Как и обещала княгиня Анна, через день после острого разговора и памятной ночи вторника она увезла Елену из Кремля, из Москвы. Путь им предстоял долгий, и крепкая крытая каптана, запряжённая парой сильных и рослых лошадей, хорошо подходила для трудной осенней дороги. Елена ни в чём не перечила матери, не спрашивала, куда та везёт её. Ещё и рассвет не наступил, как они покинули Москву через Серпуховскую заставу и покатили в сторону Боровска. Сопровождали каптану два конных воина из дворни княгини Анны.
Погода была мерзкая, шёл дождь, иногда со снегом, дорога была трудная и не располагала к разговору. Укрывшись меховым пологом, Анна и Елена дремали в глубине каптаны. До воровского Пафнутьева монастыря путники добрались только на другой день. Елена уже знала от матери, куда они держали путь и зачем. Да поверить тому не могла и пыталась забыть услышанное. Но, как наваждение, оно прорывалось в сознание и перекатывалось в голове, словно загадочный цветной шар, маня и в то же время отталкивая.
Сказала же княгиня Анна дочери так:
- Мы в Пафнутьев монастырь не поедем. Делать там среди монашеской братии нечего. За монастырём в лесной пустыне живёт отшельником святой отец Ипат. Он и принесёт тебе благо, коего жаждешь.
- Матушка, уж не святым ли духом он утолит мою жажду? - спросила дочь.
- Так всё и будет, потому как он чародей от Бога.
- Не во грех ли меня толкаешь, матушка? Знаю, что чародеев от Бога нет.
Анна долго молчала, лишь тонкие губы были в движении, будто она что-то жевала. Княгиня не могла собраться с духом и ответить дочери, что толкает её именно на греховный путь. И всё-таки прояснила:
- Иного пути у тебя нет. Разве что в монастырь.
Анна знала того отшельника, коего в миру звали Ибрагимом. Лет пятнадцать назад молодой кавказский князь Ибрагим был позван казанским ханом в поход на Москву. И он согласился, пришёл на Русь со своими абреками грабить мирные города и селения. Дошёл с казанской ордой до Зарайска, а как город взяли, словно осатанел от лютости. Сказывали, детей к матерям привязывал и в реку Осётр, а то и в колодцы бросал. А ещё с большой жаждой похоть свою утолял. И каждую ночь его абреки приводили к своему князю по две-три полонянки. Натешившись, он отдавал их абрекам. В сечах ему не было равных в смелости и жестокости. Он не брал русских воинов в полон и убивал их сам. Скажет пленному воину: "Я отпускаю тебя, беги!" - и тот поддавался на обман. Бежал долго, и несчастному казалось, что он уже избавился от горькой участи раба. Но в это время князь Ибрагим пускал намётом своего скакуна, нагонял беглеца и с ходу отрубал ему голову. В разбойничьих налётах прошло всё лето. А осенью, когда пора уже было возвращаться в горы, отряд князя Ибрагима был окружён русскими ратниками летучего полка и уничтожен. Князя Ибрагима взяли в плен.
Россияне знали о зверствах южанина, но не убили его, а отправили в Пафнутьев монастырь, дабы заточить его на муки и пытки долгие. Он бы там и нашёл свою лютую смерть, если бы не его лик. В первый же день, как игумен Пафнутьева монастыря Герасим увидел Ибрагима, он проникся к нему необыкновенным обожанием и священным трепетом. Игумен представил себе, что перед ним прикован цепями к стене сам Николай-угодник: ласковые, кроткие глаза, смирение и всепрощающая печаль на тёплом лице - всё говорило, что сей пленник не простой смертный.
Личина пленного обманула игумена Герасима. Ибрагима продержали в грязном каменном подклете в цепях недолго. По воле Герасима он был переведён в обычную монастырскую келью. И прошло совсем немного времени, как пафнутьевские монахи обратили Ибрагима в православную веру, свершили над ним постриг и нарекли именем Ипат. Герасим приблизил новообращённого к себе, выучил его русской грамоте. Ипат оказался способным учеником, проводил за чтением книг, за письмом по десять часов ежедневно. Он даже взялся изучать греческий язык, чтобы читать священные писания древней Византии, коих немало было в Пафнутьевом монастыре.
