- Ты, государь-батюшка, муж мой любый, не печалься, что я моложе тебя, душа твоя как у юноши, она пламенеет, я вижу сие. Ты только улыбнись, только посмотри на меня, как на желанную семеюшку. - Елена опустилась перед Василием на корточки, руки ему за спину закинула, чёрными глазами сверкнула так, что у князя волнение в груди разлилось. А как Елена приникла к его губам в жарком поцелуе, так он и вовсе сомлел от нежности к молодой супруге. Он поднял её на ноги, прижал к сердцу, залюбовался ею и прошептал:
- Желанная чародеюшка, ясновидица, ты согрела мою грудь.
И князь сам приник к её губам. И улетучились, как дым, страхи, кровь заиграла в жилах, пробудилось желание себя показать, молодую жену ублажить, постичь то, к чему бесславно шёл все годы жизни. Он поверил в своё обновление, ощутил себя молодым, сильным, способным к чадородию. И уже не сомневаясь в торжестве плоти, Василий понёс Елену к ложу, опустил на белую простыню и взялся снимать с неё одежды. Первые мгновения у него дрожали руки. Но и это прошло, когда Елена, ласково воркуя, принялась стаскивать с него кафтан и прочее.
Близкие придворные с нетерпением ждали сего священного часа, знаменующего первую супружескую ночь государя и его молодой жены. За стеною опочивальни, увешанной мехами, в тайной каморе была сделана секретная глазница, коя скрывалась за висящими на стрелах соболями, но между ними хорошо виднелось государево ложе. И возле этой глазницы затаился первый боярин державы, конюший Фёдор Васильевич Овчина-Телепнёв-Оболенский. Он не считал своё дело зазорным. Более того, по его твёрдому убеждению, сие являлось делом государственной важности. В державе, стоящей на пороге сиротства, должны быть свидетели того, что в сей миг вершилось в государевой опочивальне. Ведь речь шла не просто об игре плоти государя и государыни, а о том, будет ли зачат престолонаследник. Не должно источиться Рюрикову роду. Молодой корень должен прорасти, считал боярин Фёдор Овчина. И были с ним согласны все, кто стоял за его спиной. А в каморе затаились князья Василий Тучков, Михаил Тучков, Борис Горбатый, бояре. И женщины присутствовали. Им тоже важно было знать, как тешились молодые, потому как жёнам доподлинно известно, когда творится детородное начало. Посему свахи Авдотья и Варвара проявили свою волю, потеснили князей и приникали к глазнице по очереди, ликуя оттого, что происходило в опочивальне.
А там в свете множества ярко горевших свечей в мнимом одиночестве бушевали страсти, как казалось боярыням, такой силы, от коих, случалось, и двойни нарождались. Боярыни Авдотья и Варвара, отваливаясь телесами от стены с глазницей, истово крестились. Варвара, забыв о всякой осторожности, воскликнула:
- Истинно государь-батюшка ублажил государыню досыта! Еленушка лежит недвижна и ручки раскинула, жмурится и улыбается от неги.
- Ах, срамница, хоть бы наготу прикрыла, - заметила Авдотья, вновь приникнув к глазнице.
Князь Тучков-старший взялся теснить Авдотью.
- Полно, хватит владеть зрелищем! - потребовал он.
И Захарьин с Горбатовым возмутились. Им тоже нужно было узреть вершину торжества великокняжеской четы. В опочивальне, однако, огонь отбушевал и великий князь Василий Иванович больше не пылал страстью. Елена ещё понежилась в постели, показала всем боярам-князьям свои молодые прелести и потянулась за шёлковым далматиком, забыв надеть льняную белоснежную исподницу. Она прикрыла покрывалом алые маки невинности и встала. И свидетели "государева дела" покинули тайную камору, появились в малом покое перед государевой опочивальней. Там толпилось множество вельмож второго разряда. Все они смотрели на вошедших счастливцев жадными глазами и ждали от них откровения. Лишь митрополит Даниил шёпотом спросил князя Фёдора Овчину:
- Одарил ли Всевышний молодых благодатью?
- Щедроты Божии проявились в меру, - ответил достаточно громко князь.
