На устроенной в честь Лонга пирушке старые друзья повели себя более откровенно. Здесь уже не стеснялись. Квиет, чернокожий, плотный коротышка, ткнул старого приятеля кулаком в бок и в шутку посетовал на воздержание, на которое Ларций обрек себя, явившись в Азию без известной всем особы. Кстати, как она, поинтересовался мавританец? Все также горяча и охоча до мужских ласок? Цельз уже вполне серьезно предложил Ларцию не спешить с прибытием в Харакс, а отдохнуть в Ктесифоне.
- Здесь, признаться, столько развлечений. Местные блудницы полагают свою работу священным служением, так что каждый мужчина в момент обладания ими ощущает себя немножечко богом. Если хочешь, можешь выписать из Рима свою наложницу.
- Да - да, - подхватил Максим. - Мы поможем организовать быструю доставку священного тела.
Все засмеялись. Затем выложили все - и насчет интриг Адриана, обошедшего куда более достойных кандидатов, прежних консулов, опытных государственных мужей, пытавшихся получить наместничество в Сирии, и насчет его неразборчивости в любовных связях, его привязанности ко всему иноземному, его увлечения постыдными для патриция занятиями, например, стихоплетством, его змеиной изворотливости в попытках пробиться к власти.
Более других горячился Максим, самый молодой из "замшелых пней". Он скорее принадлежал к поколению молокососов, однако, прикинув так и этак, решил прибиться к стану противников Адриана.
- Он ни перед чем не остановится! - доказывал он. - По его навету божественный Траян отставил от дел и сослал в провинцию лучшего полководца Лаберия Максима. Кого нам ждать? Нового Калигулу? Нерона?! Рим сейчас в таком положении, что ему не выдержать безумств нового тирана. Тебе ли, Ларций, ждать милостей от этого ублюдка, посягнувшего на твою честь и сыгравшего с тобой такую злую шутку?
Ларций отмалчивался. В словах старых соратников было много верного, много пугающего, однако никто из них ни разу не обмолвился - кто именно из "замшелых пней" отважится бросить вызов стареющему императору?
Другими словами, сам замысел свержения Адриана от него ненавязчиво, но упорно скрывали, а при подобном отношении Ларцию было очень трудно дать прямое согласие на участие в заговоре, поэтому он отмалчивался. Максим между тем потребовал опорочить Адриана в глазах дяди.
- Материалы тебе подбросим. Упрекай его в стремлении узурпировать власть, взбунтовать подчиненные ему легионы. Но главное, не позволяй Плотине и Сабине Матидии добиться от Траяна официального назначения Адриана наследником. Тебе, должно быть, известно, что Адриан принудил Плотину к сожительству. Теперь она готова на все, чтобы угодить своему любимчику.
Проконсул Цельз - высокий, длиннорукий, стареющий детина, в армии его прозвали "гелеполом" или "штурмовой башней", - поморщился. Скривилось и темное - негритянское - лицо Квиета. Мавританец поправил претора.
- Оставь эти сплетни для плебса, Максим. Нам следует подумать, как реально нейтрализовать влияние близких к Траяну женщин, а подобными наветами можно только испортить все дело, потому что эти слухи не для императора. Они глупы и бессмысленны. Плотину трудно обвинить в распутстве. Она проста и добродетельна как корова. Ее надо убедить в том, что если к власти придет достойный кандидат, ей будут оказаны все возможные почести, а после смерти она будет причислена к лику божественных.
- Ну, конечно, - скривился Максим, - она добра как корова. Бесплодная яловая корова!
Ларций Лонг строго глянул в его сторону.
- Эта тема не повод для шуток, - предупредил он.
Квиет и Цельз поддержали его.
- Она божественна, - добавил Цельз, - в том спору нет, но что с нами будет, если ублюдок сядет в Палатинском дворце? Вот о чем задумайся, Ларций. Время у нас еще есть. Мы с Пальмой вскоре отправляемся в Харакс. По - видимому, срок наступления на восток близок. До встречи.
* * *
Довод был серьезный, Ларцию было о чем поразмышлять на пути на юг. С одной стороны, ему нечего ждать милостей от Адриана, с другой - недоверие, проявленное бывшими соратниками, лишало его необходимого в таких делах энтузиазма. За всеми их доводами, порой даже очень убедительными, скрывалась некоторая смущающая недоговоренность, некая тайна. На вопрос, кого же рекомендовать Траяну, Цельз отделался объяснением, что этот вопрос еще до конца не решен, лучше всего настаивать на том, чтобы доверить решение этого вопроса сенату. Квиет подхватил - пусть божественный составит список и представит его отцам народа, они выберут из него достойнейшего.
Подобное предложение безмерно напугало Ларция!!