Года через два, пользуясь расположением игумена, Ипат нередко стал уходить из монастыря и пропадал где-то по нескольку дней. Позже игумен Герасим узнал, что его любимец занимался на стороне греховными делами. В Боровске он сошёлся с колдуном и чернокнижником Мансурой, учился у него колдовскому делу, готовил отравное и отрадное зелья, вызывал злых духов, напускал на людей туман.
Герасим предостерёг Ипата:
- Сын мой, не разрушай мою любовь к тебе. Отрекись от сатанинских премудростей, покайся и остережёшься зловонной хлевины.
Ипат понял, что он живёт под недреманным оком монахов, что его свобода мнимая. И он внял предостережениям игумена, больше года не покидал стен обители. Герасим подумал, что Ипат исцелился, вновь стал давать ему поблажку. Ипат и впрямь забыл Мансуру, но окунулся в новую греховность - в женолюбие. Ему легко было добыть внимание одиноких жёнушек. Ни одна вдовица-молодица не могла устоять перед его обаянием.
Так прошло семь лет жизни Ипата в Пафнутьевом монастыре. Его не тянуло на родину, где ему был уготован позор за то, что сдался в плен. Он был доволен своим вольным положением при игумене Герасиме. Но к этому времени престарелый Герасим источился здоровьем и преставился. Пожалуй, никто из монастырской братии не пролил столько слёз, не вознёс в небо стенаний, сколько излил Ипат. Он страдал искренне, потому как знал, что на смену мягкосердому Герасиму придёт суровый правдолюбец преподобный отец Адриан. Так и было.
И на восьмом году благостное пребывание Ипата в монастыре завершилось. Зная о приверженности Ипата к ворожбе и к чернокнижию, а пуще к прелюбодеяниям, Адриан изгнал крещёного южанина из обители. На прощание суровый игумен сказал ему:
- Разум твой и плоть твоя очистятся от сатанинской греховности токмо в геенне огненной. Обитель чтит память преподобного великосхимника и игумена Герасима, потому мы не ввергаем тебя в оскудение жестокое, но даём волю. Врата обители распахнуты, и уходи не мешкая.
Суровый взгляд Адриана и предупреждение подвергнуть "оскудению жестокому" породили в душе Ипата страх. И он покинул обитель, забрав с собой малое нажитое за минувшие годы добро. Случилось это летней благодатной порой. Уходя из обители по лесным дорогам и тропам, Ибрагим обрёл спокойствие и, прошагав вёрст двадцать пять, уже на закате солнца остановился на живописном берегу малой речки Росянки и заночевал в чаще под кроной могучего дуба.
И прошло ещё семь лет. Ипат не покинул речку Росянку, она его околдовала. Добыв в ближней деревне топор и пилу, он принялся рубить себе хижину и осел в ней прочно и надолго. Вскоре же к малой хижине он прирубил просторный покой, поставил очаг из камня и начал добывать себе пропитание ворожбой.
Молва о том, что в воровской чаще поселился отшельник и чародей, вскоре облетела всю округу и вышла за пределы Боровского уезда. К Ипату потянулись страждущие паломники, надеясь на исцеление от недугов. Большей частью это были женщины. Шли они из Боровска и Коломны, из Серпухова и Медыни, из многих других городов средней России. Вскоре слава-молва о чудотворце-целителе долетела до стольного града, и потянулись за Боровск из Москвы "бесплодные смоковницы". Немало их, возвращаясь от целителя, забывали о своём недуге, обогащались потомством.
К этому целителю и привезла княгиня Анна Елену. Жилище отшельника, спрятанное в чаще, было обнесено высоким острокольем, с крепкими дубовыми воротами. Лишь только путники подъехали к ним, как на дворе раздался яростный и злобный лай. Но вскоре пёс замолчал, открылась калитка, и появился Ипат, держа в руках тяжёлый и острый посох.
- Кого Бог принёс? - спросил он всадника, стучавшего в ворота.
