Отец Геннадий не замедлил появиться.
В шапке на собачьем меху, в лисьей шубе, под ней ряса.
- Товарищу Ознобишину почтение.
- Садитесь. Судить вас скоро будем. Почему учительницу принуждаете замуж за себя идти? Да вам и не положено. Священникам запрещается по второму разу жениться. Чтобы о нравственности заботиться, а вы сами…
Он слова не дал Геннадию вставить, тот только шапку в руках мял.
- Идите, потом разберемся, а сегодня чтобы все старухи в школе были.
Стопроцентная явка старух была обеспечена, явились такие бабки, которые только под светлое Христово воскресенье слезали с печки, чтобы доползти до церкви.
"Маша чис-тит зу-бы… Ма-ша чис-тит зу-бы…"
Еще до занятий Ознобишин прошелся по селу, беседовал то с тем, то с другим.
- Хлеба Критово сдало меньше всех, в прошлом месяце продотряд у вас все закутки проверил - и ни в одном загашнике ни зерна. Где ему быть?
В Никольском учительница вообще не вела занятий по ликбезу.
- Почему?
- Света нет.
- Мы всем ячейкам отпустили керосин?
- Не знаю.
Секретарь комсомольской ячейки в Никольском - Васютин, парень не очень активный, но исполнительный.
Ознобишин к нему:
- Где керосин?
Васютин потупился. Можно и не спрашивать, дома у него над столом горела лампа.
- Наш керосин? Явишься в волкомол, а сейчас собирай комсомольцев, Вам известно, по чьей вине вы не учитесь?
На заседании волкомола Ознобишин поинтересовался у Саплина:
- Где же все-таки критовские мужики прячут хлеб от Советской власти?
Саплин, недавний батрак, вступив год назад в комсомол, сперва не пропускал ни одного заседания, а теперь что-то редко стал показываться в волкомоле.
Он хитро улыбнулся:
- Ты меня что-нибудь полегче спроси.
- А теперь вопрос к Васютину. Ты понимаешь, что ты вор?
- Ну, взял бутылку керосина…
- Отправим в Орел, в трибунал…
Жестокие времена: трибунал за бутылку керосина! Но иначе никто не мыслил: если все едят лебеду, то и я ем лебеду, и если всем нельзя, то и мне нельзя, никому не позволено уклоняться от установленных правил, и тот, кто уклоняется, мне не брат и не друг. Увы, то была риторика! Трибунал не стал бы судить за бутылку керосина. Все, что Ознобишин мог сделать, это исключить Васютина из комсомола. Он так и поступил. Променял Васютин комсомольский билет на бутылку керосина!
Ни Саплин, ни даже Сосняков не склонны исключать Васютина, взял керосин без злого умысла, не для того, чтобы сорвать занятия в школе, а скорее для того, чтобы самому чем-то заняться…
Но Ознобишин неумолим. Он отказывал себе во всем и хотел, чтобы и другие поступали так же. По возвращении из Москвы он редко с кем советовался. Даже с Быстровым советовался все реже, у Славы появилось ощущение, будто в чем-то они расходятся.
9
Должно быть, он не произвел большого впечатления в Малоархангельске, этот Шифрин. Иначе дали бы ему для поездки по уезду… ну не пару рысаков и не сани с ковровой спинкой, но нашлись бы и лошаденка какая ни на есть, и козырьки, и возница… Представитель губкомола! Командируется для инструктирования уездной организации. Вроде бы ревизор. Но не нашлось для него ни лошади, ни санок, ни кучера. Прибыл в Успенское с оказией. Ехал в Покровское милиционер оформлять акты на злостных самогонщиков и подбросил Шифрина.
В волисполкоме он появился в обед. Озябший и суровый. Безошибочно определил, кто в канцелярии главное лицо, подошел к Быстрову, протянул заледеневшую руку.
- Я из губкомола. - Покопался в кармане, достал мятую бумажку, положил на стол. - Командировочное удостоверение.
Быстров передал бумажку Дмитрию Фомичу для оформления.
- Мы и так верим.
