- Иди, сынок, с дядюшкой, отдохни, а мы тут с гостем перемолвимся.
Когда сын с дядей Михаилом ушли, Алексей взял конские поводья и попросил паломника:
- Проводи меня до конюшни, Божий человек. Там в каморе и поговорим безлюдно.
В чистой рубленой каморе было тепло и пусто.
- Садись, странник Анисим, поведай, с чем пришёл, а потом и к трапезе пойдём.
Анисим осмотрелся, снял шапку, перекрестившись на образ Михаила-архангела, висевший в переднем углу, и сел к столу, сбитому из сосновых плах. Сел и Алексей напротив.
- Тут мы мирно и поговорим без помех, - сказал он.
- Я из дальних странствий возвращаюсь, - начал Анисим, - а к тебе, воевода Алексей Басманов, зашёл по просьбе твоего побратима Фёдора Колычева, ежели помнишь.
- Господи, как же мне не помнить Федяшу! - воскликнул Алексей и, взяв лежащие на столе руки Анисима в свои, сжал их с благодарностью. - Да где же ты с ним встретился? Здоров ли он? Ни слуху ни духу сколько времени!
- Просьба к тебе одна, воевода Алексей: чтобы услышанное тобою осталось между нами и дошло только до его близких людей. Он ведь в розыске. Разбойным приказом. А свёл меня с ним князь Максим Цыплятяев, ведомый тебе вельможа.
- Как же, помню и чту батюшку-князя Максима.
- Я уже возвращаться в родимое Сасово собрался, когда князь позвал меня на встречу с Фёдором Колычевым. Но теперь уже нет в миру боярина Фёдора. Он принял постриг и наречен Филиппом. И монашествует в Соловецкой обители. То ведомо только Максиму Цыплятяеву, игумену монастыря Алексию и вот ноне мне. Ты же будешь четвёртым в нашем братстве.
- Всё понял, дорогой мой батюшка Анисим. Ничто из этих стен не уйдёт дальше меня. На том целую крест. - Алексей достал нательный крест и поцеловал. - Поведай же мне, любезный, что с ним, где княгиня Ульяна, где их сын Степа?
Анисим долго молчал, затем тихо начал печальную повесть о том, что ему было известно от князя Максима Цыплятяева. Слушая грустную исповедь Анисима о судьбе Фёдора, Алексей и негодовал, и плакал, и слал проклятия на тех, кто порушил судьбу побратима. Потом сказал:
- Так ты уж говори, говори о том, с чем послал тебя Федяша.
- Трудное дело он просит тебя исполнить, воевода Алексей.
- Да, Господи, я для него на всё готов! Говори, батюшка Анисим. Я пока вольная птица.
- Жаждет он, чтобы его батюшка с матушкой знали, что он жив и здоров. Скажи одно - так он просил, - что ушёл служить Богу. А о причинах, уж и не ведаю, стоит ли говорить. Сдюжат ли?
- Колычевы мужественные люди, им всё посильно.
- Смотри сам. Конечно же, им надобно знать, за что молить Бога о милости к их сыну. Так ты уж побывай у них в Старицах.
- Ноне же в ночь и уеду.
- Поберегись, однако, и сам. Не показывайся в Старицах на людях. Держи путь прямо в Покровский монастырь, а там через игумена и выйдешь на родимых Фёдора.
- Всё верно, дорогой Анисим.
- Знаю по Рязани, как отлавливали и расправлялись с теми, кто клятву преступил и пособничал изменникам. А какие то изменники? Сам я в ту пору чудом уцелел, в своём сельце пребывал.
- Верно говоришь, отец. Разбойный приказ работает день и ночь. И князь Василий Голубой-Ростовский шастает по всей Руси в поисках крамольников.
- Ты воин и знаешь, как обойти супостатов. Учить тебя нечему. Вот так-то. - И Анисим потянулся за шапкой.
- Нет уж, гость любезный. Ты нынче у нас ночь проведёшь, отдохнёшь с дороги, а там как хочешь. Сейчас же нас к трапезе ждут.
