Царь Иван не покинул храма, опричная свита - тоже. И никто не обнажил голов, шлыки торчали над верующими, словно сатанинские пальцы. Филипп повернулся к иереям, гневно сказал:
- Угодники! Что ж, молчите и впредь, пока ваш благочестивый царь не прилетит в храм на ведьме! - С тем митрополит и ушёл в алтарь. Он слышал, как царь Иван засмеялся и крикнул: "Ату его! Ату!"
Перебирая недавнее прошлое и все царские проказы-осквернения храмов, монастырей и православной веры, Филипп вспомнил о монашестве. Оно ещё не было до конца задавлено царской тиранией, и по монастырям святые отцы судили Ивана Грозного за бесчинства. Их голоса пока были слабыми, однако долетали через послухов Малюты Скуратова до Москвы, до ушей государя. И прозорливый Филипп уже видел, как царь сводит счёты с русскими монастырями. Увы, то сведение счетов будет ужасным, особенно в Новгородской земле, где иноки вопреки многим прочим инокам России громче и смелее гневались на попирателя православия и осуждали его.
Размышляя о монастырской братии, любимой и почитаемой Филиппом, он, не ведая того, обрёл провидческую остроту зрения и смог узреть всё, что случится за чертой текущего времени, в завтрашнем дне. По воле Божьей Филипп вознёсся из зловонной хлевины и умчал в Великий Новгород, там нашёл место на Городище, близ Торговой площади. И случилось сие в тот час, когда Иван Грозный предал смерти новгородского боярина Данилова, а с ним - семнадцать дворян, дьяков и подьячих. Ещё с поста, устроенного на мосту через Волхов, лилась кровь, а Филипп уже услышал, как Иван Грозный повелел своим катам-опричникам:
- Ноне говорю вам: возьмитесь за монастыри. Велю сравнять их с болотами по всей Новгородской земле. Казну очистите, иконы ценные и утварь серебряную и золотую отправьте в Александрову слободу. И помните: сам лично пойду следом за вами. Потому чините суд и расправу старательно.
- Исполним, царь-батюшка, с честью твоё повеление и не принесём тебе докуки на нас, - ответил Малюта Скуратов.
- А ты, князь Афанасий Вяземский, что молчишь? Что прячешь в глазах? - спросил царь.
Видел и Филипп смущение в глазах князя Вяземского. Знал он причину того. В одном из монастырей Новгородской земли стоял игуменом его старший брат Игнатий в миру. Как мог Афанасий сказать царю, что с радостью пойдёт рушить обитель брата? Но, связанный жёсткой клятвой опричнины, ответил, как должно:
- Не посрамлю и я опричной чести, государь. Положись на нас, как всегда.
Иван Грозный сдержал своё слово. Каждый день он поднимался до рассвета, переезжал из монастыря в монастырь, ликуя от своего озорства. По его повелению опричники снимали с храмов колокола, кресты, бросали, словно дрова, на возы чудотворные иконы, под метлу вычищали из келарен муку, крупы, масло, разоряли монастырское хозяйство, угоняли скот. В Вишерском монастыре Филипп видел, как опричники разбили раку святого Саввы и выкрали из неё святые мощи и большой серебряный крест.
Филипп не покинул Новгородской земли, пока не стал очевидцем всех преступлений царя Ивана и его опричников. Разбой длился две недели. Завершив разорение обителей, Грозный наложил на монашество непосильную денежную дань. Архимандритам он повелел внести в опричную казну по две тысячи, настоятелям - по тысяче, соборным старцам - по пятьсот золотых рублей. Они отказались платить, ибо, ограбленные, полушки за душой не имели. Царь приказал их бить. Когда опричники устали, Иван Грозный призвал к тому новгородских приставов и велел "бити их с утра до вечера на правеже до искупа беспощадно". Чёрное духовенство на Руси было обобрано государем до исподнего белья.
В эти дни Филипп молил Всевышнего о том, чтобы разверзил под ногами царя Ивана землю и бросил его в геенну огненную. Но час наказания ещё не настал, и помазанник Божий допущением Всевышнего бесчинствовал. Митрополит посетовал на такое неустроение и удалился в злосмрадную хлевину, дабы с терпением и верою дождаться своего часа и постоять за Русь и за други своя. Борясь каждый день и каждый час за спасение живота, Филипп пускался на разные уловки, чтобы обмануть своего пронырливого палача Степана Кобылина. Однажды, когда падающие капли воды, казалось, вот-вот лишат его разума, Филипп крикнул стражу, который стоял за дверью:
- Эй, воин, позови десятского Кобылина!
- Ишь чего захотел! Наш господин почивает, и разбудить его может только царь-батюшка, - отозвался страж.
- Скажи ему, что край моего бытия близок.
Страж помолчал, подумал, потом вяло сказал:
- Тогда потерпи, схожу.