- Хочу с вами поговорить, как у вас работа с молодежью.
- А это уж вы с Ознобишиным, - нетерпеливо ответил Быстров, прошел через комнату, приоткрыл дверь, сказал кому-то: - Пошлите за Ознобишиным.
И вот Ознобишин и Шифрин друг перед другом. Слава в своем тулупчике выглядит обычным крестьянским пареньком, и Шифрин, как ни старается выглядеть начальником, держится неестественно, да и одет странно.
Солдатская шинель до щиколоток, он получил ее перед отъездом на складе губсобеса, на этот склад военное ведомство сдавало пришедшее в ветхость обмундирование, подпоясана гимназическим ремнем, и на пряжке еще поблескивает лавровый венок, как ни старался Шифрин соскрести эмблему напильником, а голова тонет в боярской шапке, отороченной кроликом под соболя.
Шапку отец Шифрина сшил для какого-то заезжего актера. Но актер уехал, не выкупив заказа, и шапка ждала своего покупателя. Если бы не мать, не видать Давиду этой шапки. Мать с тревогой наблюдала, как Давид собирается в командировку. Шинель выдали на службе, подбита она ветром, и мать настояла, чтобы мальчик поддел под шинель ее жакет, а на голове солдатская фуражка.
- Нисон! - в отчаянии воззвала мать к мужу.
Нисон покачал головой. Все же отцовские чувства пересилили скупость.
- Возьми шапку, - сказал он сыну, указывая на полку.
- Я поеду в фуражке, - ответил Давид с гордостью. - В таких шапках ходила буржуазия.
- Возьми шапку, - повторил отец. - В таких шапках щеголяют теперь твои красные байстрюки.
- Надо мной будут смеяться, - уже не так решительно возразил Давид.
- Хотел бы я видеть того, кто не позавидует собольей шапке, - сказал отец.
- Положим, это не соболь, а кролик, - восстановил Давид истину. - Будь это настоящий соболь, я бы еще подумал.
- Он бы еще подумал! - воскликнул отец. - Думать хорошо, когда есть чем согреть голову.
"Беру шапку только ради матери, - мысленно сказал Давид. - Иначе от беспокойства она сойдет с ума".
В этой-то шапке и появился Шифрин в Успенском волисполкоме.
- Ну и шапка у тебя! - вырвалось у Славы. - Где ты ее только достал?
Из-под шапки сердито блеснули мышиные глазки.
- Шапка тут ни при чем, - сердито сказал он. - Давай по существу.
Он потребовал списки сельских ячеек. Его не интересовали ни занятия по ликвидации неграмотности, ни изъятие хлебных излишков, ни художественная самодеятельность, ни заготовка топлива для школ.
- Ты мне лучше объясни, как ваша организация участвует в политической жизни страны?
Слава не понял:
- Разве изъятие хлебных излишков и ликвидация неграмотности не политика?
- Не прикидывайся младенцем!
У Шифрина сорвался голос, должно быть, он здорово намерзся.
- Есть хочешь? - спросил Слава.
- Хочу, - сказал Шифрин и хлюпнул носом. - Но прежде займемся делами. Ты можешь собрать волостной актив?
- Когда?
- Скажем, завтра?
- Ты в уме? - Слава снисходительно усмехнулся. - Оповестить, собраться… Зима! Клади неделю. Да и то…
Ссылка на зиму была убедительна.
- А где у вас больше комсомольцев? - Шифрин склонился над списками. - В Корсунском? Там кто секретарь - Сосняков? - Шифрин сам спрашивал и сам отвечал, он хорошо ориентировался в бумажках. - Можно на него положиться? Крепкий работник?
- Работник-то он крепкий, только злой очень, вечно всем недоволен.
- Говоришь, злой? - Шифрин повеселел. - Это хорошо! Значит, едем в Корсунское.
Он попросил добыть подводу, пойти обедать к Славе отказался, выпил в сторожке у Григория кружку несладкого морковного чаю с куском прогорклого хлеба и заторопился с отъездом.
