– Почему ты боишься? Анна, жена Генриха I, трех сыновей родила. Разве ты хуже ее? Лучше!
– Разве я хуже ее?! – Матильда улыбнулась тихой, едва заметной в робком свете свечи улыбкой.
– Лучше! Ты еще больше сыновей родишь. Разве не так?!
– Так-так! – Матильде очень нравился этот шутливый тон, эта игра в мальчишку-девчонку.
Она понимала, как нужна ей, и ему эта игра. Она не выдумала ее. Еще Адам и Ева перед тем, как сорвать запретный плод, знали ее. Это игра на двоих и для двоих стала называться незлым человечеством разными поэтическими словами, но самое скромное и простое название ей – любовь. Любовь – величайшая, добрейшая, древнейшая, мудрейшая игра, которая… и заставила сорвать тот заветный (запретный?!) плод и даже куснуть его – сначала по одному разу. Любовь была сначала. А уж потом появилось человечество. Так думала Матильда, играя с мужем в древнюю игру по пути в спальню.
Вильгельм в этой игре забывал обо всех своих делах, даже о короле бриттов.
Уже в кровати Матильда прошептала:
– Завтра Ланфранк приедет. Ему все и расскажешь.
Она очень точно находила слова, успокаивающие его, убаюкивающие. Сказало слово, зевнула, уснула, и он вскоре уснул, забыл даже о короле бриттов.
Ланфранк прибыл в полдень. Обедали. Говорили о погоде. Радовались солнцу. Со стороны могло показаться, что кроме этой темы в родовом замке дюка Нормандии никого ничего не интересует. После обеда гость подсел к камину и сказал Матильде:
– Беда Достопочтенный три сотни лет назад написал "Церковную историю англов".
– Ты говорил об этой книге, – к монаху подошел Вильгельм.
– Да. Там есть речь вождя Нортумбрии. Я перевел ее. Вот как она звучит: "Но неизвестно, что будет с нами, настоящую жизнь нашу на земле можно бы, по моему мнению, о король, объяснить следующим подобием. Когда ты сидишь за ужином с твоими вождями и слугами, в зимнее время, посредине пылает огонь, и тепло в столовой, а на дворе бушует зимняя вьюга с дождем и снегом, тогда случается, что влетит в дом быстро воробей; в одно отверстием в крыше он влетит, а в другое вылетит, освобождаясь от жестокой вьюги на ту минуту, пока он гостит в комнате. Но этот ясный промежуток проходит вмиг: из вьюги возвращаясь во вьюгу, он исчезает из твоих глаз. Точно такова и жизнь человеческая: что за ней следует, что ей предшествует, того мы не знаем. Итак, если это новое учение сообщает о том что-нибудь верное, то по справедливости стоит его принять".
– Мне эта мысль непонятна, – сказал Вильгельм, не ожидавший такого разговора. – Зачем так много говорить о простом?
– Я вас покину? – обратилась к монаху Матильда.
– Да, дитя мое. Ступай с Богом, – Ланфранк перекрестил ее, сказал: – Да хранит тебя Господь. И дитя твое.
Матильда ушла в свои покои, слуги быстро убрали со стола, герцог и монах остались вдвоем.
– Тебя что-то тревожит? – спросил Ланфранк.
– Разве можно доверять свою жизнь врагу?! – быстро, будто боясь опоздать, воскликнул Вильгельм.
– Ты дошел до Гуортеирна, – догадался монах. – Очень хорошая точка в истории Альбиона. Она многое объясняет, многому учит.
– Кого?!
– Всех. И тебя тоже.
– Я и без этого знаю, что себя, свою страну и свою семью нужно защищать самому. Лучше сразиться с врагом, чем… Бритты были глупы.
– Это Гуортеирн пригласил Генгиста и Горзу. Многие племена бриттов не поддержали вождя. Вот послушай песню камбрийского барда Голиддана.