Но прошло немало времени, пока появился Степан Кобылий. Страж не был волен уйти и оставить узника без присмотра, он должен был дождаться смены. Да и найти десятского оказалось нелегко. Степан мог быть в сей час в трапезной, или в келарне, или в хлебодарне, а то и в портняжной, где, говорили, ему шили новый кафтан. Однако во всех этих местах Степана не было. И нашёл его страж в гостевом покое монастыря, в уединении с паломником, который пришёл в обитель не на поклон святым мощам, а ради праздного жития. Паломничество при Иване Грозном Поощрялось, и иные гулящие люди тем пользовались вволю. Страж появился, когда паломник и Степан сидели за братиной, мило кумовничали и были хмельны.
- Степан-батюшка, ты бы сходил до опального, - сказал страж. - Он бредит исходом живота, исповеди просит.
Кобылин вспомнил, что ему велено хранить жизнь митрополита, протрезвился, чертыхнулся, потому как ему ответ надо перед царём нести. К тому же не мог позвать на исповедь обительских старцев: запрещено было митрополиту общаться с монастырской братией.
- Экое лихое дело удумал опальный негодник. Да я ему за то голову сверну, - возмутился опричник и поспешил к заключённому.
Добравшись до подвала волчьей пробежкой, Степан велел стражнику закрыть воду, дабы не капала на узника, сам вошёл в камору.
- Эй, владыка, что это ты удумал в исход уйти? Да я за такую вольность шкуру с тебя прежде спущу! - зарычал Степан.
- Почто кричишь, раб царский? Мне твой крик не страшен. Разумом просветлись да ответь, зачем меня царь бережёт, - тогда ещё подумаю.
- Вот непутёвый! Сказано тебе, что исповедь твою хочет услышать, а ещё благословение получить.
- А ежели не будет ни исповеди, ни благословения, что тогда?
- И сие мне ведомо: царь сам тебя живота лишит и исповедник не понадобится. Потому сиди и жди.
- Царь сам крови ещё не проливал. Все подручные за него делают.
- Есть и подручные у него. Вот пришлёт лютых Григория Лукьяныча или Алексея Данилыча. Знаешь, поди, их.
- Как не знать? Только я волен и не ждать. Тебе же быть на голову ниже, ежели упустишь меня.
- Ишь скорый какой! Есть ли у тебя милосердие к подневольному?!
- Ты не токмо подневольный раб, ты злодей и тать. Сколько дён-ночей лишаешь меня сна? Говорю теперь: сыщи государя и пусть явится моим словом, - твёрдо сказал Филипп. - И даю тебе на то три дня. Теперь изыди, аспид!
Степан был славен наглостью и скор на расправу. Он ринулся на Филиппа с кулаками, но вовремя отдумался: от его кулаков и не такие богатыри дух испускали.
- Ну вот что: дай клятву за три дня не отходить. А не то я... - И Степан поднёс к лицу Филиппа заросший чёрной шерстью кулак.
Филипп лишь поморщился и почти миролюбиво сказал:
- Одно тебе обещаю: вскоре же за теми днями, как я отдам Господу Богу душу, за твоей душой придёт дьявол. Ты уже давно продал её нечистой силе. Ты служишь аспиду и сам есть аспид. Теперь иди, опричник, иди. Отсчёт времени положен. Через три дня царь должен быть здесь. - И митрополит закрыл глаза, дабы не зреть разбойную рожу кромешника, перекошенную от ожесточения и беспомощности.
Степан зло потряс головой. Он понял, что митрополит не шутит и надо звать к владыке царя. Покинув хлевину, он сделал наставление стражам, оседлал коня, приторочил дорожную торбу с харчами и овсом, вскинулся в седло и умчался на поиски Ивана Грозного, гадая в пути, где тот, в Александровой слободе или в Москве.
- Как бы не обмишулиться. Потеряю день - не сносить головы, - размышлял Степан вслух. - Между двух огней не накружишься.
Кобылин любил жизнь, особенно свою, потому попросил Спасителя вразумить-наставить его на дорогу неложную. Спаситель не внял стенаниям опричника. Но конь не подвёл. За Димитровым он повернул на Александрову слободу, в свою конюшню. И Степан доверился коню. Он приехал в Александрову слободу за несколько дней до похода на Новгород. Явился к Малюте Скуратову и всё рассказал, с чем приехал. Глава сыска расспросил, как выглядит митрополит, ест ли, пьёт ли, а после того посмеялся над Степаном.
- Одурачил тебя владыка, одурачил. И к царю мы с тобой не пойдём, ежели не желаешь батогов схлопотать.
- Что же мне делать, батюшка-барин?
- Лети в Отроч монастырь, чтобы упредить иное что, а не исход митрополита. Хитёр он и вокруг пальца тебя обвёл.
