
- Испей-ка, и силы прирастут.
Алексея накрыли попоной, возница развернул сани, и все отправились в обратный путь. В зимнике Алексея положили на нары, ближе к очагу, и самый сведущий в лекарском деле Пантелей принялся осматривать его, слушал грудь. Он влил в рот Алексею хмельного и, когда тот проглотил его, сказал:
- К утру оклемается.
В зимнике ещё не скоро все успокоились. Несколько ратников и возниц получили раны, их перевязывали, смочив повязки водкой.
К утру, однако, Алексей не очнулся. Его привезли в Каргополь всё в том же возке. И только на четвёртый день он открыл глаза и, увидев Колычева, спросил:
- Федяша, где я? Ведь был в лесу.
- Здравствуй, раб Божий, с возвращением тебя в лоно жизни, - улыбаясь, сказал Фёдор.
Позже память Басманова прояснилась. Ион поведал Фёдору, как гнался за вожаком татей заволоцких и как его что-то ударило в лоб.
- Помню свет молнии, и больше ничего.
- Предай забвению случившееся, - произнёс Фёдор. - В сечах всякое бывает.
К ним в покой заходил воевода Игнатий Давыдов. Он поблагодарил за службу государю, сказал, что в грамоте всё отпишет князю Ивану Овчине-Телепнёву, и пожелал Алексею поскорее подняться на ноги, потому как их ждут разные перемены. Какие это перемены, наместник не пояснил.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ВЕСНА ПЕРЕМЕН
Приближалась весна. Её ждали с нетерпением: устали за зиму от праздников. Тут и Рождество Христово, и Святки, и Крещение Господне. А вскоре же после Богоявления в Кремле состоялась великокняжеская свадьба. Спустя всего два месяца после заточения Соломонии в монастырь князь Василий повёл под венец литовскую княжну Елену Глинскую, племянницу известного на Руси и в Литве князя-перелёта Михаила Львовича Глинского. Он в эту свадебную пору сидел в темнице, посаженный туда за измены девять лет назад государем Василием.
Женитьба великого князя на девице литовско-татарского роду вызвала в Москве и особенно среди вельмож много пересудов, порицаний деяния государя. Умные люди той поры, встретившись на Соборной площади после богослужения, говорили со знанием тайных побуждений великого князя Василия. Вот остановились возле колокольни Ивана Великого три почтенных москвитянина: сочинитель Иван Пересветов, будущий дьяк, глава Посольского приказа Иван Висковитый, ещё будущий глава Избранной рады дворянин Алексей Адашев. Они любили постоять здесь вдали от послухов и поговорить вольно. Да прежде чем повести речь о кремлёвской жизни, они полюбовались великим творением русских мастеров и итальянского зодчего Бона Фрязина. Их изумляло величие восьмигранного столпа, вознесённого в небо на высоту птичьего полёта. Там, наверху, только что отблаговестили колокола. Их малиновый звон, кажется, ещё витал в воздухе.
- Благость какая, - произнёс Иван Пересветов, высокий молодой муж в богатом кафтане и распахнутой бобровой шубе. Его глубокие серые глаза светились умом и жаждой жизни. - И право же великую колокольню на века грядущие вознёс наш батюшка-царь Иван Васильевич. Поди во всём белом свете подобной нет.
- Было, было. Теперь не то. В суете проводят время государи, - заговорил Иван Висковитый, тоже молодой муж, видом строгий, с холодными и проницательными голубыми глазами. Ему суждено быть распятым на дубовом кресте Иваном Грозным за супротивные, но праведные слова. - Батюшка-царь Иван Васильевич велик потому, что многое нам оставил. Эвон стены какие. И соборы на загляденье всему миру вознёс. А что наш государь, его сынок? Всё с кровными братьями воюет, и токмо.
- Ну как же? - возразил Алексей Адашев, совсем молодой человек, у коего на красивом лице пока лишь рыжеватые усы выделялись, а бороды и знаку не было. Но стать заметна: в плечах широк, в талии словно девица. - Князь-батюшка тоже отличку имеет. Чужеземную девицу взял. Россиянка-то ему неугодной оказалась.