Вдохновенные барды пророчили нам бесчисленные блага, мир, обширные владения, отважных предводителей, но после тишины разразилась буря над всеми племенами народа. Вожди перессорились. Полные дикой ярости, скотты на нас напали. Германцы отразили наступавших до Каэр-Вайра и, победив их, свою победу и свое к нам прибытие праздновали с Кимрами, с людьми из Дублина, Ирландии, Мона, Бретани, Корнуэла и обитателями Алкявида. Бритты опять будут могущественны. Издавна предсказано, что придет день, когда они будут властвовать и что успех венчает их усилия, когда люди, живущие на их границах к северу, сойдут в средину их земли. Так пророчествовал Мерддин, и это сбудется!
В Абер-Периддоне, подчиненные лошадиного начальника затеяли вражду, не имея еще повода к законной жалобе. По общему между собой согласию они стали насильственно требовать дань и начали ее собирать. Кимры были сильны и не обязывались платежом дани. Нашелся благородный человек, который сказал: "С дающими плату не должно поступать как с рабом".
Во имя Сына Марии, Которого слова святы, будь проклят день, когда мы не вооружились на отражение владычества саксов, когда мы их полюбили! Прокляты будьте малодушные, окружавшие Гуортеирна Гвинедда! Они могли бы выгнать германцев из нашей страны, и ни один из них не захватил бы и не опустошил наших земель; но они не умели предугадывать, какие люди пристают в наши заливы.
С того дня как германцы в одном из своих набегов под предводительством Горза и Генгиста взяли хитростью Танет, они не переставали теснить нас. Посланный их, обманув нас, возвратился. Подумайте об опьянении на большом пиру от крепкого меда; подумайте о насильственной смерти стольких людей; подумайте об испуге, о слезах слабых женщин, терзаемых горем посреди ночной темноты; подумайте о нашей будущности. Если разбойники с Танета когда-нибудь станут нашими господами.
Пресвятая Троица! Пощади страну бриттскую и не дай ее в жилище саксам! Отведи им землю в других странах и спаси кимров от изгнания.
Во имя Сына Марии, Которого слова святы, будь проклят день, когда кимры не отвергли малодушного желания предводителей и старейшин! Созовемте всех, соберемся все, станем единодушно! У кимров одно сердце, одно намерение, одна отчизна. Если они были безмолвны, то не из страха сильных, но потому, что не одобряли их гибельных намерений. Теперь призовем Бога и Святого Давида, и они воздадут германцам за их предательство; пусть раздор поселится между нашими врагами, и не будет у них предводителя! Пусть кимры и саксы сойдутся на поле битвы, и оружие решит нашу участь! Когда неприятель вступит в бой с нашим великим предводителем, когда в рощах раздадутся крики воинов, тогда битва загорится за берега Вии и за Землю озер, тогда поднимется наше знамя, тогда мы устремимся за ним и саксы падут, как листья с дерев.
Кимров подкрепили их дублинские союзники; передовые ряды германцев смешались с их последними рядами, лица их были бледны, и они дрожали. Товарищи их лежали окрест в кровавых лужах. Оставшиеся в живых пустились бежать и в беспорядке через леса киллинские и бурхидинаские. Война уже не будет опустошать страны бриттов: своими руками мы покончили эту войну. Враги, идущие на Каэл-Гери, лукаво жалуются на тех, которые не покидают своих холмов и своих долин. Не на добро высадились они к Аберпериддону. Потребованная ими подать принесла им беду. Их высадилось восемнадцать тысяч. Страшно было их поражение, – только четверо возвратилось домой. Рассказывали они своим женам о мирном деле, но от одежд их слышался запах крови.
Соберитесь, кимры, и не бойтесь подвергнуть опасности свою жизнь. Люди юга не будут платить дани. Наточите мечи: лучше будут они убивать. Нанесенные нам раны принесут доходы лекарям. Отважные воины Кадвалладера идут. Воспламенитесь, кимры, пойдемте на бой: ужас и убийство им сопутствует. Чтоб избавиться от платежа дани, они весело идут на смерть, они еще пронижут своими стрелами чужеземцев, но никогда, никогда не будут платить им дани.