Степан, ещё более озлившись на митрополита, покинул Александрову слободу и чуть не загнал коня, возвращаясь в обитель.
А в Отроч монастыре по воле монашеской братии случилось освобождение митрополита от цепей. Едва иноки узнали, что жестокосердый пристав уехал из обители, они позвали стражей в подклет под трапезной, угрели их крепкими хмельными медами и на пост баклагу принесли, утешили стража. А как только он свалился на солому возле печи, взяли у него ключи, открыли дверь и сняли с митрополита цепи.
- Владыка милосердный, великомученик за веру, суди нас строго за то, что ранее не вступились за тебя. Ноне пристав Кобылин, зверь многоликий, умчал в стольный град или ещё куда-то и мы пришли освободить тебя.
- Спасибо вам, братия. Выведите меня на горение выси глянуть.
- Скажи, владыка, что сделать ещё, дабы спасти тебя от иродов? - спросил старший из монахов по имени Корнилий.
- Да наградит вас Господь за доброе деяние, а паки за мужество. Но знает ли игумен Иустин о вашем подвиге?
- Как можно, отче! Преподобный Иустин опален страхом от опричников, заикается и теряет дар речи, - ответил молодой инок.
- Потому говорю вам: отведите на небо глянуть, святостью подышать, а потом верните в хлевину. Порадейте, братия, за Иустина. Не должно невинному страдать.
- Мы все готовы за тебя, владыка, пострадать. И за Иусти на пострадаем, как час опалы придёт, - ответил великосхимник Корнилий. - Потому не отторгай нас. Мы спрячем тебя, и никто не найдёт. Да прежде отведём в мыльню, сбросим с тебя злосмрадность.
- Тому порадуюсь, - Филипп попытался встать, но ноги не послушались его.
Монахи крепко взяли Филиппа под руки, накинули на плечи кожушок и, выведя из каморы, прямым путём направились к монастырской бане. Узник вдохнул несколько раз морозного воздуха, и у него закружилась голова. Но пока шли до бани, сия немочь пропала у Филиппа, и он порадовался, что увидел свет Божий. В предбаннике митрополита раздели, и весь хлам, что был на нём с чужого плеча, бросили в печь, приготовили чистое монашеское одеяние. Корнилий повёл Филиппа в мыльню. Они посидели у порога, пока Филипп свыкся с жарой. Потом два чернеца взялись мыть митрополита, а как вымыли, уложили на полок, вениками по нему погуляли. Но обессилевший митрополит попросил у них милости:
- Духу не хватает, братья мои, вынести сию прелесть. Раньше-то я часами вениками гулял по себе, теперь ослаб.
- А ты отдохни, владыка, косточки жар возьмут, силы прибудет, - рассудил Корнилий.
И вправду, полежал Филипп на полке, понежился, и захотелось ему ещё вкусить ядрёного жару. А после второго причастия Корнилий увёл Филиппа в предбанник. Там был накрыт стол, и на нём стоял жбан с квасом из целебного разнотравья на меду. Ничего подобного ранее Филипп не пивал. Тело его наливалось силой, как в сказке. Дух его возвысился. И он подумал, что нет нужды ему возвращаться в смрадную камору и ни перед кем - ни перед матушкой Россией, ни перед её многострадальным народом - он не совершит злодеяния, ежели скроется от жестокосердого царя-тирана. И он спросил:
- Брат мой, Корнилий, ты и впрямь можешь меня укрыть где-либо от лихих опричников?
- Можем, владыка. Мы уведём тебя в лесной скит, где ни одна чёрная душа не найдёт.
- Господи, как бы я хотел в сей миг оказаться в Соловецкой земле! Там, на острове Большом Анзерском, есть скит близ горы Голгофы, где ни один кромешник меня бы не ухватил.
- И туда можем отвести. В лесах мы знаем тропы до самого Белого моря, - заверил Корнилий.
- Теперь, не мешкая, холодной водой ополоснусь, да в путь, в бега, - воспрял духом Филипп и поспешил закончить банную утеху и приготовить себя в дальний зимний путь.
Корнилий велел двум инокам сбегать в келарню, взять его именем харчей в две заплечные торбы, сам ушёл следом за Филиппом ополоснуться холодной водой. И митрополиту то же посоветовал. А тот уже опередил его.
- Знаю, брат мой, не впервой мне в дальний путь после бани в зимнюю пору отправляться. Как жар сбросишь, охолонишься, так можно без урона идти.
Великосхимник Корнилий был одних лет с Филиппом. В Отроч монастыре затворничал двадцать два года. И все эти годы не только молился, укрепляя дух, но ещё и плотничал и лесорубом был. Сухой, жилистый, под стать Филиппу, он мог быть хорошим воином.