Он виду не показал, какой ужас испытал, услышав эти безответственные слова, однако с той минуты старался меньше говорить, больше слушать. Лонг успел повертеться в верхних эшелонах власти, успел понять и проникнуться простенькой, но неоспоримой на все времена истиной - подобный способ назначения наследника неизбежно приведет к гражданской войне.
В том не могло быть сомнений!
В вопросе о престолонаследии не должно быть никаких списков, дебатов, отвлеченных диспутов, сшибки мнений. Недопустимы были и всякие досужие рассуждения о коллективной мудрости, о возможности всегда исправить ошибку.
Траян обязан самостоятельно назначить наследника, публично облечь его властью. Только так можно было обеспечить ее преемственность. Только при таком порядке отцы - сенаторы и полководцы и старшее армейское начальство вынуждены будут смириться. При любом другом варианте столкновение между вероятными претендентами неизбежно. Им только дай повод усомниться в законности принятого решения! Страх усилился оттого, что Ларций наконец‑то прозрел - сразу по приезду в Азию его угораздило оказаться в компании с теми, кто как раз и являлся претендентами. По крайней мере, считал себя таковым.
Первым из них, конечно, следует назвать Адриана, ведь назначение наместником в провинцию Сирию, являлось косвенным доказательством, что Траян сделал выбор. С другой стороны, император намеренно тянет с объявлением своего племянника цезарем.
Вопрос - почему? Ответа нет.
Кто еще?
Квиет. Нет, пожалуй. Чернокожий повелитель мира - это слишком даже для практичных и привычных ко всему римлян. К тому же он является царем Мавритании и по этой причине вряд ли способен сохранить беспристрастность по отношению ко всем другим провинциям.
Цельз? Безусловно!
Пальма? Непременно!..
Авл Корнелий Пальма, еще двадцать лет назад, являясь префектом Египта, пытался вступить в спор с самим Траяном, но вовремя одумался и прислал письма с выражением безмерного почтения и покорности. Десять лет назад он осуществил экспедицию в Аравию, во время которой захватил западную оконечность морского торгового пути.
А ведь есть еще мощный Нигрин, умеющий потрясать сенат своими громоподобными речами. В тени скрывается угодивший в опалу лучший полководец Траяна Лаберий Максим. К этому списку многие добавляли обладавшего несомненными государственными достоинствами Нератия Приска. Траян как‑то даже обмолвился, что хотел бы видеть своим наследником именно Нератия.
В любом случае подходящих кандидатов было пятеро или шестеро, за каждым из них стояла военная сила, у каждого были сторонники в сенате и, главное, денежные средства, без которых немыслимо начинать битву за Рим.
Он прикинул возможности каждого из них. Опять же в самом выгодном положении оказывался Адриан. Наместничество в Сирии еще со времен Веспасиана являлось самой выгодной в этом смысле должностью. Отсюда легче всего совершить прыжок в Италию. Под началом у Адриана было шесть легионов и, судя по восстановлению Антиохии, молокосос даром времени не терял. Он вымуштровал своих солдат так, что они вполне могли столкнуться с легионерами Пальмы, Цельза, конницей Квиета, но и каждый из "пней" обладал вполне достаточными ресурсами для борьбы за власть. Если они объединятся, Адриану несдобровать.
Но сумеют ли они объединиться? В это верилось с трудом. Каждый из них, с горечью рассудил Ларций, при всем демонстрируемом расположении к "старым друзьям" и "боевым товарищам" волком смотрит на соперников, и все они более ратуют за свои интересы, за свое положение в государстве, чем за общее дело.
Ларций вздохнул - вот тут и почешешься! Конечно, своя туника ближе к телу, но в данном случае он был кровно заинтересован в устойчивости государства. Поди угадай, к какому претенденту прислониться? К Максиму, что ли? К этому петушку, сломя голову бросившемуся в рискованную игру?
В подобной неразберихе очень легко промахнуться! После смерти Траяна с ним, Ларцием Корнелием Лонгом, никто церемониться не будет. Самого на плаху, имущество конфискуют. Приятная перспектива.
Прав был Лупа! Ах, как прав был дакийский волчонок!.. Но как можно не выполнить приказ? Прикинуться больным? От одной этой мысли Ларция бросало в ярость и страх.
Он обратился к богам, к Юпитеру Капитолийскому, Юноне и Минерве, к Аполлону, но Юпитер в обнимку с Юноной и Минервой, по - видимому, не очень‑то стремились установить свое первенство на древней, плывущей в знойном мареве земле Двуречья. Аполлон, по - видимому, тоже брезгливо поглядывал на рощи финиковых пальм, на обнаженных, загорелых до черноты, прикрывших повязками срам крестьян, трудившихся на ровно нарезанных отводящими воду канавами полях.
Римские легионы почти без боев протопали по древним библейским холмам. Пронесли орлов мимо развалин Вавилона, возле уже оплывших, потерявших стройность, но все еще поражавших мощью и высотой городских стен.