Эти слова услышали все, кто был в покое. И, возбуждённо разговаривая, вельможи повалили чередой в Столовую брусяную избу, к накрытым яствами и хмельным столам, дабы продолжить свадебный пир.
Сам великий князь был доволен собой, потому как давно не испытывал такого блаженства. Он, как показалось ему, исполнил свой супружеский долг сполна и вскоре, утомлённый долгим свадебным днём, сладко уснул.
К Елене сон не приходил. Она, ещё не искушённая в мужской и женской близости, всё-таки поняла, что её супругу не хватало малости, коя венчает вожделение. Потом она узнает, чего недоставало Василию. Но, унаследовав от матери не лучшие черты нрава, Елена затаила в себе всё, что выведала о мужских пороках супруга, и обернула их во благо себе.
После свадебных торжеств, которые длились семь дней, в великокняжеских теремах наступила тишина. Князь Василий и княгиня Елена отправлялись каждый день на богомолье по московским монастырям, а спустя неделю уехали в Троице-Сергиеву обитель. Куда бы молодожёны ни приходили, в храм ли, в монастырь ли, они всюду много и истово молились, просили Всевышнего о милости - послать им дитя.
Однако время бежало, а милость Божия на них не снисходила. Прошло три месяца, но Елена не ощущала движения новой жизни в себе. Тело оставалось лёгким, и жажда мужской близости с каждым днём нарастала.
Вместе с тем, как по осени на лужах, в душе появился ледок и день за днём крепчал, прорастал вглубь, угнетал её нрав. Прежде так любившая весело посмеяться Елена замкнулась, снедаемая думами. Она стала пугаться бессонных ночей.
Великий князь, похоже, не замечал перемен в супруге, да и видел её редко в последние месяцы и с наступлением весны. Он был озабочен державными делами, готовился отражать нашествие крымской орды, а с нею ногаев, казанских и астраханских татар. Доносили ему лазутчики, что хан Саадат-Гирей задумал нынче слить все орды в единую Большую Орду и вновь поработить Русь. Было отчего великому князю тревожиться, уйти в военные заботы, забыть о молодой жене.
Придворные вельможи тоже словно забыли о Елене и при великом князе не заводили о ней речи. Но однажды они напомнили ему о Соломонии. Ранним апрельским утром за три дня до Воскресения Христова во время трапезы конюший Фёдор Овчина тихо произнёс:
- Государь-батюшка, донесли мне весть о том, что в Суздале сотворилось чудо, да никто не ведает, чья сила тому помогла. Но похоже, что всё-таки Божья. Сказывали богомольцы, что инокиня Софья из Покровского монастыря разрешилась от бремени и родила сына.
Эта весть так больно ударила Василия, что он задохнулся и долго не мог перевести дыхание. Он и раньше слышал о том, что Соломония якобы носит дитя, но думал, что всё это обман в угоду её корысти. Ан нет, вот оно, свершилось. Он же за отторжение Соломонии и жестокосердие наказан люто. И как теперь поступить, он вовсе не знал и не у кого было попросить совета. Князь Шигона предал его, митрополит-угодник Даниил не остановил пострижение, когда Соломония молила о милости. "Что же ныне делать? - стонал Василий. - Может, помчать в Суздаль и вызволить из заточения мать и дитя?" Но Василий нашёл-таки лазейку ускользнуть от исполнения благого желания. "Да нужно ли ехать в Суздаль? То не моё дитя, а прелюбодейчич".
Когда же стало прорастать новое зло в отношении Соломонии, великий князь и его не вырвал с корнем. Он не пресёк движение Глинских - матери Елены княгини Анны, братьев Юрия и Михаила. О том движении Глинских великий князь узнал всё от того же конюшего Фёдора Овчины. Он пришёл в опочивальню государя ночью, разбудил его и сказал с тревогой:
- Великий князь Василий Иванович, пробудись и внемли. В Суздаль собираются люди княгини Анны Глинской. Они затеяли нечистое. Что делать повелишь?