- Ну спасибо. Что уж там говорить, приустали ноженьки. Эвон сколько прошли, от Белого моря.
Алексей и Анисим покинули камору на конюшне и ушли в палаты.
- И вот что ещё чуть не забыл сказать, - начал разговор Анисим по пути. - Погорельцам помощь нужна. В Новгород они посылали просителей, там откликнулись, но не щедро. Скажи о том боярину Степану, пусть порадеет посильно. Мы в Рязани и в Сасове тоже отзовёмся.
- Как же не отозваться на такую беду, - согласился Алексей.
В палатах их ждала трапеза. Только Глеба не было.
- Дядюшка, а где Глеб? - спросил Алексей.
- А они с Федяшей саблю ладят в столярной.
- Что же он про трапезу забыл? Да и мне он нужен. Пошлите за ним, - попросил Алексей.
А вечером, как уложили Федяшу спать, Алексей зашёл к Михаилу в покой. Присел возле стола, где тот читал книгу. Молвил:
- Сердешный дядюшка, я вынужден вас покинуть на несколько дней. Не спрашивай куда и зачем, одно скажу: дело у меня неотложное.
- Ты, Алёша, знай, что твои маеты мне близки, потому не пытаю. Федяше что сказать?
- Скажи, что помчал на Оку ватажку басурманов прогнать. И скоро вернусь, как поганцев накажу.
- Так воеводе и положено жить, - с улыбкой заметил дядя.
Сборы Алексея и Глеба были недолгими. Собрали в торбы брашно на четыре дня, Алексей взял из своего военного содержания тяжёлую кису с серебром. С тем и оставили палаты, попрощавшись с Михаилом и Анной. Ещё и заставы не были закрыты, как Алексей и Глеб покинули Москву. Уезжали через Можайские ворота, чтобы заморочить головы доглядчикам Разбойного приказа, а они на заставах всегда обитали. За селом Кунцевом миновали наплавной мост через Москву-реку и двинулись к Старицам. Ехали всю ночь, а днём отдыхали в глухой лесной чаще. Все эти предосторожности были не напрасны. Хотя и исчез с белого света князь Иван Овчина, но все шиши, доглядчики и послухи его остались на службе у Кремля. Они день и ночь выслеживали крамольников. А всякая связь со Старицами считалась крамольной. И началось это с того самого дня, как туда вернули из ссылки опального князя Владимира Старицкого и его мать-монахиню, бывшую княгиню Ефросинью.
В Старицы, как и советовал Анисим, Алексей не отважился идти. Не мог он знать, кому служат стражи у ворот. Да может, среди них и оборотень Судок Сатин кружится. А мимо стражей в город не попадёшь, разве что через стену лезть. Потому Алексей прямым ходом двинулся в Покровский монастырь. Игуменом в эту пору в обители стоял молодой Иов. Хотя рассвет ещё не наступил, но путников пустили в монастырь без проволочек. И вскоре же они встретились с игуменом Иовом. Алексей немного знал Иова, считал его сторонником князей Старицких и доверился ему, попросил позвать в монастырь боярина Степана Колычева. Игумен Иов исполнил просьбу воеводы не мешкая. И пока Алексей и Глеб отдыхали после ночного пути, он послал молодого инока в Старицы за боярином Степаном.
- Передай, что совет скорый нужен от боярина, - наказал Иов иноку.
Боярин не припозднился с появлением в монастыре, приехал вместе с иноком в крытом возке. Он и раньше в нём приезжал, потому на Колычева стража не обратила внимания. Встретились Степан и Алексей как родные, обнялись, осмотрели друг друга. У Алексея седина побелила волосы на голове и бороде. Боярин заметил:
- Рано мы стареем, сынок Алёша.
- Так жизнь-то, батюшка, вся во пламени.
Игумен Иов покинул келью, в коей дал приют Алексею и Глебу. Сотский ещё крепко спал, и Алексей, не затягивая время, сказал:
- А я к тебе, батюшка, с поклоном и весточкой через паломника от сына Федяши примчал.