В лесах, на полях, по горам, в темноте перед нами идет свет. Конан водит нас в каждое предприятие. Саксы перед бриттами закричат: "Беда!" Кадвалладер, наше копье, и его друзья своим мужеством истребят саксов, потопят их в их же крови, если только они осмелятся выйти за свои пределы. Они положат конец их опустошениям, их насилиям, и саксы, обращенные в бегство, поспешат к Каэр-Гюинту.
Счастливый день, когда кимры расскажут, как Пресвятая Троица избавила их от всех бед! Дивед и Гливиссиг, не опасайтесь более! Посланные вожди лошадей не встретят похвал; саксонские предводители не найдут припасов. За вторжение к нам они заплатят жизнью. Пусть увеличивается между ними число сирот, лишенных отцов, и уменьшается число детей, имеющих отцов! Молитвами Давида и других святых Британии, обратим их в бегство, далеко отсюда, к берегам Аргело!
Пророческое вдохновение говорит: придет время, когда воины соберутся одной душою, одним сердцем, когда земля логрийцев будет опустошена огнем. Пусть союз наших доверится прекрасному боевому строю: чужестранцы, ранее вечера, побегут перед нами, я знаю это наверное: чтоб ни случилось, нас ожидает победа. Подобно горному медведю, бросайтесь, воины, к отмщению за убийство ваших предков. Сомкните ваши острые копья. Друг, не старайся защищать собой тело твоего друга. Пусть будет много разрубленных голов, много вдовых женщин, много жадных воронов над грозными воинами, много отрубленных рук, разбросанных перед войском.
Когда их предводители встретятся лицом к лицу со смертью, когда трупы полягут вокруг их вождей, им будет отмщено за все грабительства, частые набеги и предательства.
Кимры победили в бою. У них одна мысль, одно слово, один язык, одна вера. Кимры опять будут победителями. Они хотят сражаться. Они соберут свои силы, они развернут хоругвь святого Давида, и воины Ирландии устремятся к ней через море. С нами поднимутся люди Дублина, и они не отступят ни на шаг в бою.
Спокойный голос Ланфранка под мягкий шум камина, под треск огня, под нарастающий звук метели за окнами замка, казалось, должен был усыпить Вильгельма. Крупный, с уже оплывшими плечами, с руками, приученными после сытого обеда укладываться в безделии на постели, с округлым лицом он был славным потомком Пешехода. Любил Вильгельм хорошо поесть и – если позволяли дела – отдохнуть в послеобеденный час. Здоровье у него было отменное, он мог уснуть здесь же, у камина, под грохот посуды, под визг детей, под тарахтенье подруг Матильды, впрочем, все реже навещавших замок. Спал он крепко, как ребенок. Но как воин мог вскочить в любой миг и броситься на врага.
Слушая Ланфранка, герцог о сне даже не помышлял. Англия интересовала его все больше. Не догадываясь о том, как сложится дальнейшая его судьба, он часто ловил себя на мыслях о старом разговоре с Эдуардом, теперь уже королем Англии. Приор монастыря Бек чувствовал эти мысли Вильгельма. Он читал песню Голиддана без пафоса и героических ноток в голосе, как читал он молитвы пред алтарем. Но Вильгельм слушал его очень внимательно.
– Не понимаю! – честно признался герцог. – Зачем он сделал это?!
– А зачем Карл Простоватый отдал Руан нормандцам?
– И это я тоже не понимаю!
– Но в противном случае мы здесь не разговаривали бы сейчас.
– Не знаю, где бы мы сейчас разговаривали, но лису запустить в курятник – зачем?
– Иной раз внутренние враги бывают страшнее той лисы. Ты это знаешь лучше меня.
– Я это знаю. Уже десять лет я с оружием в руках доказываю, в том числе и своим сородичам, право на власть в Нормандии. Но сам доказываю, сам! Я прекрасно знаю, что даже мой добрый и заботливый опекун, король Генрих, мечтает присоединить Нормандию к Франции. Но я никогда не приглашу в свой дом ни судью, ни палача, ни спасителя из чужого края. Лучше – сам. Так лучше.
– А если не хватит сил?