Зимняя дорога, хочешь ты этого или не хочешь, сближает людей; лежа рядышком в розвальнях, укрытые одним тулупом, Слава и Шифрин невольно прижимались друг к другу. Возница дремал, лишь механически похлестывал лошаденку кнутиком, да шелестели по накатанному снегу полозья. Морозец пощипывал щеки.
Шифрин шмыгнул носом.
- Плохо.
- Что - плохо? - спросил Слава.
- Все плохо, - пожаловался Шифрин. - Нужно менять курс.
И опять Слава не понял:
- Какой курс?
- Не изображай из себя мальчика, - раздраженно буркнул Шифрин, все чаще шмыгая носом. - В Москве дискуссия. Слышал? Ленин хочет все тишком да молчком, а Лев Давыдыч вынес наболевшие вопросы на обсуждение всей партии…
Слава не сразу сообразил, что речь идет о Троцком, Шифрин называл его по имени-отчеству, точно тот был его близким знакомым.
- Рабочие бедствуют, крестьянство недовольно, интеллигенция отказывает Советской власти в доверии, - продолжал Шифрин. - А Ленин хочет превратить профсоюзы в школу коммунизма! Наоборот, их надо присоединить к государственному аппарату, установить военную дисциплину…
Тулуп плохо согревал Шифрина, его трясло мелкой дрожью, и он все плотнее прижимался к Ознобишину.
- Что-то я не понимаю, Давид, - примирительно сказал Слава. - Разве плохо учиться коммунизму?
- Эх ты, деревня! - пискнул Шифрин, высунув из-под тулупа сизый нос. - Всему верите, а надо доходить своим умом…
И он принялся перечислять: в Ростове бастуют рабочие, в Тамбове крестьянские волнения, в Карелии действуют белогвардейцы, а на Украине петлюровцы. Он называл фамилии и города, ссылался на газеты, факты, каждый по отдельности, выглядели убедительно, но Слава уловил в тоне Шифрина странную тенденциозность, - газеты рассказывают и о хорошем, и о плохом, однако стоит выбрать из газет сообщения об одних несчастных случаях, стоит нанизать эти несчастные случаи на веревочку змеиной мысли, как получается, что везде и всюду происходят лишь одни несчастные случаи, статистика - опасное оружие в руках предубежденного человека.
Слава оборвал Шифрина:
- А откуда тебе это известно?
- Из газет.
- Нет этого в газетах!
- Надо уметь читать…
Шифрин опять спрятал нос, но невнятное бормотание долго еще неслось из-под тулупа.
"Что он за человек? - размышлял Слава. - Состоял в чоновском отряде, собирался на фронт, вел себя как революционер, а теперь распространяет всякие обывательские слухи".
Ох уж эти слухи! В каком-то доме один сказал что-то про другого и передал третьему, слух пошел по деревне, переметнулся в города, а там…
И ведь все выдается за самое достоверное!
Слава сдернул с Шифрина тулуп.
- Послушай, Давид…
- Холодно!
- Собрание в Корсунском будем проводить?
- Угу.
- Вот ты и сделай доклад о том, что ты говорил.
- Об этом не всякому скажешь.
- Почему?
- Для того чтобы правильно оценить происходящее, нужно обладать достаточным кругозором.
- Но ты же ведь понятия не имеешь о ребятах в Корсунском?
На это ответа не последовало. Шифрин опять зарылся в тулуп.
Приехали в Корсунское в темноте.
- Зайдем в сельсовет, устроимся на ночевку, отогреемся…
Шифрин воспротивился.
- Где обычно устраиваются комсомольские собрания?
- В школе…
- Вот в школу и пойдем.
В школе темно, пусто, лишь в одном классе несколько учеников разучивают какую-то пьесу.
Шифрин как был, в шинели и шапке, прижался к теплым изразцам остывающей печки и велел вызвать Соснякова.
С ним Шифрин быстро нашел общий язык - все только о делах и ни о чем постороннем, договорились созвать комсомольцев с утра, вопрос один - "Текущий момент и задачи молодежи". Сосняков строго посмотрел на Ознобишина, они расходились и в оценке текущего момента, и в определении задачи, и в присутствии представителя губкомола Сосняков почувствовал себя во всеоружии.
