Пока оборудовали во флигеле новый КП армии, генерала пришлось положить в общей палате. "Пятый класс", - прочел Рябинин на остекленных дверях комнаты, куда его принесли. Лежа в узком проходе между двумя рядами носилок, он некоторое время осматривался. И бойцы, приподнимаясь на своих низких, тесно составленных ложах, также безмолвно глядели га командарма. В раскрытых дверях толпились те, кто ожидал эвакуации в коридоре.
- Здравствуйте, товарищи красноармейцы! - громко, приветливо проговорил Рябинин.
- Здравия желаем, - ответило несколько голосов.
Рябинин улыбался, находясь в том приподнятом состоянии, какое сопутствует смелым решениям. Мысль о том, что, вопреки обстоятельствам, он - и никто другой - начнет сражение, столь заботливо им подготовленное, радовало генерала. Но выжидающе, с каким-то неопределенным любопытством смотрели на него солдаты. Белели их перевязанные головы, руки, ноги, и поэтому особенно темными казались лица людей - грязновато-серые или синие, коричневые, землистые или багровые от жара.
- Поднимите меня… Дайте еще подушку, - попросил командарм молодого хирурга, оставшегося в палате. Он испытывал все же некоторое затруднение оттого, что не стоял, разговаривая с бойцами, а лежал среди них.
- Что, товарищи? Как вас приняли здесь? - спросил Рябинин, когда его усадили на носилках.
- Благодарим!.. Хорошо приняли, - ответили два-три человека.
- Накормили? Чаю дали?
- Так точно… Благодарим… - проговорил светлоусый большелобый солдат.
Он стоял в дверях, держа на весу забинтованную ногу, обхватив за шею рябого сержанта с нетрезвыми как будто глазами.
- Да ты садись, садись… - сказал генерал.
Кто-то из санитарок подал табурет, и солдат запрыгал к нему на одной ноге, поддерживаемый сержантом.
- Покорно благодарим, - повторил он, усаживаясь.
- Давай знакомиться, - сказал командующий. - Какой части? Как зовут?
Красноармеец снова попытался встать, но Рябинин замахал рукой.
- Рядовой Никитин, второй роты, первого батальона, двенадцатого полка, - выпрямившись на табурете, привычно доложил боец.
- Так это у вас Горбунов командиром? - вспомнил Рябинин.
- Так точно, товарищ генерал-лейтенант. Был покуда у нас…
- А… понимаю… - помолчав, сказал командующий.
Проследив за взглядами солдат, направленными в дальний угол, он увидел там на крайних носилках медно-красный, утонувший в подушке профиль молодого комбата. "И он здесь!.." - со странным, сложным чувством сострадания и досады подумал генерал, припоминая свою недавнюю, единственную встречу с Горбуновым.
- Помирает комбат, - громко сказал рябой сержант.
- Что с ним? Куда он ранен? - спросил Рябинин, повернувшись к врачу.
- Разрыв подключичной артерии… гематома… - тихо, как бы по секрету, заметил хирург.
- Жалко Горбунова, - искренне, с силой произнес генерал.
- Душевно жалко, - подтвердил Никитин.
Командарм снова посмотрел в сторону старшего лейтенанта. Профиль его с запавшим, закрытым глазом четко рисовался на свежей наволочке. Девушка, почти девочка, с очень бледным лицом сидела около Горбунова, прислонясь спиной к стене, пристально глядя на генерала.
- Как у вас дело было? - спросил он. - Давно вы из батальона?
- Одно название - батальон… Там и роты теперь не осталось, - сказал сержант.
- Наших тут целая рота наберется, - добавил Никитин.
Он приподнял свою раненую ногу и, поморщившись, перенес на другое место: видимо, он никак не мог найти для нее удобное положение.
"Так это все бойцы из батальона Горбунова", - подумал командарм. И то, что он очутился среди людей, направленных им в заведомо безрезультатный бой, вдруг обеспокоило его.
- Разрешите… товарищ генерал… - послышался невнятный, сдавленный голос.