За многие часы размышлений князь Василий отрезвел, смягчился душой и готов был защитить Соломонию. Он ответил конюшему:
- Думал о том, брат Фёдор. Пошли сей же час в Суздаль дьяков Григория Меньшего-Путятина и Третьяка Ракова. Над ними поставь боярина Фёдора Колычева - предан Соломонии и добьётся нужного. Пусть они моим словом возьмут мать и увезут в Александрову слободу. Там строго держать её под надзором.
Ступив на стезю злочинства, сойти с неё непросто. Не удалось сие великому князю и на этот раз. Боярина Фёдора Колычева давно не было в Москве, и в эти дни он пребывал со своими каргопольцами в Диком поле. Уехали в Суздаль лишь дьяки Путятин и Раков. Но и они опоздали. Дитяти при Соломонии не было. Как выяснили дьяки, до них побывали в монастыре люди княгини Анны во главе с её сыном Юрием. Потом дьяки узнали, что и князь Юрий Глинский ушёл из Суздаля ни с чем и они не захватили дитя. Дьяки Григорий и Третьяк всё-таки оказались дотошнее князя Юрия Глинского. Они не покинули монастыря, а добрались до игуменьи Ульянеи и именем великого князя попытались заставить её сказать, куда делось дитя. Но бились они тщетно, хотя и угрожали:
- Ты, Ульянея, под Богом ходишь, потому говори всю правду о государевом деле. Не то быть тебе битой, - предупредил дьяк Григорий.
- Правду и говорю, как пред Богом: нет никакого дитяти в обители.
- Где же оно? Вся Москва трезвонит, что инокиня Софья родила сына, а ты отрицаешь. Веди нас в келью!
- Не поведу. Она хворая лежит, в горячке. - Ульянея, в мирской жизни красавица Агриппина Пронская, княгиня, боярыня, была возлюбленной князя Василия Патрикеева, но за любовь свою заслужила немилость великого князя Василия и была пострижена в монахини в один день с князем Патрикеевым. Ей было за что питать к государю нелюбовь, потому она ни в чём не поступилась в его пользу.
Как ни пытались дьяки выжать, выведать у инокинь Покровского монастыря что-либо об исчезновении сына Соломонии, ничего они не добились. Даже грамота государя, с коей примчал в Суздаль гонец и коей Василий одаривал Соломонию селом Вышеславским с деревнями и починками, не сдвинула дознание ни на шаг. И Ульянея не смягчилась, хотя в той грамоте говорилось, что после смерти инокини Софьи село, а с ним и всё прочее отходили в дом Пречистые Покрова Святой Богородицы.
Бывшая княгиня Агриппина Пронская и в молодости была умна, теперь и вовсе. Ещё прозорливостью обогатилась. Потому, прочитав дарственную, увидела между строк и то, что было уготовано инокине Софье, кроме села Вышеславского с деревнями. Смерть таилась за государевой бумагой, ибо не могла Ульянея пережить Софью, которая была в два раза моложе её.
И Ульянея отказалась принять дарственную и не позволила вручить её Софье.
Настырные дьяки перехватили в сенях келейницу Ефимью, прислуживающую Ульяне и Софье. Она же склонила голову и открыла всё о "государевом деле". Ей казалось, что она говорит правду, но другой, истинной правды она не знала.
- Верно, служилые, - начала рассказ Ефимья, - инокиня Софья разрешилась от бремени. Да мёртвое дитя было. В ту же ночь пришли к ней в келью некие люди в чёрном и лики закрыты и унесли тельце, а куда, того никто не ведает. Даже матушка Ульянея.
Дьяки поискали следы младенца в подвалах монастыря, в усыпальницах, на монастырском погосте, но вынуждены были вернуться в Москву ни с чем. Лишь опасение за свои животы от немилости великого князя увозили дьяки из Суздаля. Как примет великий князь печальные вести, было ведомо одному Господу Богу.
Государь отнёсся к этим вестям болезненно, но дьяков отпустил с миром, потому как не видел причины подвергать их опале. Князь Василий признал виновным себя в том, что лишился сына и наследника. День-другой он предавался унынию и печали. Да утешился наконец: другие печальные вести принесли в Кремль служилые люди. К Московской земле подходила орда хана Саадат-Гирея, и государь был вынужден уехать в Серпухов, поближе к войску.
