Великий князь полулежал в просторном византийском кресле. Вид у него был болезненный, глаза тусклые. Фёдор низко поклонился Василию:
- Государь-батюшка, боярский сын Колычев готов служить тебе.
- Верно. На службу и позвал. Да жду от тебя радения. Но прежде вот о чём поведай. Ты князя Ивана Шигону встречал в Диком поле?
- Пришлось, государь-батюшка. Да та встреча была ночью, мимолётно. Он-то меня, поди, и не узнал, - ответил Фёдор.
- А стрелы ты пускал в него?
Стрелу, которая сразила Шигону, выпустил ратник Касьян. Однако сию тайну Фёдор сохранил для себя.
- Было и так. Токмо когда я стрелял, то не ведал, кто уходил в орду из русского стана. Узнал, что беглец есть князь Шигона, когда стрела достала его и он упал с коня. Он ещё был жив, и его увезли в монастырь под Козельском, там и оставили. Иного о нём не ведаю.
- Мне ведомо: преставился князь, - глухо заметил князь Василий и, помолчав с минуту, продолжал: - Помню, ты был верным слугой Соломонии. Послужи ещё ради неё. - Государь говорил тихо, и Фёдор осмелился подойти совсем близко. - Дошло до меня слово, будто князь Михайло Тучков послал своего послужника на поиски дитяти Соломонии, коего из монастыря украли чёрные и корыстные люди. Так ли сие, мне неведомо, но ведаю другое: тот послужник именем Андрей, ушёл в Рязанскую землю под Зарайск или далее. Да неспроста. Сходи и ты туда. Найди дитя, и того холопа приведи моим именем в Москву.
- Исполню, государь-батюшка, - ответил Фёдор. - Но дозволь мне взять в помощь дворянина Алексея Басманова. Вдвоём-то сподручнее.
- И дозволил бы, да из него славный воевода растёт, по стопам батюшки пошёл. Потому не взыщи. А людишек возьми, но не из Кремля, а со своего подворья. Тут верить никому нельзя. Ещё и Москвы не покинешь, а корыстные люди в Рязани окажутся.
- Всё, как велишь, государь-батюшка, исполню.
- И помни: сказанное здесь - наше с тобой.
- Наше, батюшка. - Фёдор поклонился и тихо добавил: - Не болей, государь-батюшка, не сироти матушку Русь. - С тем и ушёл.
Сборы в дальний путь были недолгими. Фёдор попросил у братьев в помощь себе и Донату двух холопов: умного и бывалого воина Никиту и удалого сорвиголову Антипа. Москву Фёдор и его воины покинули ночью, когда по улицам лишь сторожа с колотушками несли бдение. На заставе их пропустили государевым словом. В пути Фёдор пытался найти ответ загадочному исчезновению дитяти Соломонии. Его удивляло то, что тати ушли из Суздаля в южную сторону. Было резонно идти в северные земли. Там уж наверняка можно было спрятать-затаить великокняжеского отпрыска. Пытался Фёдор разгадать и другое: кто мог умыкнуть княжича, тем более из монастыря? "Сие было сделать не так просто. Разве что Глинским, людям рисковым, удалось. Но и Глинским не имелось вовсе надобности уносить куда-то далеко наследника престола. Им сподручнее было умертвить его где-нибудь близ Суздаля, - размышлял Фёдор. - Сгинуло бы дитя, и делу конец. Оставался князь Михаил Тучков. Но он мог унести дитя из монастыря только в угоду Соломонии. Но тогда зачем же в Рязанскую землю, тем более в Зарайск? Там же татары всё лето разбойничали". Неразгаданные вопросы вконец замучили Фёдора. За долгий день он устал, словно сто вёрст пешком прошёл.
Ночевали Фёдор и его воины в Коломне. А на другой день, опять же до света, ушли на Зарайск. На добрых конях - полдня пути, ежели не повстречается на дороге ордынская разбойничья ватажка. Да Бог миловал: не встретились басурманы. Но Зарайская земля была разорена. И случилось сие совсем недавно. Деревни перед Зарайском ещё дымились от пепелищ сожжённых хат. Вокруг них ходили-бродили старики и старухи. И ни души из молодых россиян. В одном полувыгоревшем селении Фёдор спросил согбенного старика, сидевшего близ пожарища на колоде:
- Дедушка, кто тут зверем погулял?