- Господи милосердный, слава тебе, что внял нашим молитвам! Ведь как уехал в Заонежье Федяша с Ульяной и сынком, так ни слуху ни духу. Ну как они там, родимые?
Алексей посадил Степана на лавку, сам сел рядом, за плечо обнял и поведал обо всём, что услышал от Анисима, потому как счёл, что отцу должно знать о судьбе сына всё, что она ему уготовила.
- Ты только, батюшка Степан, наберись крепости и выслушай через меня Федяшину исповедь. Сейчас у него всё, как у истинного сына Божия. А было... Не приведи Господи никому пережить подобное...
Степан и впрямь был мужественный и кремнёвый человек. Он выслушал Алексея без стенаний, лишь изредка вытирал слёзы. Он даже не перебивал его и уже потом, когда Алексей замолчал, сказал:
- Всё это я предполагал, сынок. Знал, что ни опала, ни жестокости не минуют Федяшу. И я благодарю Бога, что он дал ему вынести все муки и страдания. Сердце от боли ломит за погибель благостной Ульяши и их сынка Стёпушки. Молиться будем до конца дней за них... - Степан пристально посмотрел в глаза Алексею и со стоном выдохнул: - Господи, да что же я о тебе-то ничего не спрашиваю! Вижу, вижу, что и на твою долю выпала кара немалая.
- Сверх меры, батюшка, как и Федяше. Одни и те же каты распяли нас на кресте. Да я-то посчитался со своим катом. А вот Федяша... Ему это, выходит, не удалось сделать.
- Ничего, Федяша возьмёт своё. Наш корень крепок, и мы не забываем обид. Скажи, Алёша, мне-то теперь что делать? Может, слетать на Соловецкие острова?
- Нет, батюшка. Тебе туда путь закрыт. Но ты можешь оказать Федяше помощь, дабы из пепелища подняться. И я ему окажу посильно. Вот кису серебра приготовил. Пусть поднимают обитель краше прежней.
- Да и я не пожалею вклада. Но как всё отправить туда?
- А ты попроси игумена Иова, чтобы он двух-трёх иноков паломниками послал на Соловки. Вот и будет знать Федяша, что мы отозвались на его беды.
- Эко старая голова. А ведь всё верно. Святой Иов нам не откажет. Да и иноки у него есть преданные, смелые и сильные.
И боярин поспешил позвать игумена Иова на беседу. Когда тот пришёл, обратился к нему с поклоном:
- Преподобный отец, вот свояк мой принёс печальную весть о том, что Соловецкая обитель от огня выгорела, а ведь я в ней бывал и многим обязан игумену Алексию. Так мы туда вклады посильные думаем сделать. Найдёшь ли ты иноков, достойных довезти вклады до погорельцев и вручить их игумену Алексию и иноку Филиппу, его пособнику в восстановлении обители?
- На богоугодные дела как не отозваться. Конечно же, есть радивые братья в нашей обители.
- Вот и славно. Так я слетаю домой, пару лошадок с возком пригоню, кису серебра прихвачу. А ты уж приготовь паломников. Ноне же чтобы и выехали. Осень ведь, каждый день дорог, а путь дальний. - Боярин Степан был нетерпелив, весь в движении и готов был сам лететь на Соловецкие острова.
Иову передалось рьяное стремление боярина. Он и сам загорелся подвижничеством.
- Иди, боярин-батюшка, обряди возок в путь, - согласился Иов. - А мы тут свой вклад посильный погорельцам приготовим да ждём тебя.
- Сынок Алёша, и ты подожди меня. На подворье я тебя не зову: не надо судьбу испытывать. А тут мы до вечера посидим и княжьей медовухи пригубим. - С тем и умчал Степан Колычев из монастыря.
Игумен Иов наказал Алексею отдохнуть, сам тоже поспешил собирать дары погорельцам и подбирать из братии нужных для тяжкого пути паломников.
Боярин Степан вернулся к полуденному богослужению. Он сам, без возницы, пригнал пару молодых и сильных лошадей, запряжённых в крытый возок, набитый всяким добром.