- Пускай во двор: московские гости пожаловали, - ответил рында.
Отшельник подошёл к каптане, дождался, когда воин открыл дверцу, и, увидев два женских лица, сказал:
- Милости просим, гости желанные.
Кони вкатили каптану на двор, и из неё первой вышла княгиня Анна.
- Не спрашивай, кто мы, святой отец. Прояви милость и прими нас.
Елена выбиралась из каптаны медленно, на землю ступила осторожно, словно боялась, что под ногами у неё разверзнется прорва, встала за спиной матери. И хотя уже опустились сумерки, она разглядела лицо отшельника. Оно показалось ей до боли знакомым. Да тут же её взяла оторопь: лик целителя был очень похож на лицо князя Василия, лишь на несколько лет моложе. "Что за блажь у матушки появилась?" - подумала Елена и сделала шаг к каптане, взялась за дверцу. Но хозяин ласково, каким-то манящим голосом позвал их:
- Гости любезные, прошу вас в моё пристанище, где тепло и сухо.
Он взял княгиню Анну за руку и повёл её к видневшемуся за берёзами жилищу. Елена осталась на месте. Ипат заметил её нерешительность, вернулся и подал ей руку. Она была тёплая и мягкая. Сказал отшельник неожиданное для Елены:
- Государыня, ты в святом месте, под защитой Всевышнего. - И он повёл её за собой.
Елена застыла на пороге, у неё не было сил сделать хотя бы ещё один шаг. Ей показалось, что она вошла не в келью отшельника, а в вертеп колдуна. В нём не было ни окон, ни потолка, всюду лишь почерневшие от копоти брёвна. В левом углу близ двери горели дрова в очаге, над ними в чёрном котле что-то булькало, источая острый и пряный запах. У Елены защипало в носу, она чихнула, и в глазах у неё посветлело, она увидела всю дикость бытия отшельника: ни одной лампады, ни свечи. На стенах - ни одной иконы. В плошках горели сальники, освещая убогое и мерзкое жилище. Елене стало жутко, и она попятилась к двери. Но Ипат остановил её:
- Матушка великая княгиня, не спеши покинуть мою обитель. Мы поговорим здесь с твоей родимой, а ты войди в ту дверь. - Ипат показал на едва заметный проем. - Там найдёшь покой и утеху.
Елена продолжала стоять в нерешительности. И тогда Ипат снова взял её за руку, провёл к двери, распахнул её, и Елена оказалась в таком же убогом жилище, лишь стены и потолки из брёвен были светлыми. Ипат заглянул Елене в глаза, понял её состояние и сказал мягко, завораживающе:
- Да увидят твои глаза то, что не дано видеть простым смертным.
Ипат оставил Елену одну. Она же, чтобы не видеть убожества жилища, прислонилась к косяку двери и закрыла глаза, подумав: "Зачем всё это?"
Целитель вернулся скоро. В руках он держал корзину. Из неё выложил на стол миску с мёдом, пшеничный хлеб в рушнике, яблоки, два кубка и баклагу. Он пригласил Елену к столу - она охотно подошла, наполнил кубки искрящейся золотистой жидкостью.
- Сие наша трапеза, великая княгиня. Вкусим и выпьем, что послал нам Господь Бог, и прикоснёмся в беседе к сокровенному. - Ипат подал кубок Елене. - Выпей во благо, прекрасная. - Глаза отшельника светились притягательной силой. Елена не понимала, почему так покорно и с лёгкостью взяла кубок с зельем.