- То Ислам-Гирей вольничал, супостат. В Луков день, сынок, - ответил дед.
Фёдор вспомнил, что Луков день был седьмого сентября. Ноне десятое. Вновь спросил деда:
- И в полон всех угнали? Да не было ли у твоих сродников в эти дни пришлых?
- Кому быть? Я уже с лета одинок, словно перст. Горе затуманило глаза. И почему это меня пощадили? На муки разве...
Зарайск тоже лежал в пепелищах. Многие жилища ещё пламенели, потому как ливень помешал им сгореть в одночасье. В центре Зарайска сохранилось десятка два домов, стоявших особняком и окружённых высоким частоколом. Было ещё светло и солнечно. И Фёдор подумал, что у него есть время расспросить уцелевших горожан о том, что его интересовало. Он обошёл дом за домом и спрашивал, кого встречал:
- Не было ли у вас кого из пришлых с малым дитём?
Чаще всего ответ был один:
- Не было, да и не помним. Уж такая беда свалилась...
Два дня Фёдор, Донат, Никита и Антип бродили по Зарайску, обошли все дома, землянки, омшаники, расспрашивали всех, кто остался в городе, но впустую. И Фёдор подумывал уже о том, чтобы покинуть спалённый город. Только не знал, куда двинуться: то ли на Серебряные Пруды, то ли на Переяславль-Рязанский. "И они, пожалуй, разорены татарами", - решил он.
Наступила третья ночь, кою они проводили в Зарайске. Воины спали в уцелевшем овине на окраине города с его восточной стороны. Фёдор, укрывшись попоной, сидел на жердях за овином, смотрел на отдалённую рощу. Её освещала полная луна, и роща трепетала берёзовой пожелтевшей листвой. Зрелище зачаровало Фёдора. Но вдруг он увидел не менее интересное: под кронами деревьев вспыхнул огонёк, разгорелся и там запылал костёр. Фёдора потянуло на этот огонь, и, оставив попону, он направился через поле к роще. Вскоре он увидел, что возле костра сидели двое. Чтобы не напугать их, Фёдор запел:
Как ходили мы в поход на Оку,
Басурманов крепко били на юру...
У костра услышали Фёдора. Кто-то встал, шагнул навстречу. Фёдор уже был рядом, сказал:
- Мир вам, селяне.
Перед Фёдором стоял дед, ещё крепкий, кряжистый, в нагольном кожушке, в шапке. В руках - топор на длинном топорище.
- Коль сам с миром, иди к огню, - отозвался дед сурово.
Фёдор подошёл к костру, возле которого сидела старая женщина и пододвигала, прилаживала к огню горшок с репой.
- Бедуете, матушка?
- Бедуем, сынок. - Она посмотрела на Фёдора очень внимательно. - Вижу - не нашенский. Ищешь кого?
- Ищу, матушка. - Фёдор присел на корточки.
- Ноне никого не сыщешь. Всех басурманы угнали в полон, - разговаривая, она не спускала чёрных глаз с лица Фёдора и, казалось, заглядывала ему в душу. - И нас бы тут не было, да по орехи ходили в лес.
- Я суздальских ищу, - тихо сказал Фёдор.
- Вон что! И сам суздальский? - спросила старуха.
- Из тех мест, - ответил Фёдор.
- Прохор, - позвала она деда, - наши-то чьи были?
- Чего раны бередишь, Ефросинья? Что проку, чьи? Ноне их всех в татарву гонят. - Прохор сел к костру, уставился в огонь, явно не желая вести разговор.
Фёдор почувствовал в том некий умысел. Не хотел дед делиться с чужим человеком чем-то сокровенным. И Фёдор подумал, что ежели не внушить доверия, то уйдёт ни с чем. И рискнул открыться:
- Беда с моими близкими случилась, дитя-сыночка тати скрыли. И сказали мне люди добрые, что они на Зарайск ушли.
- Эка поруха, - отозвался дед и повернулся к Фёдору, задетый за живое и готовый уличить его во лжи: - Токмо Маняша с Андрейшей того не сделали. Ихнее дитя было. Они и хату тут поставили, а тати гнезда не вьют. Вон их пепелище за рощей. - Большим заскорузлым пальцем дед показал за спину. - И приветливы были.