- Там, на погорелье, всё это в дело пойдёт. А что лошадки молодые, так это ничего, они сильные. Им поспешать придётся, дабы последний коч из Онеги захватить.
И пока монахи собирались в путь, пока не покинули обитель, Степан Колычев принимал самое деятельное участие в их сборах. Иов тоже не поскупился на вклад погорельцам: он снарядил пару своих лошадей с крытым возком и подобрал не троих, а четверых иноков. Старшему из них было сорок пять лет, все мужи в силе при оружии, способные постоять за себя в случае необходимости.
Иноки и две пароконные повозки покинули подворье монастыря вскоре же после обедни, постояв несколько минут на молении. Степан и Алексей проводили их вместе с Иовом до ворот, благословили в путь, Иов осенил их крестом. А проводив иноков, Степан позвал Алексея и Глеба в ту келью, где они вели утренний разговор. Там для них заботами Иова был накрыт стол и среди снеди стояла баклага княжьей медовухи.
- Мне, сынок Алёша, и ты, побратим его Глеб, хочется отвести с вами душу в беседе. Уж не обессудьте.
Алексей и Глеб только улыбнулись. Им было отрадно провести час-другой за столом с отцом их боевого друга, попечаловаться о гибели близкого им по сечам и схваткам с ордынцами воина Доната.
В тот же день, уже в поздних сумерках, Алексей и Глеб покинули Покровский монастырь и вновь по ночным дорогам поспешили в Москву. Алексею не терпелось прижать к груди ненаглядного сынка Федяшу, отдать ему весь досуг, всего себя.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
СПУСТЯ ДЕСЯТЬ ЛЕТ
Так уж происходило на святой Руси испокон веку: когда свершались великие деяния, всякий раз они вызывали чудесные явления. Шёл 1326 год, и летописец записал: "В декабре сего года, егда покори великий князь Дмитрий Михайлович Грозные Очи новгородских крамольников и, повернув на Москву, повеле свозить камень на церковное строительство, явися на небеси звезда велика, а луч от неё долог вельми, токо светлей самой звезды. А конец того луча аки хвост великия птицы распростёрся".
И совсем немного лет прошло, как деяниями россиян было вызвано новое чудо. Как завершили возведение главного храма державы, Успенского собора в Кремле, как освятили и началась Божественная литургия, так и вновь явилась звезда велика и в её лучах засверкал золотой крест на куполе храма. Тому чуду дивилась вся Москва.
Спустя сто тридцать лет тот деревянный собор обветшал, и великий князь Иван Третий повелел построить белокаменный храм Успения Богородицы, и ноне здравствующий. Как возвели новый собор, как вознёс хор на клиросах хвалу зодчим, вновь чудо пришло. "А по крещении други звезда явися хвостата над Летним Западом".
И гадали россияне, какими чудесами наградит их Всевышний в день венчания великого князя Ивана Четвёртого на царство. А было то венчание в Успенском соборе. Семнадцатилетний государь, движимый мудрыми помыслами возвеличения Руси над иными державами по обряду и подобию византийских государей, счёл нужным взять себе царский титул и во всех делах государственных именоваться царём и великим князем.
Во все земли державы полетели гонцы, дабы собрать в стольный град достойных россиян. Примчал гонец и в Соловецкий монастырь, привёз грамоту игумену Филиппу Колычеву быть в январе в Москве на венчании государя. В эту пору Филипп только встал на игуменство. Ещё был жив престарелый игумен Алексий, но уже умирал, и братия отсчитывала последние дни его достойной жизни. За минувшие десять лет Филипп Колычев ни словом, ни делом не досадил братии, не огорчил, шёл по стезе послушания твёрдо и многое успел. Прошёл все три ступени схимы, был рософором, малосхимником, великосхимником. А пришёл час, и братия единым духом подняла его в игумены. "Нет мужа, достойнее тебя", - сказали ему соловчане.
В Москву провожали его всей обителью. В семь санных упряжек были положены подарки государю, первым боярам, митрополиту. Посылали в Москву соловецкие монахи-умельцы пушной рухляди сорок сороков, много рыбьего зуба, чистого северного жемчуга, морской белорыбицы, по-монастырски мочёной морошки-ягоды от всех хворей, десятки искусно написанных икон.