Рябинин обернулся и слева от себя увидел большой марлевый шар. В первое мгновение генералу показалось, будто человек сидит к нему спиной, потом он понял, что лицо раненого было наглухо забинтовано. Только красные уши да узкая щель, оставленная для рта, темнели на белоснежном фоне повязки.
- Я слушаю, - сказал командарм.
- Отправить меня надо… - промычал раненый, с трудом двигая стянутыми губами… - Может, что сделают мне… если вовремя захватить… - Он осторожно положил серую руку на бинт, на то место, где были недавно его глаза.
- Машины не ходят, товарищ командующий, - объяснил хирург, - а наш обоз еще не вернулся.
- Дайте ему моих лошадей, - сказал командарм. - Прикажите сейчас же…
- Спасибо, товарищ генерал, - выдавил раненый, и это прозвучало у него как "аипо афариш енеал".
Врач вышел, чтобы распорядиться, и несколько секунд в палате все молчали. Генерал снова поочередно оглядывал своих неожиданных соседей; молоденький боец с округлым, миловидным лицом, стоявший в дверях, смотрел на командующего так строго, что Рябинин задержался на нем дольше, чем на других. Он думал о том, как, видимо, тяжело было его людям, пострадавшим в безнадежной, казалось им, атаке, - их осведомленность о ней ограничивалась их зрением и слухом… Бойцы ничего не знали об истинной своей роли в наступлении, и их жертвы представлялись им бесплодными…
Генерал пошевелился на носилках, и сестра бросилась к нему, чтобы помочь.
- Не надо… Ничего… - сказал Рябинин.
Его охватило тревожное сомнение, словно ему показалась слишком дорогой цена не достигнутого еще успеха. Сражение, спланированное им в тишине штаба, стало судьбой многих людей, едва лишь прогремели первые выстрелы. И если в тактических расчетах командарм оперировал преимущественно такими величинами, как количество активных штыков, огневая мощь, техническая оснащенность, - то в минуты, когда он встречался со своими активными штыками, они превращались в его живых спутников. Понимая их лучше, казалось ему, чем кто-либо другой, он почувствовал неотчетливое желание уйти от десятков глаз, в которых прочитал недоумение.
"Я, наверное, ослабел… - подумал он. - Как некстати, что я ранен!.."
И Рябинину захотелось утешить своих солдат… Он не мог обсуждать с ними сейчас оперативную схему боя, но его люди нуждались хотя бы в слове уверенности и надежды.
- Что же, друзья, не одолели вы немца? - начал он.
- Никак нет, товарищ генерал-лейтенант, - подтвердил Никитин.
- Почему же так получилось? Как думаешь?
Солдат ответил не сразу, видимо подыскивая подходящее выражение.
- Если по правде разрешите? - спросил он, понизив голос, поглаживая раненую ногу.
- А как же, только по правде, - сказал командующий.
Никитин оглянулся на товарищей, ища поддержки, потом твердо проговорил:
- Прежде времени подняли нас, так я считаю.
- Почему же прежде времени? - расспрашивал Рябинин.
- Подготовки полной не было… А без подготовки, сами понимаете, далеко не пройдешь… Артиллерии нашей мы почти что не слышали…
- Поиграла раз-другой… и вся музыка, - громко сказал рябой сержант.
- А у фрицев - техника… Гвоздит и гвоздит… Обидно, товарищ генерал-лейтенант! - звонким голосом заявил смуглолицый паренек с носилок, стоявших неподалеку.
- В отношении погоды еще учитывать надо… - заметил Никитин. - Весна - время тяжелое…
- Верно!.. Такая грязь! - закричал молоденький, миловидный солдат в дверях.
Бойцы осмелели и высказывались теперь один за другим с непринужденной прямотой. Командующий находился в одинаковом с ними положении, и это уравнивало собеседников.
- Не сидится молодежи в обороне… Вот раньше срока и повели нас… Без высшего приказа, так я думаю… - заключил Никитин и бережно перенес ногу на прежнее место.
Генерал подозрительно посмотрел на солдата, не поняв, что, собственно, скрывалось за его последними словами. Деликатное намерение снять с него, командарма, ответственность за опустошительный неуспех удивило Рябинина.