- Роду неведомо какого, ан кровей многих. Но тут батюшка Василий далеко метит. Ожёгшись на русской девице и воспылав страстью к иноземке, он надеется, что она сей же миг принесёт ему наследника. Однако сами посудите, в сорок-то семь лет легко ли подобное сотворить Василию, ежели прежде не сотворил? - размышлял Висковитый.
- Господи, сие вполне детородный возраст, - отозвался Пересветов.
Казалось, они вели серьёзный разговор, но в нём сквозила ирония в адрес великого князя. Потому они и вели беседу в стороне от кремлёвского многолюдства.
- И то верно, - согласился с Пересветовым Висковитый. - Но первопричина женитьбы нашего батюшки на Елене Глинской в ином. Что уж говорить, тут прямое желание войти в родство с видным литовским княжеским родом.
- Сие стремление похвально, - вставил своё слово Алексей Адашев. - Сколько русских земель ещё томится под польско-литовским игом! Даже Смоленск, стоявший в русском поле пятьсот лет, ноне опять литовцами-поляками полонён.
- А посмотреть с другой стороны, - продолжал Иван Висковитый, - род Глинских происходит от потомка ханов Большой Орды Чингизида Ахмата. Потому нам легче будет жить и ладить с Казанским ханством.
Зимний день был в разгаре, кремлёвские соборы вновь распахнули свои врата. Москвитяне потянулись к обедне. Падал лёгкий снежок. Над колокольней Ивана Великого мельтешили-кричали вороны, галки. А беседе общительных друзей не было конца.
- Одно мне непонятно, - не прекращал разговор Пересветов. - Отчего государь не спешит выпустить из сидельницы на волю дядюшку великой княгини. Сколько лет томится за сторожами!
- И никто на твоё пытание не даст ответа. Уж куда там, сам германский император Максимилиан просил освободить князя, ан нет, государь его просьбе не внял. Суровости у него не убавишь, - пояснил Висковитый.
- Ах, да всем тут ведомо, что сама Елена не желает видеть дядюшку на воле, - высказал своё предположение Алексей Адашев. И покрутив головой вправо-влево: не видны ли где послухи-доглядчики, - таинственно произнёс: - Приберёг я вам новинку, служилые. На диво та новинка. Слышал я от Якова Мансурова о том, что князь Иван Шигона опалой обожжён и бит кнутом в пытошной.
- За что такая немилость к дворецкому? - удивился Пересветов.
- Сказывал Мансуров, что государь получил грамотку из Рождественского монастыря, куда Соломонию увезли на постриг. Будто бы Шигона бил великую княгиню плетью. Того на Руси ещё не бывало.
- Верно молвишь, не бывало. Потому Шигоне поделом: не возносись над помазанниками Божьими, - отметил Пересветов.
- Где они все ноне? Соломония и кто с нею был повязан: Фёдор Колычев, ещё Алексей Басманов?
- Слышал я, что Соломония отвезена в Каргополь. И Колычев с Басмановым оставлены там при воеводе. А Шигона отправлен ратником в Сторожевой полк на Оку.
Беседа друзей, похоже, была исчерпана, и они медленно направились к Никольским воротам. На речке Неглинной было полно детворы: шло весёлое катание с горок. Вдоль реки с Красной площади ползли тяжёлые сани, груженные зерном, всякой снедью, дровами. Там, на площади, ноне торговый день. В этот час Красная площадь шумела, гудела, пела, кричала. Да ещё разносилось над нею мычание коров, ржание лошадей - одним словом, богатое торжище жило своей полнокровной жизнью. Москвитяне и крестьяне из ближних и дальних мест торопились купить-продать всё, что нужно. Знали россияне, что близко то время, когда торжища в стольном граде оскудеют, как и во многих городах России. Тому причина одна: татарское нашествие, набеги на Русь летучих орд. Держава уже не платила дани ордынским ханам, но ни казанские татары, ни тем более крымские не давали покоя россиянам до сей поры.