Княгиня Елена тоже вскоре узнала, что произошло в Суздале. И у неё появился повод порадоваться. Но она не ощущала отрады. Была тому важная причина. Шёл шестой месяц её супружеской жизни, а её лоно по-прежнему оставалось пустым. И это так угнетало Елену, что она не находила себе места. Елена много молилась, просила милости у Матери Божьей, своей защитницы, но напрасно. Все потуги её были бесплодны. И на глазах у матери и сестры менялся характер великой княгини. Она всё больше походила на свою мать - склочную и злобную хищницу. Она часто срывалась на крик и, бывало, заглазно угрожала князю Василию:
- Нет, государь, судьбу Соломонии ты мне не уготовишь! Я знаю, что мне делать! У великой княгини будет наследник! Будет! Будет!
Княгиня Анна успокаивала мечущуюся по покою дочь и заверяла её:
- Бог милует тебя от участи Соломонии. И близок час, когда я приведу тебя к торжеству.
Однажды Анна встала перед окном, протянула в пространство руки, в её чёрных глазах вспыхнул дикий огонь.
- О милостивый, ты показал мне нашего спасителя! - И Анна быстро повернулась к младшей дочери княжне Анастасии. - Покинь нас, - приказала она. Та молча и покорно ушла. Анна вновь устремила взор в пространство и с той же страстью произнесла: - Он зовёт нас, он готов принять нас! О дочь моя, ты спасена! - Анна схватила Елену за руки. - Близок день, когда мы отправимся в путь за твоим и нашим счастьем!
- Но когда наступит сей день? Когда, матушка?
- Всевышний укажет мне время! Будем молиться и ждать!
Беседы матери и дочери проходили всегда тайно. Никто не слышал, не знал, о чём шелестели словами, словно сухими листьями, две родственные души. И последняя беседа хотя и прошла бурно, но осталась неведомой никому. Она дала свои плоды: уныние и печаль Елены отхлынули, пришла жажда и страсть действия.
Великий князь вернулся в Москву уже глубокой осенью. Ехал в колымаге впереди войска. Василий был доволен россиянами. Русь выстояла перед новым нашествием крымской орды. Отныне не потребуют ханы Саадат-Гирей и Ислам-Гирей шестьдесят тысяч алтын дани. Не будет прежней вольности и казанскому хану Сагиб-Гирею. На Руси наступило время залечивать раны.
Василий Иванович тоже спешил залечить свою рану. Не давала она ему покоя, та глубокая душевная язва, с коей он покинул Москву ещё весной. От супруги Елены так и не было вестей за всё лето о том, что она уже на сносях. Теперь, по осени, князь Василий понял, что Елене не о чем уведомлять было его. Как горько отозвалось то в сознании! И когда великий князь въехал в стольный град под торжественный благовест всех московских колоколов, когда тысячи москвитян кричали: "Слава государю! Слава русской рати!", - настроение у него не улучшилось. Он спешил в Кремль, чтобы увидеть Елену, не оправдавшую его надежд, спросить её, почему она сиротит россиян.
Он вошёл в Столовую палату, и навстречу ему вышла лёгкая и тонкая, словно хворостинка, юная красавица. Лицо Елены озаряла радостная улыбка. Она прильнула к груди князя Василия и прошептала:
- Государь мой, батюшка любезный, как долго ты воевал!
- Теперь вот дома, - ответил Василий. Он прижал Елену к себе, но вместо радости почувствовал досаду оттого, что Елена не затяжелела.
Великая княгиня посмотрела в лицо супруга и поняла его состояние, страстно заговорила:
- Не казни меня, любый! У нас будет сынок! Будет! Я ещё молоденькая тёлочка, я ещё в силу не вошла. А там пойдёт!
Бог пошлёт нам дитя. Ты заслужил это, мой государь, воевода и герой!
Великий князь оттаял душой, он вновь был покорен красотой и страстью Елены. И всё у них поначалу потекло, как должно. Несколько ночей Василий провёл в опочивальне жены. Они миловались, и была близость. Правда, совсем не такая, какой хотелось Елене. Порок её супруга обозначался всё явственнее, он не одаривал Елену детородной плотью.