- Нет, друзья, не так дело обстоит, - проговорил он. - Все вы честно выполнили мой приказ… И не ваша вина, что немец еще держится в своих окопах… Не долго ему осталось там сидеть… Кровь свою вы пролили не даром…
Кто-то из раненых громко застонал, и все обернулись к нему. Потом снова обратили свои лица к генералу. Было слышно дыхание многих людей - частое, прерывистое либо трудное, хриплое…
Синеглазая девушка, дежурившая около умиравшего комбата, обтерла ваткой его губы.
- Бой еще не кончен, друзья, - громко продолжал командарм, держась за брусья носилок, стараясь сидеть прямо, - поэтому не надо спешить с выводами…
Раненые напряженно слушали, но по их лицам - отчужденным или испытующим - командарм понял, что бойцы ему не верят. Он говорил еще некоторое время о том, что путь к победе не легок, что, желая выиграть в решающем пункте, приходится иной раз отступать, сворачивать в сторону, - но никого, казалось, не разубедил… Когда генерал кончил, сержант с тронутым оспой лицом усмехнулся.
- Что было - видели, что будет - увидим, - сказал он.
Особое, трудное сочувствие, что испытывал Рябинин к бойцам, выполнявшим его приказ, становилось тем сильнее, чем упорнее они противились утешению. И командарм подумал, что только успех, быстрый и шумный, может вернуть ему поколебленное, если не утраченное, доверие людей. "Ну что ж, они еще услышат в победе, еще порадуются…" - успокаивал он себя.
Он снял очки, чтобы протереть их; его морщинистое лицо с замигавшими близорукими глазами, с поджатым ртом выглядело очень старым и расстроенным.
- Товарищ командующий, нам бы полечиться немного, а потом мы со всей охотой… - почему-то просительно проговорил Никитин.
- Это точно, - сказал сержант. - Подремонтироваться надо…
- Вы не сомневайтесь, мы всем сердцем… - Никитин в замешательстве погладил свою гладкую, восковую лысину. - И то сказать: не фрицы на нас, мы на них по такой погоде полезли. Это же силу свою знать надо, чтобы против климата идти.
- Обратно, артиллерии еще не хватает на всех… Мы понимаем… - медленно, неразборчиво промычал солдат с забинтованными глазами.
"Кажется, они меня утешают… - подумал командарм. - Они меня утешают!" - изумился он, и жаркое, сильное волнение сжало его горло.
- Куда же вас поранило, товарищ командующий? - сочувственно спросил Никитин.
- В ногу попало, - тихо ответил генерал.
Он ощущал легкий озноб, лицо его приобрело желтоватый оттенок.
- И меня в ногу… Ну, это ничего… Это не опасно, - сказал Никитин.
- Скоро встанете, товарищ командующий, - сверкнув цыганскими глазами, пообещал сержант.
- Когда глубокое повреждение бывает, приходится пострадать. - Низкий голос Никитина гудел неторопливо и ровно. - А в ногу или в руку - заживает легко…
- Для здоровья нога ничего не значит! - выкрикнул паренек со смуглым лицом. - Вот если в сердце - это плохо… - Он покачал круглой головой, отливавшей на макушке стриженым шелковым волосом.
- Ты из каких мест, Никитин? - спросил генерал, и в голосе его зазвучала признательность.
"Вот они, мои солдаты!.. Моя пехота!.." - горделиво пронеслось в его мыслях.
- Слуцкого района, деревня Царовцы… - ответил боец.
- Белорусе?
- Так точно… Мне еще топать и топать, чтоб до своего района дойти… Мне без ноги никак невозможно, - пошутил Никитин. Русые усы его приподнялись в улыбка, открыв белые редкие зубы.
Люди, скучившиеся в дверях, расступились, и командир медсанбата, оправляя на ходу свой халат, торопливо вошел в комнату. Врач доложил, что помещение во дворе очищено, и командующий начал прощаться. Его охватило такое нетерпение при мысли, что он начнет сейчас бой, как будто это была первая атака, которой он командовал.