– Хватит. Мало ли сил было у бриттов, пригласивших на службу людей с "короткими мечами"?
– Маловато. Вожди саксов приняли предложение, выпросили у Гуортеирна небольшой остров Танет у берегов Кента.
– О нем поется в песне Голиддана.
– Да. Через некоторое время Генгиста и Горза со своим войском одержали первую победу над пиктами и скоттами. Вождь бриттов радовался. В эти же дни с материка на Танет приплыло три десанта легких кораблей. Гуортеирн не обратил на это внимания. Войско Генгиста и Горза еще несколько раз победило пиктов и скоттов.
– А на Танете скопилось людей, как в муравейнике!
– Так было. Саксы потребовали от короля бриттов земли уже на Альбионе. Что оставалось делать Гуортеирну?
– Тебе его жаль?
– Его надо понять.
– Слабый человек. Открыл дверь, впустил в свой дом дикого зверя, чтобы…
– Саксы были сильны. Как сейчас сильна Нормандия. Это надо помнить. Через шесть лет после высадки в Танете люди "длинных ножей" основали в Кенте королевство людей Кента – Кент-Варарик.
– Как сейчас сильна Нормандия, – повторил Вильгельм и вдруг взорвался: – Но англосаксы выдворили нас после моего путешествия на Альбион! Им это даром не пройдет!!
Ланфранк удивленно посмотрел на собеседника.
– Ты спешишь, – кротко напомнил он своем ученику. – Вернемся к Цезарю.
– Цезарь и римляне тоже использовали распри между племенами Альбиона, ведь так? Неужели бритты забыли об этом?
– Забыли. Но их надо понять, – Ланфранк был очень спокоен. – Римляне в последние сто лет пребывания на острове делали для бриттов и других племен острова доброе дело.
– Какое?
– Мир был на Альбионе в эти времена. Даны боялись ходить туда, прекратились распри.
– Ничего хорошего! – резким был голос Вильгельма. – Когда римляне ушли с острова, то на Альбионе не осталось ни хороших военачальников, ни сильных воинов. Мир разнежил бриттов. Поэтому их король вынужден был предложить саксам служить у него.
– Все верно. Но мир – это то, к чему стремится любой народ, даже если он приучен воевать, даже если он одерживает победу за победой. Мир – это цель, но не война.
– Мир превратил обитателей острова в изнеженных детей. Только долгий мир виноват в том, что саксы захватывали земли в Кенте, стали расширять свои владения на острове.
Ланфранк, внешне не выдавая своего настроения, словно бы нехотя подбрасывал в негромкий костерок беседы свои мысли. Вильгельм, не замечая этого, излагал ему выученный за несколько месяцев урок – хронику событий на Альбионе за последние тысячу лет. Дюк Нормандии, читая книги, не только запоминал факты, но пытался осмыслить движение истории острова, который уже более десяти сотен лет притягивал к себе материковый люд. В этих редких беседах-уроках сын Роберта Дьявола, могучий боец Вильгельм, совсем еще молодой человек, без двух месяцев отец, учился (так хотелось – так казалось Ланфранку) не бояться исторически крупных дел. Да, в боях дюк Нормандии был великолепен – зол и дик, находчив и упрям, умен и быстр в решениях, неожиданней. Победитель! Таких немного даже в бесконечно воюющей Европе. Из таких гениев боя судьба иной раз творит стратегов, способных, если не управлять, то хотя бы удачно вписываться в могучий поток истории, добиваться тем самым воистину великих побед.
Дело незаметно для обоих подошло к вечеру. В зал вошла Матильда. Живот у нее был большой. На людях она не боялась его (забывалась, что ли?), и сейчас она мирно улыбнулась мужу и Ланфранку:
– Разговор мужчин не затянулся?
– Уже вечер! – коротко бросил Вильгельм, обняв жену, та посмотрела на него с благодарностью и, обращаясь к Ланфранку, сказала:
– Разве можно целыми днями говорить о своих мужских делах? Разве это не скучно?
– Это – скучно. Но мы говорим и о женских делах тоже.