Она смотрела на Ипата не в силах отвести взгляда. Он выпил свой кубок. Елена сделала то же, и это получилось у неё как-то просто, непринуждённо, будто в жаркий полдень выпила прохладной сыты. Спустя минуту она почувствовала, как по телу у неё разлился огонь, зрение обострилось, она осмотрелась и увидела то, что не заметила несколько минут назад. И удивилась: оказалось, что она пребывает в чудесной опочивальне, где всё было красиво и ласкало взор. Стены были затянуты византийской шёлковой тканью с диковинными яркими цветами и сказочными птицами. По углам стояли голубые каменные вазы, в коих плавали живые благоухающие розы. Перед нею сидел в алой шёлковой рубахе русобородый и голубоглазый красавец и смотрел на неё влюблённым, нежным взором. Он ласково улыбался и протягивал к ней сильные белые руки. Она взяла их в свои. Елена и Ипат вместе встали, и она потянулась к нему, провела рукой по лицу, дабы убедиться, что рядом с нею человек во плоти. Ипат повёл её к белоснежному и просторному ложу. Возлюбленный - так назвала Елена в душе Ипата - ни к чему её не принуждал, она сама обняла его и приникла жаждущими ласки губами к его горячим губам. Они замерли в поцелуе и, приникнув друг к другу, опустились на ложе.
Всё, что случилось следом за поцелуем, Елена так никогда и не могла вспомнить. Лишь образ Ипата каждый раз наполнял её грудь несравнимым ни с чем блаженством. Почему это происходило, Елена не понимала и сказала бы перед Богом, целуя крест, что она чиста и не пребывала в прелюбодеянии. Позже, со слов матери, она узнала, что в хижине отшельника Ипата провела три дня и три ночи и везли её с речки Росянки сонную.
Вернувшись в Москву, Елена не застала во дворце великого князя. Он был в Коломенском. Отдохнув два дня, Елена по воле матушки отправилась туда и по её же воле провела с супругом ночь. Она принесла им только мучения. Как ни пытался князь Василий проявить свою мужскую силу, ему это не удавалось.
Елене оставалось только успокаивать Василия тем, что неделю назад они славно потешились и тому будет скоро подтверждение.
- Ты, мой любый семеюшка, радуйся. В ту ночь во вторник я понесла от тебя.
Великий князь поверил Елене, притих, был с нею ласков и занялся тем, что стал отсчитывать дни от памятного вторника. Елена к той ночи приложила за малым перерывом три последующих дня и начала свой отсчёт.
И прошло девять месяцев. К неописуемой радости великого князя, после четырёх с лишним лет супружества, 25 августа 1530 года великая княгиня Елена принесла великому князю всея Руси долгожданного наследника. И состоялось в Кремле и в Москве небывалое ликование и пирование. Государь назвал своего сына в честь своего отца Иваном.
В те дни у пытливых российских летописцев возник вопрос: был ли будущий царь Иван Грозный законным престолонаследником Василия Ивановича? Более дотошные из них приоткрыли тайную завесу. Писали они, что лепотой лица и благообразием возраста Елена Глинская была вправе гордиться, но что касалось её целомудрия, то тут сомнений открывался великий простор. Потому по поводу появления у великой княгини Елены сына Ивана летописцами было сказано немногословно, но исчерпывающе: "И родилась в законопреступлении и в сладострастии лютость". Они не ошиблись. Тому свидетельствовал весь путь царствования Ивана Грозного.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
НА ГОСУДАРЕВОЙ СЛУЖБЕ
Военные тревоги минувшего лета ещё долго будоражили Россию. Великий князь Василий стоял в Серпухове, когда ему донесли, что сотский Алексей Басманов со своими воинами пленил крымского мурзу Аппака и тот теперь находится в стане воеводы Юрия Оболенского-Большого за Козельском. Воевода прислал государю грамоту, в которой известил, что крымская орда движется в междуречье Десны и Угры, стремясь якобы к литовским рубежам. Мурза Аппак, однако, открыл истинный замысел ханов Саадат-Гирея и Ислам-Гирея. Орда была намерена теперь ударить по Москве с запада. В Серпухове оказались готовы к такому повороту событий. И помчались из города гонцы к ближним и дальним полкам отдавать повеление государя срочно идти к Медыни и там встать на Угре против ордынцев.