- До свидания, друзья! Желаю вам скорого выздоровления, - проговорил Рябинин, когда санитары подняли его носилки.
- И вам, товарищ командующий!.. Счастливо!..
- Поправляйтесь скорее.
- Повоюем еще вместе… - ответило сразу много голосов.
Генералу хотелось сказать что-то еще своим солдатам, которых он так хорошо, думалось ему, знал и на которых все же, видимо, недостаточно полагался… Ибо не из одного великодушия, как понял теперь Рябинин, проистекало это удивительное намерение ободрить раненого генерала… Но точно так же, как он был заинтересован в крепости духа бойцов, так и они нуждались в его командирской уверенности. Война эта была их войной, и не они служили у своего полководца, а он служил им…
"Как я ударю сейчас по немцам!.. Как я ударю!.." - подумал Рябинин, словно разгоряченный молодой лейтенант.
- Мы еще встретимся в твоих Царовцах, Никитин… - продолжал он. - Мы еще увидимся в Берлине. А кого не досчитаемся - помянем добрым словом.
- До свиданья, товарищ командующий… Спасибо вам, - серьезно сказал солдат.
"Служу Советскому Союзу!.." - едва не ответил красноармейцу командарм.
10
Телефонная связь с армией была быстро налажена. Начальник штаба, вызванный к аппарату, доложил командующему, что атака, ожидавшаяся им, отменена. Дамба на Лопати была повреждена бомбежкой, и река, вздувшаяся от недавних ливней, затопила позиции правого фланга армии. Командующий, расспросив о подробностях, мог лишь подтвердить приказ, отданный в его отсутствие… Минуту он молча, неподвижно лежал, глядя в потолок, жуя тонкими губами. Потом приказал соединить себя с членом военного совета Уманцем. Пока того разыскивали по телефону, Рябинин тщательно отметил на карте участки фронта, оказавшиеся под водой. Адъютанту он поручил вызвать к себе полковника Богданова и Семененко - командиров дивизий.
Вскоре и бойцам в медсанбате стало известно о несчастье, постигшем армию. Раненые, прибывшие с передовой, рассказывали, что вода заливает их окопы. Говорили даже, что какие-то подразделения отрезаны от своих тылов, что связь между частями порвана, что где-то потонула артиллерия. И если не всему следовало верить, было очевидно, что неожиданная катастрофа делает невозможным дальнейшее наступление.
- Середь реки осетра не ухватишь… - заметил пожилой, седоватый солдат, раненный в руку.
Он недавно проснулся и сидел теперь на своем ложе; соломинки торчали в его всклокоченных волосах.
- На оборону переходить надо… Как же иначе… - серьезно сказав Никитин, и все согласились с ним.
Словно уговорившись, бойцы не вспоминали больше о полных надежды обещаниях командарма. И по неловкости, которую испытывал Уланов, думая о них сейчас, он понял, что это же чувство удерживало его товарищей. Люди задумывались, отмалчивались или произносили что-нибудь вроде: "Да, так-то вот… Бывает…"
- Коля! - окликнул кто-то Уланова. Он обернулся и в двух шагах от себя увидел высокую фигуру в мокрой плащ-палатке с откинутым на спину капюшоном.
- Что делаешь тут? Раненый, что ли? - спросил Рябышев, улыбаясь.
- Ты?! - крикнул Николай, и хотя он не только не был близок с Рябышевым, но почти не замечал этого боязливого, туповатого, казалось, солдата, сейчас он очень обрадовался.
- Как наши? Да отвечай же… - торопил Николай.
- Достается нашим… Там такое делается! - Рябышев говорил громко, уверенно, как человек, избегнувший, не в пример другим, смертельной опасности. Это поднимало его в собственных глазах над теми, кому не удалось уйти вместе с ним.
- Двоеглазов жив? - спросил Николай.
- Был живой…
- Колечкин? Кулагин?
- Живые… Быкова убило…
Перебирая по фамилиям бойцов своего взвода, судьбу которых он едва не разделил, Николай почувствовал, что он действительно теперь крепко связан с ними.
- Ну, а где вы теперь? Как вообще положение? - спросил ом.