- Ты, Проша, правду сказывай, - заметила Ефросинья. - Маняша-то сухостойной показалась нам, грудью дитя не кормила. Дам ей молока, она разведёт на нём толокна, в тряпицу положит, малец и сосёт.
Фёдор тяжело вздохнул. Понял он, что дитя у той пары было чужое. Да что толку теперь, коль оно в татарщине. Но допытывал своё:
- Матушка, а сколько тому мальцу времени?
Она ответила бойко, потому как бабьим опытом знала:
- Вот у нас корова на великую пятницу отелилась, ещё и молозиво не сошло, они и явились в ночь. Мальцу и недельки не было, пуповинка ещё не подсохла. Ноне мой денёк - преподобной Ефросиньи. Тут и отмеряй времечко.
Фёдор праздники и счёт хорошо знал. Выходило, что дитяти всего пять месяцев.
- А как Маняша звала сынка?
- Всё про Гришаню ворковала.
Фёдор почесал затылок, головой помотал.
- Нет, не нашенский. И право, ваши знакомцы не были татями, - согласился Фёдор. Сам же подумал: "Он, княгинюшка-то о Грише бредила". Фёдор снял с пояса кису, достал серебряный рубль, подал Прохору:
- Возьми на хозяйство, дедушка. - Ефросинье же поклонился: - Спасибо, матушка, сняла маету. - С тем и удалился.
Он шёл и думал, что вернётся в Москву с печальной для великого князя вестью. А через многие годы Фёдор услышит немало скорбного и невероятного о делах и подвигах благородного разбойника Кудеяра. О том Фёдору поведает паломник в Соловецком монастыре. Андрейша - так звали паломника - скажет, что тот Кудеяр есть истинный наследник русского престола, Рюрикович, князь Григорий, сын Соломонии.
Вернувшись в стольный град, Колычев не скоро увидел государя. Великий князь и великая княгиня совершали поездку по дальним монастырям Тверской земли. Неделю-другую Фёдор пребывал на подворье у братьев и заскучал без дела. Ульяша чуть ли не каждую ночь снилась. Днём и вечером думы о ней одолевали, любовь-тоска сердце точили. Да и матушку с батюшкой хотелось повидать. И отправился Фёдор в Разрядный приказ, дабы отпроситься у главы приказа боярина Бориса Горбатого в Старицы. Он же сказал:
- Иди к конюшему Фёдору Васильевичу. Ты в его власти.
Конюший Фёдор Овчина-Телепнёв - высокий, дородный, борода грудь закрывает, глаза карие, с хитрецой - прищурив один глаз, спросил:
- Какая нужда приспела? Вот вернётся государь и решит, быть ли тебе свободным. Ты по его воле где-то пропадал.
- Мне бы в Старицах только денёк побыть, матушку проведать.
- А я за тебя в немилость? Уволь, батюшка.
Фёдор не хотел обострять отношения с конюшим, знал, что себе в урон.
- Спасибо, боярин, вразумил. - И, поклонившись, покинул дворец.
Осень уже набрала силу. Фёдор вышел на Соборную площадь под моросящий с утра дождь. Всё вокруг было серое, неприветливое. Он и подумал, что надо бы заглянуть к Алексею Басманову на Пречистенку, но вспомнил, что Алексей на Оке, в сторожевом полку, и опять добавилось досады. Хмурые москвитяне шли в соборы к обедне. И Фёдора потянуло в храм. Но вспомнил, что многажды пытался увидеть старца Вассиана Патрикеева, и отправился в Чудов монастырь. По поручению митрополита Даниила Вассиан и богослов Максим Грек в эту пору переводили и переписывали православные книги греческого закона. Да вскоре же случилась большая свара. Архиереи, коим митрополит поручил прочитать и проверить переводы, нашли в них исправления текста, запрещённые законами церкви. Вассиана и Максима обвинили в ереси, им грозил церковный суд. Для Даниила это был большой повод взять в хомут гордого и независимого Вассиана, а с ним и вольнолюбивого Максима, которые совращали с праведного пути верующих. Оба "еретика" стояли во главе нестяжателей и потому были ненавистны Даниилу, ярому стороннику и покровителю иосифлян. К тому же в душе у Даниила таилась к Вассиану жгучая ревность. Был прежний князь Василий Патрикеев всё ещё близок к великому князю, приходил, когда вздумается. И даже в опочивальню по ночам наведывался. Поучал его во многом, науськивал на то, чтобы государь своим указом повелел отобрать у церквей и монастырей земли, где трудились смерды, а не монахи и не церковнослужители. Государь, однако, пока ничего не отнял ни у церквей, ни у монастырей. "Да кто может предвидеть его будущие побуждения", - размышлял Даниил и потому торопился упрятать ненавистных нестяжателей в монастырские каморы, под присмотр строгих игуменов, а по правде - бросить их в зловонные хлевины, из коих ещё не удавалось выбраться живым ни одному достойному россиянину.