Ларций не удержался и тоже заглянул в знаменитый город - родину астрологов и колдунов. С легкостью, неожиданной для пятидесятилетнего мужчины, он взобрался на вершину Вавилонской башни, где исторические камни были испещрены надписями типа: "Луций и Луцилла были здесь!" "Рим превыше всех! Дави черножопых!" - и прочей ерундистикой. Не поленился посетить руины висячих садов, с легкой руки Геродота названных по имени какой‑то варварской царицы Семирамиды. Полюбовался изразцовыми изображениями львов и драконов, некогда украшавших Дорогу Процессий - главный проспект великого города, а теперь многочисленно и печально выглядывавших из пыли и обломков.
Среди каменных развалин самой большой редкостью были люди, да и то все пришлые - оборванные пастухи, нищие крестьяне из ближайших сел, ломавших камни на собственные постройки. Еще преемник Александра Македонского Селевк Никатор переселил последних оставшихся вавилонян во вновь построенную им столицу Селевкию, что на Тигре.
Вспомнилась Селевкия.
Это был огромный город, в котором проживало более шестисот тысяч жителей, при этом префекту сразу бросилось в глаза, что город был практически свободен от римских войск. Гарнизон размещался на левом - восточном - берегу Тигра, в Ктесифоне. Лонгу как человеку военному показалось рискованным решение выдвинуть XXII Дейотаров легион за пределы Селевкии и Ктесифона на территорию противника. Военный лагерь был построен возле древнего караванного пути на открытом месте. Эта беспечность, ранее показавшаяся странной, теперь по прошествии нескольких дней обернулась вполне безумной самонадеянной небрежностью, которую не должны позволять себе опытные в военном деле люди. Впечатление было такое, что Марий Максим считал завоеванные провинции чем‑то вроде кампанского поместья, в котором самым большим приключением считалась пропажа хозяйского кота, а наиопаснейшим - поход в горы, к вершине уснувшего Везувия.
Конечно, размещение войск - это все‑таки мелочь, если принять во внимание властвующую умами устремленность на Восток, но в любом случае Ларцию перед отъездом очень хотелось посоветовать Максиму усилить внутренние патрули в Селевкии и Ктесифоне и взять под более надежный контроль стратегические точки обеих городов, особенно мост через Тигр. Однако он промолчал, не дело вновь прибывшему в средних чинах вояке указывать старшим командирам на бросающиеся в глаза промахи.
Из развалин префект выбрался после полудня и не спеша направился по дороге на юг. Сзади трусил приданный ему эскорт.
После часа пути его внимание привлек загорелый до черноты крестьянин, работавший в стороне от дороги. Ларций спешился и несколько минут наблюдал, как длинноногий, удивительно тощий варвар с помощью кожаного ведра и длинной жерди, черпал воду из канала и сливал ее в деревянный короб, откуда мутная, изжелта - грязная вода разливалась по канавкам, орошавшим плантацию финиковых пальм. Крестьянин был весь в поту и работал, как заведенный. Женщина и двое маленьких, таких же длинноногих и тощих, мальчишек то и дело ударами тяпок поправляли стенки арыков, помогая воде добраться до самых дальних углов участка.
За спиной у застывшего на обочине, сложившего руки за спиной Ларция шли и шли воинские колонны, со скрипом катились телеги на огромных колесах. Быки тащили осадные и метательные орудия. За эти томительные долгие минуты, пока Ларций наблюдал за варваром, тот ни раз не глянул в сторону дороги - все также черпал и сливал воду. В его однообразных, туповатых движениях было какая‑то завораживающая, нагоняющая сон монотонность.
У Ларция на мгновение сами собой смежились веки. Ему вдруг отчетливо померещилось, что этот день, в который он угодил и который вроде бы имеет свое точное, обозначенное в календаре место - третий день до октябрьских нон 869 года от основания Рима (5 октября 116 года) - на самом деле длится уже тысячу лет, и весь этот срок крестьянин не уходит с поля. Солнце, казалось, навечно уснуло в небе. По дороге, насыпанной еще, наверное, во времена легендарного Навуходоносора, нескончаемой, извечной чередой шли и шли захватчики.
Эти два мира казались несовместимыми. За эти несколько минут Ларций досыта насмотрелся на трудившегося в поте лица человека. Никто из проходивших легионеров, наемников из вспомогательных частей, никто из обозников, лагерных шлюх и торговцев не подошел к крестьянину, не попросил напиться, не расспросил его, не обидел его, да и о чем можно было расспросить человека, тысячу лет черпающего воду из реки?
Чем обидеть?
Ларций махнул рукой сопровождавшим его всадникам - спешивайтесь, мол, передохните. Потом по краю арыка направился в сторону варвара, спросил по - италийски, как долго ему придется орошать землю? Тот не ответил. Ларций спросил по - гречески. Вавилонянин, не отрывая рук от веревки, ответил коротко и пусто.