- Пропадаем, - уверенно ответил Рябышев.
Свернув козью ножку и прикурив, он обстоятельно рассказал, как роте удалось ворваться в окопы первой неприятельской линии. Всю ночь шел близкий огневой бой - немцы нажимали, стремясь выбить атакующих из своего расположения. Утром наступило относительное затишье, и ему, Рябышеву, поручили доставить в тыл раненых. Но добирался он сюда с большим трудом, так как дорог больше не было.
- …На пупе сидим - кругом вода, а спереди фрицы… - закончил он и, поплевав на пальцы, погасил окурок.
- А у меня, понимаешь, опять с ногой несчастье… В госпиталь посылают… - сказал Николай, предупреждая упрек в том, что находится здесь, а не вместе со всеми.
- Подвезло тебе, прямо скажу, - заметил Рябышев.
- Ну, какое там подвезло! - недовольно сказал Николай.
- Кто там остался - никуда не уйдет… - проговорил солдат с наивным хвастовством счастливца, и Уланов, смутившись, промолчал.
- Горбунова, старшего лейтенанта, не встречал тут? - осведомился Рябышев. - Повидать приказано…
- Повидать? Вот уж не знаю… - Николай нерешительно посмотрел на двери в палату.
- Помер? - спросил Рябышев.
- Нет еще… Погоди, я посмотрю.
Николай направился было к дверям, но они раскрылись перед ним: Маша и другая сестра вывели под руки в коридор бойца с забинтованными глазами. Полная девушка побежала к выходу, а Маша осталась, поддерживая раненого. Он стоял, напряженно вытянувшись, откинув назад белый марлевый шар своей головы.
Уланов шагнул к Маше и замялся.
- Ну? - спросила девушка, и Николай с ужасом почувствовал, что его губы растягиваются в неуместную улыбку.
- Вот тут… к старшему лейтенанту пришли, - пробормотал он, краснея.
Рябышев выступил вперед. С интересом поглядывая на необычного раненого, он пояснил, что комиссар батальона приказал оправиться о здоровье командира.
Маша отрицательно покачала головой.
- Тебя кто прислал? - переспросила она, помолчав.
- Лукин, старший политрук… Теперь он за Горбунова.
- Лукин! - сказала девушка, и лицо ее смягчилось. - Комбат вспомнил о нем… Обожди тут, пока я освобожусь… Я напишу комиссару.
- Дай ему, сестрица, креслице… Пусть посидит герой… - громко сказав рябой сержант.
Полулежа, привалившись к стене здоровым плечом, он пристально смотрел на Рябышева.
- Чего ты? - спросил Никитин.
- Он знает, чего… - Черные глаза сержанта блестели в полутьме коридора. - Он тебе сам объяснит.
Рябышев, опешив, воззрился на обидчика. Тот оглядывал его с каким-то насмешливым бешенством.
- Тише, - сказала Маша.
- А я тихо, сестрица… Пускай сам расскажет, как старший лейтенант его уговаривал: "Вставай, мать твою… вставай!"
- Не ругайтесь… - сказала девушка.
- Простите, сестрица, я около комбата был, на моих глазах его срезало… Через симулянта… Влипнул в грязь. "Убитый я…" - говорит, а старший лейтенант его поднимает… Ну, не поднял, конечно. - Сержант усмехнулся, оскалив белые зубы.
- Что цепляешься? - недоуменно проговорил Рябышев.
Он плохо помнил, как все происходило в первые часы атаки. Но ему хотелось уже уйти отсюда, и он тоскливо посматривал вокруг.
- Здоровье узнать пришел… Иуда! - сержант с особенным удовольствием выговорил последнее слово.
Маша не шевельнулась, прижав руку к груди, устремив на Рябышева синие, потемневшие, прекрасные глаза, Голикова, только что вернувшаяся, укоризненно смотрела на оробевшего бойца.
- Приказано было мне… повидать командира, - попытался оправдаться он, попятившись под взглядом многих людей и упершись в стену.
В смутных воспоминаниях Рябышева появилось уже нечто заставившее его встревожиться.