Вассиан встретил Фёдора приветливо и порадовался его приходу.
- Сын мой, ты светел ликом, зреть тебя - отрада и канон хвалебный звучит в душе.
Фёдор и раньше замечал, что бывший красавец князь любил говорить, вознося словеса. Однако он поклонился Вассиану.
- Спасибо, святой отец, за теплоту. - И спросил: - Правда ли, что над тобой, батюшка, и над византийцем гроза собирается? Устоите ли?
- Наша правда от Святой Ольги, потому и жить ей многие века. Нас же страстями не остановишь: на чём стояли, на том и будем стоять. Тебе скажу: иосифляне - враги россиян. Знаем, что суд уже близок. Даниил назначил собор, клевретов-лжесвидетелей нашёл. А ещё государя смутил. Ты приди на тот суд. Тебе, молодому воеводе, важно знать подноготную.
В просторной келье Вассиана было светло, чисто, не по-монастырски уютно. Получив от бывшего князя большой вклад, монастырь позволил ему некоторые вольности в быту. Что ж, Вассиан был не просто монах, а учёный муж. Он писал сочинения, которые несли поучительную мудрость. Случалось, сам государь искал у Вассиана совета по делам посольским. И всякий раз сказанное учёным-богословом было весомее и умнее, чем то, что говорили дьяки Посольского приказа.
- Святой отец, но почему великий князь не защитит тебя от неправедного суда и от митрополита? - спросил Фёдор.
- Даниил сильнее Василия, потому государь и не может меня оградить. Да не страдаю, что будут судить неправедно. Молю Всевышнего об одном: чтобы не лишили языка и дали возвысить голос. Моя правда сильнее Даниила, она переживёт сего лжемудреца. Я глаголю о том, чтобы все блага человек добывал своим трудом, но не отнимал их у ближнего. Чего же бояться мне неправедных угроз? Вот и ты, светлоликий, живи по правде. Ведомо мне, что ждёт тебя в грядущем, да не буду смущать твой покой. Помни и знай одно: Колычевы испокон веку жили и живут на острие меча.
Вассиан и Фёдор провели в душевной беседе не один час, говорили о многом, словно предвидели, что сии речи последние.
В предзимье, уже после Покрова дня 1533 года, в просторной Средней палате великокняжеского дворца Даниил открывал церковный собор. Долго ждали великого князя Василия. Даниил знал, почему он задерживался. Государь был против суда над Вассианом и Максимом Греком. Но митрополит вначале осудил византийца, пока великий князь был в отлучке. Максима приговорили к шести годам заточения в Волоцком монастыре. Теперь настал час Вассиана. Однако Даниил всё-таки остерегался судить Вассиана: знал, что он любим великим князем. Но, одолев страх, пришёл к Василию и проявил твёрдость, даже укорил его за мягкосердие к еретикам.
- Ты, христолюбивый государь, превыше всего должен защищать православие от дьявола и его слуг. Потому не противься воле церкви изгонять сатанинские силы.
Василий сдался, сказал с безразличием:
- Верши свой суд, коль правда за тобой. Я же скоро приду, - пообещал он.
Великий князь не пришёл в палату, где учинили расправу над его прежним другом и мудрым советником. Но спустя не так-то уж много времени, на пути к смертному одру, Василий возникнет, как тень, в монастырской зловонной каморе, куда заточили Вассиана, и станет молить узника о том, чтобы простил ему грехи и принял покаяние. Но милости государю от Вассиана не будет.