- До полуночи. Я заплатил только за один день.
- Каков урожай? На жизнь хватает?
- С трудом. Никто не знает, какие теперь будут налоги, какова плата за воду.
Ларций на свой страх и риск попытался успокоить крестьянина.
- Не более чем при парфянах. А может, и менее…
Варвар усмехнулся. Неожиданно он отбросил кожаное ведро в сторону, привязал коромысло, направился в тень ближайшей пальмы. Там присел, достал из спрятанного в траве узелка кусок лепешки и принялся сосредоточенно жевать.
Ларций последовал за ним. С трудом согнувшись - все‑таки годы, - присел рядом.
Варвар невозмутимо преломил лепешку и протянул половину римскому патрицию.
Тот, поколебавшись, принял подарок, откусил, принялся жевать. Хлеб был хорошо выпечен, но имел горьковатый привкус, видно, в муку приходилось добавлять что‑то мало съедобное. Ларций в свою очередь протянул крестьянину баклажку с водой. Варвар, ни слова не говоря, сделал несколько глотков, потом спросил.
- Зачем пришли? Хижину сожгли, дочку испоганили, потом убили. Была на выданье. Так надо? В Риме не хватает крестьянских дочек?
Что мог ответить Ларций?! Только плечами пожал.
- Что же не воевали? - спросил он. - Ктесифон сдали, Селевкию сдали, Харакс вон тоже сдадут.
- Подожди, - ответил крестьянин, - еще не вечер.
В этот момент Ларция окликнули. Он поднялся и, не попрощавшись, взобрался на насыпь. Крестьянин также молча поднял ведро, швырнул его в главный канал, взялся за веревку. Начал работать.
После того разговора Ларций, двигаясь по берегу легендарной реки, как‑то разом и напрочь забыл о собственных бедах, о том, что по собственной воле, тупо усердствуя в выполнении приказа, угодил ловушку. Выветрилась из памяти советы римских друзей - требуй то, требуй это! - их слегка приправленные завистью, уважительные взгляды.
Чему завидовать?
Забылась деловитая миролюбивая холодность Адриана, осторожные, змеиные пасы "боевых товарищей", сознательно втягивавших его в безжалостную игру. Чем далее на юг, тем все более его внимание привлекали местные жители. Той осенью жара в Месопотамии стояла невыносимая, однако все варвары, как один, были наряжены в свободные, полностью укутывавшие фигуру одежды. На головах покрывала, скрепленные обручами. Ходили они заторможено, не замечая солдат, римских орлов, громадные стенобитные и метательные орудия, перевозимые к Хараксу. Не забыл отметить про себя - чрезвычайно страдавшие от жары и расстройств желудка солдаты потеряли всякую охоту приставать к местным, обирать и задирать местных.
Это было необычно!
Некоторые легионеры позволяли себе обнажаться в строю до набедренных повязок, все воины из вспомогательных частей, особенно набранные в жарких странах вообще шли голяком. Все они - и белые, обгоревшие на солнце северяне, и темнокожие наемники - нубийцы, и мелковатые египетские лучники, - казались неуместными в этой древней и таинственной стране. Все выглядели толпой бездельников, непонятно как и зачем попавшими на раскаленные просторы Месопотамии..
Всем было скучно, никто не хотел не то, что говорить - касаться друг друга, и в этой необъяснимой, немыслимой для римского патриция и военного человека скукотище вдруг забрезжила угроза еще более страшная, чем вопли, наскоки, пугающие гримасы, которыми во время сражения пугали римских легионеров бородатые даки и германцы или боевые свисты и горловое пение сарматских кочевников.
Казалось, никакого вторжения в Месопотамию вовсе не было. Нашествие походило, скорее, на природное бедствие, что‑то вроде сезонного наводнения или пожара. Придет срок, схлынет вода, прогорят тростниковые стены хижин, нестерпимая жара разгонит явившихся без спросу солдат, и местная жизнь вновь вернется к прежнему вечному и унылому распорядку.
Ларций оторопело прикидывал - о какой Индии могла идти речь, если за полтора года оккупации римляне так и не смогли прописаться среди этих низких, покатых, подрагивающих в солнечных лучах холмов, слиться с мутными водами Евфрата, привыкнуть к испепеляющему жару?!
О том и спросил при встрече Траяна.
Тот ответил не сразу.
Сначала они посидели втроем с Помпеей Плотиной в его походном шатре. Матидия хворала и не смогла присутствовать. Постаревшая императрица сразу начала жаловаться на жару, на местную воду - очень много солдат, поделилась она, страдают от поносов. Затем, когда мужа вызвали из шатра, пожалела Ларция - зачем ты, дурачок, явился?