На ночь Сосняков позвал приезжих к себе - "в тесноте, да не в обиде". Шифрину хотелось поближе познакомиться с Сосняковым, он принял приглашение.
"Задаст задачу матери, - подумал Слава, - живут тесно…"
- Подождите меня, я сейчас, вчера для учителей картошку привезли…
Вернулся с узлом. Одолжил картошки, догадался Слава.
Обиды не было, но тесноты было предостаточно, ужинали картошкой с солью, спали на полу, не раздеваясь, на соломе, принесенной Сосняковым со двора.
С Ознобишиным Шифрин говорил мало, он больше расспрашивал Соснякова, выяснял, чем тот живет и дышит.
Однако в душу Соснякова проникнуть не так-то легко, он не столько отвечал, сколько сам пытался определить, что это за птица прилетела из губкомола.
Спалось плохо. Всю ночь мать Соснякова вздыхала на печи, встала чуть свет, затопила печь, и тут же подняла сына и гостей, натолкла им картошки с кислым молоком и с облегчением выпроводила из хаты.
Село только просыпалось. В сизом небе подымался над трубами белый дым, резкий, обжигающий ветерок закручивал над сугробами поземку, белесый серп месяца еще виден.
Деятели юношеского движения поеживались со сна, в сером ватнике и солдатской папахе шагал несгибаемый Сосняков, торопливо шел в своем рыжем полушубке Ознобишин, и медленно, по-стариковски, волочил ноги Шифрин, то и дело поправляя съезжавшую на лоб шапку.
В школе уже топились печи. Оранжевые огни отражались в замерзших стеклах, желтели вымытые полы.
- Идите в зал, - сказал Сосняков. - Я зайду предупрежу Петра Демьяныча.
Петр Демьянович учительствовал в Корсунском много лет и, как только открыли в селе школу второй ступени, назначен был ее директором.
В зал он вошел вместе с Сосняковым, пытливо поглядывая на гостя из Орла.
- Раздевайтесь…
Шифрин стянул вместе с шинелью и материнский жакет, быстро бросил одежду на стоявший в углу рояль.
- Э, нет, - сказал Петр Демьянович. - На музыку нельзя, отсыреет…
И переложил шинель на диван.
Комсомольцы собрались раньше назначенного времени, те, что учились в школе, пришли еще до уроков, а те, что не учились, пришли еще раньше. Сосняков от всех требовал высокой дисциплины.
Слава знал корсунских комсомольцев, но были и незнакомые, волостная организация росла с каждым днем.
Он особо поздоровался с Дроздовым, с Катей Вишняковой, с Левочкиным, они ему особенно близки, можно сказать, ветераны, вступили в комсомол еще до прихода деникинцев.
- Начнем, - сказал Сосняков. - Кого председателем? - И сам предложил: - Ознобишина.
Тут Петр Демьянович обратился к председателю с просьбой:
- Мне разрешите присутствовать?
Сосняков поморщился:
- Собственно, не положено, но…
Шифрин наклонился к Славе:
- Он ведь беспартийный?
Слава кивнул.
- Категорически возражаю, - громко заявил Шифрин. - Собрание закрытое, нельзя допустить огласки…
Петр Демьянович посмотрел на Ознобишина. Тот промолчал, формально прав Шифрин.
- Вопрос слишком серьезный… как бы это сказать… внутрипартийный… - пояснил Шифрин. - Это не означает недоверия.
Петр Демьянович прошел через зал и закрыл за собой дверь.
Слава так и не понял, чем он мог помешать.
- Продолжим, - сказал Слава. - На повестке - "текущий момент и задачи молодежи", слово предоставляется представителю губкомола товарищу Шифрину.
Шифрин потер кончик носа.
Он принялся пересказывать содержание газет. Телеграммы из капиталистического мира; французские капиталисты натравливают Польшу на Россию. Румыния не осмеливается начать вооруженный конфликт. Попытки немецких монархистов натолкнулись на сопротивление германского пролетариата…
Он хорошо разбирался в том, что происходит за границей.