И прошло два года, но великокняжеская чета оставалась бездетной. Елена к этому времени уже не заглядывала в покои супруга, обитала всё больше на своей половине дворца. Она всё чаще отлучалась из Москвы, ездила по святым местам, молила Бога, дабы он послал ей дитя. Возвращаясь в Москву, она какое-то время кружила близ Василия, иногда увлекала его в свою опочивальню, и они иной раз делили супружеское ложе. Но Елена уже не надеялась на чудо. Ночи, проведённые вместе, не приносили им, кроме страданий и отчуждения, ничего нового. И как-то всё чаще у неё на глазах стал появляться сын конюшего Фёдора Овчины-Телепнёва-Оболенского, молодой красавец Иван. И с каждым разом Елену влекло к нему всё неудержимее. Она стала искать повод, дабы встретиться с ним наедине. Но её побуждения были замечены княгиней Анной, и та не преминула предостеречь дочь. Придя ранним вечером к ней в опочивальню, она жёстко сказала:
- Ты добиваешься того, к чему пришла Соломония. Тому не бывать! И послушай меня...
Елена уже потеряла всякую выдержку и крикнула матери:
- Как можно тебя слушать?! Два года назад ты обещала мне избавление от мук, сулила спасение! Где оно? Уж лучше в омут головой, чем каждую ночь быть казнимой одиночеством в холодной постели!
- Будь благоразумна, великая княгиня. Тогда ещё не настал твой час. Теперь он близко. Но не князь Иван Овчина твой спаситель. Сойдясь с ним, ты погубишь себя и его, а вместе с вами и нас предадут жестокой опале.
- Что же мне делать? - остановив свой бег перед матерью, спросила Елена.
- За тем я пришла сегодня, чтобы вразумить тебя. Ноне ты поступишь так, как я велю. Сей же час ты оденешься торжественно и пойдёшь в покои государя. Ты пройдёшь по всему дворцу на виду у всех придворных, будешь с ними ласкова и улыбчива. Ты должна пробудить у них интерес к тебе, который почти угас. С кем-то поговори, пусть кто-то тебя проводит до опочивальни государя. Ты попроси супруга, чтобы он велел принести лучшего вина. Вы будете пить вино, и ты заставишь государя быть весёлым. Вы ляжете в постель и потешитесь. Князья и бояре будут тому очевидцами.
- Матушка, как можно такое говорить! - вспылила Елена.
- Можно. Я знаю, что говорю. Сама ты их не увидишь даже при желании.
- Но чувствовать, что на тебя смотрят?! Нет, тому не быть!
- Не перечь матери! - крикнула Анна. - Речь не только о тебе, но и о престолонаследнике веду. И не вводи меня во гнев!
- Я ещё не лишилась стыда, но покоряюсь тебе, матушка. Говори же, что будет завтра, дальше?
- Завтра ничего не случится. Разве что придворные поговорят о твоей с великим князем ночи. А в четверг мы с тобой утром уедем из Москвы, но куда, о том тебе пока лучше не знать. Семеюшке же скажи, что едешь в Пафнутьев монастырь. - Княгиня Анна сочла, что ей у дочери больше нечего делать и покинула опочивальню.
Елена исполнила волю матери и даже превзошла себя. Она была весела и прекрасна. Когда шла через покои дворца, всем улыбалась и позволила вельможам проводить себя до опочивальни великого князя. За нею последовало не меньше дюжины вельмож и боярынь. И в князе она сумела пробудить страсть, приговаривая при этом: "Вот я уже и не тёлочка, я детородная женщина".
Великий князь Василий забыл все свои огорчения. Елена зажгла в нём молодость. Он страстно целовал её где хотел и говорил:
- Ты моя царевна, волшебница! Надеюсь, что на сей раз мы сотворили с тобой чудо.
- Конечно же, мой ясный сокол. Мы сотворили чудо. И не забудь нынешний ночной вторник, веди от него счёт. Для меня так важно, чтобы мы вместе несли заботы о нашем чаде.