И было так. То ли орда где-то замешкалась, то ли русские действовали быстро, но майской соловьиной ночью Алексей Басманов и Фёдор Колычев во главе своих сотен привели полк воеводы Юрия Оболенского-Большого к месту, где орда отдыхала перед последним броском к Угре. На её передовые отряды напали русские, и более двух тысяч крымчаков полегли под острыми мечами и саблями русских. Воевода Юрий подошёл со своим полком так стремительно и незаметно, что татары не могли оказать какого-либо серьёзного сопротивления. Перед становищем врага все пятьдесят сотен полка зашли во фланг ему, развернулись, смяли сторожевые посты и навалились разом: кололи спящих у костра, рубили убегающих, топтали их конскими копытами. Полк пролетел над становищем передовых отрядов, словно смертоносный смерч. Нанеся ощутимый урон врагу, князь Оболенский-Большой не стал, испытывать судьбу и ночным маршем удалился от орды подальше, перебрался на левый берег Угры и тут начал строить оборонительные рубежи.
Лишь сотня Алексея Басманова не ушла далеко от места побоища. Сотскому было велено узнать, как ордынцы отнесутся к стремительному налёту русского войска. Алексей остался в трёх вёрстах от ночного становища двух тысяч ордынцев и ждал появления основной орды два дня. Потому он и предположил, какой болезненный удар нанёс ордынцам внезапный ночной налёт полка воеводы Оболенского-Большого. На исходе второго дня Басманов подумал, что орда изменила своё движение и пошла всё-таки на Литву. Ан нет, по полёту воронья Алексей понял, что орда движется к русским рубежам. К месту побоища она приближалась медленно. Из лесного мыса передовому дозору было видно, что подходили ордынцы широким строем. Те, кто ехал впереди, кружили по полю, искали кого-то. Потом передовые всадники съехались, и Алексей увидел, как один из них показывал на лес, а другой, оспаривая первого, махал рукой в сторону чистого поля, куда действительно после налёта ушёл русский полк. И словно гончие псы, татары двинулись по следу полка. Но и к лесу поскакал небольшой отряд. Алексей счёл за лучшее увести своих воинов с опушки подальше в чащу.
Потом было стояние и битва на Угре. К сторожевому полку Юрия Оболенского присоединился полк новгородцев, ещё тысяча псковитян, да столько же ярославцев. Успел к началу сражения и воевода Иван Овчина с московским полком. Подтягивались к западному рубежу и другие московские полки, что стояли под Серпуховом и Коломной. Но большие воеводы были осторожны и не оголили вовсе рубежей под Серпуховом, Коломной и даже Каширой и Зарайском, зная коварство крымских ханов.
И они не ошиблись. Саадат-Гирей разделил орду на две части и меньшую - Ислам-Гирея - ещё от Белова послал на Перемышль, а от него на Зарайск. Но там орда Ислам-Гирея была разбита и бежала.
Первая немалая сеча случилась всё-таки на реке Угре в большой излучине под Медынью. Там вольное течение реки вдруг круто поворачивало с востока на юг и вёрстах в тридцати, сделав петлю, возвращалось к движению на восток, продолжало катить свои воды в Оку. Кто надоумил татарских князей попытаться захватить левый берег реки на излучине, неведомо, но ясно было русским воеводам, что татары действовали по умной подсказке. Воеводы не могли держать в том мешке большие силы. Перевяжут татары горловину, и, будь там десять тысяч ратников, побьют их ордынцы. Однако и оставить излучину незащищённой - того хуже. Горловина излучины - десять вёрст. Попробуй найти такую пробку, дабы крепко закупорить её. Воеводы всё-таки нашли такую "пробку", кою ордынцам не удалось выбить. Придумали они поставить вдоль всей горловины ежи из кольев, дабы ни конным, ни пешим строем татарам не пройти. И закипела работа: тысячи воинов рубили, валили деревья, подлесок на той же излучине, вытягивали их на простор конями, тащили на себе. И два дня, две ночи никто из воинов не знал отдыха и сна, пока не возник оборонительный рубеж. Ещё помня о том, что татары не жалеют стрел, пускают их тучами, русичи изготовили из ивовых прутьев непробиваемые для стрел щиты. Всё шло, как задумали воеводы. Осталось дать ратникам отдых. И они получили его до полуночи третьего дня. Сотня Басманова отступала от ордынцев в двух часах от их движения. Этого времени хватило, чтобы русские дружины встали на всём десятивёрстном рубеже.