В палате уже сошлись все, кого митрополит позвал на собор. За большим полукруглым столом расселись архиереи, на скамьях вдоль стен - многие сановники, вельможи. Среди них нашёл своё место и боярин Фёдор Колычев. Вблизи великокняжеского трона, но ниже его, на скамье сидел подсудимый Вассиан Патрикеев. Напротив .Вассиана рядком жались друг к другу шесть видоков и послухов. Потом их назовут лжесвидетелями. В среде послухов были ведомые всей Москве клеветники по прозвищу Рогатая Вошь и Исаак Собака.
"Господи, что же они могут сказать, эти Вошь и Собака? - размышлял Фёдор. - Оговорить облыжно - вот их удел".
Неожиданно для всех в палату привели измождённого Максима Грека, посадили неподалёку от Вассиана.
Наконец вместо великого князя пришёл конюший Фёдор Овчина-Телепнёв и сообщил, что государь недомогает и просит без него открывать собор. Митрополит остался доволен тем, потому как Василий развязал ему руки. Он начал заседание собора и произнёс обвинительные слова:
- Прежде мы обличали инока Максима в ереси и он был судим за вольности перевода церковных писаний, ещё за то, что высказывался против поставления митрополита, минуя патриарха. Он же вступал в сношения с турецким султаном и подбивал его на войну с нашей державой. Наказание не идёт ему впрок. Ныне он пуще прежнего несёт ложь на божественные писания, перекладывая их с греческого. Вместо "бесстрашно божественное" он пишет "нестрашно божественное". Ещё клеймит государя за жестокосердие к подданным христианам и в трапезной Волоцкого монастыря при братии глаголил: "Наш государь есть немазанник Божий". От сего еретика несть числа поношениям великому князю. - Голос Даниила звучал грозно. Вот он сорвался на крик: - Токмо смерть погрязшего в ереси и крамоле спасёт державу от зловонного тления еретика! Теперь же слово за вами, соборяне, - закончил свою речь Даниил.
Соборяне, однако, молчали. Лишь суздальский епископ Феофил отозвался:
- Мы осудим его, владыка. Тебя же просим обличить Вассиана Парикеева.
- Я ждал государя, чтобы сказать своё слово при нём. Но он занемог, и теперь мы вольны судить Вассиана, - продолжил Даниил. - Сей грешный сын из рода Гедиминовичей заявляет, что монастыри и храмы великой Руси не должны иметь кабальных смердов, кабальных сел и деревень. Ещё требует милости к еретикам - не казнить их. Вассиан утверждает, что государь должен править державой грозою правды, закона и милосердия. Он же считает, что государь всё это попирает. Не есть ли Вассиан вольнодумец, не почитающий не только государя, но и Спасителя Иисуса Христа? Он утверждает, что сын Всевышнего и Спаситель православных не вознёсся на небеса, но почил в пустынях Египетских.
Трубный голос митрополита властно давил на разум собравшихся в палате. Архиереи и бояре потели, бледнели, ахали. Внутри у них что-то ухало и опускалось вниз чрева. Их страх имел корни, все они были грешниками, и ересь прочно покоилась в них.
Закончив обвинение, митрополит дал слово лжесвидетелям. Он велел старцу Тихону Ленкову зачитать своё "искреннее" письмо. Но старец Тихон оказался некнижен. Он стоял согбенный и трясущийся, голову не поднимал и в глаза собравшимся ни разу не глянул. Он стал рассказывать о том, чего в подмётной грамоте не было:
- Видел я волхование Вассиана, когда он приезжал в Волоцкий монастырь навестить Максима Грека. Тогда в глазницу к ним влетел злой дух в образе чёрного крылатого кота и они пели ему римские еретические псалмы.
Фёдор Колычев не стерпел наговора на учёных мужей, спросил:
- Старец Ленков, ты не можешь прочитать родное слово, а ведаешь римскую речь! Как же так?
- Не ведает, - ответил за Тихона Даниил, - но снизошла на келейника Божья благодать, и он уразумел чужое слово. Тебе же, раб Божий, укор: где говорят мудрые, там нечего делать недорослю.