– Что же вы говорите о нас? – Глаза у Матильды были крупные, синие, доверчивые, в них весело играл огонек камина, огонек каприза. – Какие женские дела вас волнуют?
– Придется сознаваться, – буркнул Вильгельм добродушно. Он не знал, что в этот миг Ланфранк действительно думал о женщине.
– Вот какая забавная история случилась с одной женщиной! – улыбнулся приор. – Послушайте!
ЗАЧЕМ ЦАРЯМ НУЖНЫ ЖЕНЩИНЫ
"Человек, который не думает о том, что может случиться в будущем, обязательно вскоре столкнется с горестями".
Конфуций. Древнекитайский философ. VI-V вв. до н. э.
– Царь Гермегисл правил в шестом веке варнами. Осели те на севере Истра. Хорошая была земля, и Гермегисл правил мудро, старался не воевать с соседями: франками на Западе, за Рейном, бриттами – за морем, славянами – на востоке, готами – на юге. Племя варнов было небольшое, царь, понимая, что любой могущественный народ может напасть на него, решил добиться прочного мира старым, испытанным средством: сам женился (он был вдовым) на сестре франкского короля Теодеберга, а за юного сына, Радигиса, сосватал сестру царя ангилов, одного из племени бриттов, не пожалев для важного дела большого приданого.
Закончив с этим, он как-то прогуливался верхом в сопровождении знати по лесу, с удовольствием слушая хвалебные речи. Погода была прекрасной. Мирно шумели деревья, пели птицы, верещал быстрый ручей, извиваясь между соснами. Вдруг конь остановился, люди увидели на дереве странную ворону, жуткий крик встревожил вождя. Побледнел Гермегисл, будто понимая, о чем каркала ворона, и сказал: "Через сорок дней я умру". Его пытались успокоить, но он продолжал: "Чтобы у варнов был мир, надо женить моего сына на мачехе, сестре царя франков, ибо они ближе к нам, сильны, всегда подадут руку помощи. Бритты живут через буйное море, они не опасны для нас. Это предсмертный наказ Радигису. Свадьбой с мачехой он не нарушит законов племени. Сестре царя бриттов отдайте богатое приданое, чтобы и ей не было обидно".
Вождь на вид был здоров, но через сорок дней действительно заболел и вскоре умер. Сын выполнил волю отца. Мачеха, став женой юного Радигиса, не очень переживала, и ангилке отвалили куш – казалось, чего ей, разбогатевшей, горевать!
Но у ангилов были свои понятия о чести. Бывшая невеста, узнав о выходке Радигиса, пришла в бешенство. Ангилы относились к девушкам строго. Если свадьба не состоялась, то женщина считалась потерявшей честь. Но в чем провинилась невеста?
Несколько раз она посылала к Радигису людей с просьбой узнать, почему он оскорбил ее. Тот молчал. И вскипело девичье сердце: мстить, только мстить кровавой местью призывало оно. Ангилы поддержали девушку, собрали сто тысяч войска, подготовили четыреста кораблей, тронулись в путь. Руководила ими девушка, с ней рядом был второй брат, хорошо знавший военное дело. Море переплыли без потерь, устроили укрепленный лагерь. Девушка отправила во главе с братом отряд на бой с варнами. Битва была беспощадной, войско Радигиса потерпело поражение, юный вождь укрылся в лесах, надеясь, что войско врага не простоит долго на чужой земле, и на помощь франков, с которыми недавно породнился.
Ангилы вернулись в лагерь без Радигиса. Возмущенная девушка отругала брата, не организовавшего погоню, выбрала сильных и сметливых воинов, приказала доставить жениха живым или мертвым. Лучше – живым. Почему – не сказала. Но ангилы догадались: пытать она хочет обидчика.
Разведчики обыскали земли варнов и нашли беглеца в болотистой чаще, связали его, привели к бывшей невесте. Радигис трепетал от страха: ему жить хотелось, а сестра царя бриттов смотрела на него, как на заклятого врага. "Ох, погубит она меня смертью позорной", – думал он, склонив голову.