Декабрьский день уже сменился вечером, когда Корнилий и Филипп тайным ходом покинули обитель. Мороз к ночи крепчал, и потому на окраинных улочках Твери было безлюдно. Корнилий побаивался, что на заставе, у крепостных ворот стражники могут их задержать. Обошлось. Корнилий откинул капюшон мантии, сказал стражнику:
- Идём, сын мой, с нами в Новгород Великий святым местам поклониться. Вот и Власий не против. - И Корнилий кивнул на Филиппа.
- И пошёл бы, да воли нет. А вы уж, святые отцы, идите. - Тяжёлая калитка открылась перед беглецами.
Оказавшись за крепостными воротами, монах повёл митрополита в сторону от главной дороги.
- Нам чтобы на след не напали опричники. Нюх у них собачий, - сказал Корнилий.
Всю ночь беглецы шли без помех и отшагали вёрст двадцать пять, держа путь на Вологду. Места тут были глухие, леса - бескрайние. Сошёл с дороги путник на звериную тропу по бесснежной поре - и уж никто не найдёт. Да шли они в окружении снегов, на коих следа не спрячешь, потому и держались дороги. Они искали лазейку в лес, но напрасно. И сие обернулось для них бедой.
В монастыре нашлась подлая душа и предала их. При келаре состоял послушник Мисюра, сын тверского думного дьяка. Из того, как приходили к келарю два инока с торбами за хлебом и другими харчами, Мисюра уразумел, что кто-то и куда-то на ночь глядя уходил из обители. Часа три он маялся совестью, но одолел её. И знал же подлый, к кому идти. Минуя игумена Иустина, кинулся к опричникам. Они ещё были хмельные, беспечные, пошутили над Мисюрой:
- Поди, монахи к вдовушкам побежали, шёл бы и ты с ними.
Однако им пора было менять стража возле каморы, а как пришёл туда сменщик, так и ахнул: страж ещё спал возле печи, а камора была пуста.
Дерзкие и яростные опричники учинили в монастыре переполох. Исполняя государево дело, они действовали смело и зло.
Кто-то взлетел на звонницу и ударил в набатный колокол. Тут уж в келье не усидишь. Монахи выбежали во двор. И игумен появился. Один из опричников бердыш к груди Иустина приставил, потребовал:
- Говори, куда упрятал опального митрополита?
Игумен знал тяжёлую и жестокую руку опричников, понял, что им ничего не стоит обезглавить его, а всё вокруг предать огню. И чтобы спасти обитель от разорения и разбоя, сказал:
- Крикните инока Корнилия. Ежели его нет, он и увёл волею Божьей митрополита. - Иустин был поклонником иосифлян и давно не терпел вольнолюбивого Корнилия. Да и к митрополиту-нестяжателю, своему противнику по убеждениям, относился без должного почтения и не страдал оттого, что тот был в злостной опале. - Ищите их всюду!
Опричники ринулись в толпу монахов искать Корнилия. Рядом с ними кружил Мисюра. Когда не нашли, кого искали, Мисюра указал опричникам на тех монахов, кои приходили в келарню. Опричники вытащили их из толпы, привели к Иустину.
- Спроси их, отче, куда ушли беглецы. Скажут - и бить не будем.
- Дети мои, пожалейте своих братьев. Их тоже будут бить и обитель разорят, ежели не покажете Корнилия, - обратился к ним Иустин.
Иноки молчали. И тогда игумен молвил опричникам:
- Добудьте у них подноготную сами.
Опричники окружили иноков и, толкая их в спины, погнали в зловонную камору. А спустя полчаса одного из них, полуживого, привели на площадь, где топтались монахи. Молодой, высокий и статный опричник с силой толкнул инока к ногам Иустина.
- Он знает, куда ушли Корнилий и Филипп. Сказал, что во Владычин скит. Есть такой?
- Есть. Там наш схимник Никанор в отшельниках, - ответил игумен.
- Тогда вели запрячь пары резвых коней в сани. Да быстро! - грубо приказал игумену молодой опричник.
- Собирайтесь в путь, охабни возьмите - мороз. А лошадки сей миг будут, - заверил Иустин.
Ещё и ночь не наступила, как три пары лошадей вынесли сани из монастыря. В них сидели шесть опричников и монах, выдавший под пыткой Корнилия и Филиппа. Сильные монастырские кони катили сани всю ночь. И к утру близ деревни Высокое опричники нагнали беглецов. Борьбы не было. Усталых старцев схватили, скрутили им руки и ноги ремнями, бросили в сани и покатили назад. Близко к полудню опричники вернулись в монастырь. Филипп был вновь прикован цепями к стене. Корнилия заточили в каменный мешок, а двух иноков, что готовили припасы беглецам, забили насмерть. И жизнь в Отроч монастыре вновь потекла по старому руслу. Но не для всех.