Потом перешел к внутренним делам, и тон его изменился. Сказал об усилиях Советской власти, направленных на улучшение хозяйственного положения, и тут же сбился, как и в разговоре с Ознобишиным, заговорил о выступлениях крестьян против Советской власти в Тамбове, о рабочих волнениях в Петрограде…
Слава повернулся к Соснякову. Они с тревогой посмотрели друг на друга.
Шифрин разливался соловьем…
Напряженно смотрел на него Дроздов, а у Кати Вишняковой дрожали губы, и казалось, с них вот-вот сорвется вопрос…
- Почему это происходит? - задал Шифрин вопрос и сразу же на него ответил: - Да потому, что в стране растет недовольство крестьян диктатурой пролетариата, однако идти на соглашение с крестьянством, как этого хочет Ленин, не надо, а надо передать управление производством непосредственно самим производителям…
До Успенского доходили слухи о политических разногласиях в Москве, но в деревне не придавали им серьезного значения.
И вот молодой человек из Орла втягивает их в эти споры, хотя Слава так и не может понять, чего же все-таки он от них хочет. Он тронул оратора за рукав.
- Ты почему меня останавливаешь? - крикнул Шифрин.
- Не кричи, - негромко сказал Слава. - К чему ты все это говоришь?
- А вот к чему! - вызывающе крикнул Шифрин, извлекая из кармана куртки измятую бумажку. - Молодежь - барометр общественного мнения. Мы должны подписать письмо к товарищу Троцкому о том, что поддерживаем его в споре с Лениным…
Слава хотел было взять у него листок, но Шифрин не дал.
- Я сам прочту!
- А я тебе не позволю! - запальчиво сказал Слава. - Ты читал его кому-нибудь в Малоархангельске?
Шифрин саркастически улыбнулся.
- Читал! Кому?! Это же мужики! Необразованные мужики! Пообещай им уменьшить разверстку - и они тут же предадут революцию!
- Так вот почему тебе не дали в Малоархангельске лошадей, - вслух высказал Слава свою догадку. - Только ты и к нам зря, мы такие же необразованные мужики…
- Ваша слепая вера в Ленина…
Тут Слава отпихнул его от стола, и Шифрин невольно шагнул в сторону.
- Ты - драться?
- Я запрещаю тебе произносить его имя, - сказал Слава.
Перед его взором возник Ленин, по-отцовски разговаривающий с ним в коридоре.
Нет, неуважения к Ленину он не потерпит!
- Ты - драться? - фальцетом повторил Шифрин.
Тут к нему приблизился Сосняков.
- А ну, Славка! - произнес Сосняков, хватая Шифрина за плечи. - Выведем его?
Слава никак не ожидал поддержки со стороны Соснякова, скорей можно было ожидать, что Сосняков призовет Славу к порядку, но оказалось, что оба они думают одинаково. Слава подошел к Шифрину с другого бока, накинул на него шинель.
- А ну…
- Ты чего?
- Одевайся!
Ознобишин и Сосняков натянули на представителя губкомола шинель, Сосняков нахлобучил на него его великолепную шапку, и поволокли его к двери.
Кто-то из ребят кинулся было на подмогу.
Сосняков отмахнулся:
- Справимся и без вас!
Они потащили Шифрина по коридору.
Он пригрозил им:
- Вы ответите!
Вышли на крыльцо.
- А как же мне добираться?
- Иди на Залегощь, а там поездом до Орла, - безжалостно сказал Сосняков. - Дотопаешь!
Шифрин шмыгнул носом.
- Я замерзну, - жалобно сказал он.
- Не дойдет, - согласился с ним Слава.
- Ладно, - сжалился Сосняков, - иди в сельсовет, там посылают подводу на станцию. Подбросят.
Шифрин отошел на несколько шагов, обернулся, глазки его сверкнули, и он неумолимо сказал:
- Вы за все ответите перед революцией!