Игумен Филипп, в прошлом Федяша, Фёдор Степанович, в сорок лет столько переживший, ехал в Москву не с лёгким сердцем. Десять с лишним лет провёл он вдали от неё. В них было немало печали о незабвенной Ульяше, о сыне Стёпушке, который так и не назвал его батюшкой за малолетством. В минувшие годы было много работы, порою изнурительной. Каково было поднять из пепла храмы, службы, жилища - всё, что составляло монастырь, в коем обитало, кроме монахов, более ста работных людей и паломников! Молодой-то братии в монастыре было не свыше двух десятков, всё больше преклонные старцы, а с ними бревно-комель не затянешь на высоту в десять сажен, не вскинешь на стену камень в тридцать-сорок пудов. Ан подняли монастырь краше прежнего. И не без помощи всего мира, всех россиян, благодаря богатым вкладам боярина Степана Колычева и побратима Алексея Басманова. Отозвались они вопреки татям из государева Разбойного приказа.
Вот и не хотелось Филиппу встречаться в Москве с приказными псами. Имелась у игумена и другая причина нежелания ехать в стольный град. Отвращали его иерархи церкви, сам митрополит Даниил, к коему нужно будет идти на поклон. За минувшие годы Филипп сильно преуспел в познании канонов, уставов, догм и истории православия. Особый интерес Филипп проявил к учению Феодосия Косого. Беглый холоп Феодосий скрылся из Москвы в одно время с Филиппом. Спрятался в одном из монастырей за Белоозером. Там Феодосий нашёл товарищей по духу своему, и все они стали учениками Нила Сорского, Вассиана Патрикеева и Максима Грека. Нелегко приходилось Феодосию добиваться того, чтобы его слово услышали православные христиане. Косого и его сотоварищей изгоняли из монастырей как еретиков, и после долгих мытарств по северным монастырям Феодосий и другие нестяжатели нашли приют в Кирилловом Новоозёрском монастыре, затерявшемся в дремучих лесах. Отсюда Феодосий бросил вызов иосифлянам-стяжателям. Этот вызов был громким, дерзким и задел иерархов православия. В гневе был митрополит Даниил. О Феодосии заговорили придворные юного государя Ивана. Он же пока лишь слушал возмущённых вельмож и своего государева слова не изрекал.
Чем же привлекало бывшего боярина Колычева учение бывшего холопа Косого? По главным утверждениям Феодосия Филипп был не согласен с ним и следовал Новому Завету. Феодосий отрицал троичность Бога. "Един есть Бог. И един Бог сотворил небо и землю", - утверждал Феодосий, добавляя при этом, что в Божественных писаниях нет слов о троице: "Несть писано в законе троицы, разве единого Бога".
Филипп считал размышление Феодосия Косого о Боге, об Иисусе Христе чистосердечным, но по-детски наивным. Однако Феодосий был сторонником чистого - раннего - христианства. Он проповедовал любовь к ближнему, милосердие, нестяжательство. Вольнодумец был неласков к стяжателям. Он называл их имена с амвонов церквей, добавляя при этом, что все они ночные тати.
Отрицая во многом Феодосия и многое в нём принимая, Филипп искал свой путь познания православия. Он относил себя к числу тех верующих, кто опирался на духовный разум, ибо только такой разум позволял познать божественную правду и не льстить себе силою человеческого предания. Истинная правда приближала человека к Богу, потому верующий человек с духовным разумом не раб, но сын Божий. Десять лет жизни в обители дали Филиппу право судить и о монастырской сути. Он считал, что те обители, в коих твёрд устав по божественной правде, - это ноевы ковчеги во времена смут и государственных потрясений, это пристанища для обездоленных и страждущих, это общежития высокой духовной среды и школы трудников. Нигде, как только в монастырях, не рождаются личности, достойные святости и всенародной любви. Сергий Радонежский, Нил Сорский, митрополит всея Руси Пётр, инок Пересвет - несть числа святым от монастырей.