* * *
Несколько дней уже живет турецкий посол в Черкасске, ожидая прибытия боярина Степана Чирикова.
Чириков плыл на бударах с верху Дона. Давно бы ему следовало быть в Черкасске, да вот что-то задерживало его в пути.
Живя на своей галере, посол страшно скучал без дела.
Как-то, приехав из Монастырского и побывав у посла, Татаринов между прочим обмолвился о том, что у него есть сынишка младший, так он-де очень смышлен. Татаринов сказал об этом не без умысла.
Посол заинтересовался парнишкой, попросил атамана привести ему Гурейку для забавы. Все, может быть, время проходило бы быстрее, незаметнее.
- Ладно, господин посол, приведу.
Придя домой, Татаринов сказал Гурейке:
- Вот что, сынок, ты уже большой парень, должон все понимать, что к чему, Поведу я тебя ныне к послу турскому навроде для услужения ему… Будешь крутиться вокруг посла, услужать ему, а сам прислушивайся, что они будут гутарить промеж себя… Не моги и виду казать, что ты по-ихнему умеешь балакать. Понял?
- Понял, батя.
- Прикинься навроде глуповатым, а сам выведывай все.
К вечеру Татаринов отвел сына к греку, а сам тотчас же уехал в Монастырский городок.
Гурейка послу понравился. Кантакузен болтал с ним через толмача. Иногда, катаясь на лодке по Дону, брал с собой и мальчика.
Однажды они заплыли очень далеко, чуть ли не до Монастырского. Посол обратил внимание на скопление вооруженных казаков на лугу. Заметив, что Кантакузен уж слишком внимательно рассматривает казаков, Гурейка забеспокоился, что посол поймет, в чем дело. Он подумал, что отец тогда обвинит его в том, что он допустил грека так близко подплыть к Монастырскому городку. Ему хотелось каким-то образом отвлечь внимание посла от них. Но Гурейка ничего не мог придумать.
- Что они там делают? - хитро сощурив глаза, спросил посол, указывая на казаков.
Толмач перевел.
Гурейка стал рассказывать, что-де это сборище казаков здесь - обычное явление на Дону. Издавна сложился такой обычай: каждую весну собираются казаки у Монастырского, решают здесь свои войсковые дела. А после этого устраивают игрища: джигитуют, наездничают, показывают свою "лыцарскую" доблесть один перед другим.
- А что сейчас решают?
- Не знаю, - сказал Гурейка. - Я еще мал. Меня не пускают туда.
Посол переглянулся с толмачом, и они замолкли.
Гурейка видел, что посол не доверяет ему. Несколько раз как бы невзначай он обращался к мальчишке по-турецки. Гурейка невозмутимо смотрел на него и молчал, делая вид, что не понимает, чего от него хочет посол, хотя турецкий язык он знал преотлично. Еще до сих пор в их доме живет старый турок-невольник, научивший его этому языку. Да и мать у него была турчанка, от нее он тоже многое знал.
Как-то утром, как и обычно, Гурейка примчался на посольскую галеру. Посол под тентом пил ароматный кофе.
- Гурэйка! - весело воскликнул Кантакузен. - Иди! Иди!..
Он указал ему на скамейку около себя. На маленьком столике перед послом стояли блюда со сладостями: рахат-лукум, урюк, миндаль, изюм.
- Принесите ему кофе, - распорядился посол.
Негр принес Гурейке чашку дымящегося черного, как деготь, кофе.
- Кушай! - сказал посол, приглашая мальчика есть, что он хочет.
Гурейка не стал долго себя упрашивать и жадно набросился на сладости, не забывая прихлебывать и пахучий кофе, который он пробовал впервые в своей жизни.
Вдруг мальчишка внимательно огляделся. А где ж толмач Ассан? Да, его нигде нет. Куда же он мог деться? Посол ни на минуту с ним не расставался.
Гурейка стал прислушиваться. Из отрывистых, коротких фраз, которыми обменялся Кантакузен со своими прислужниками, паренек понял, что толмач на баркасе отправился в Азов с каким-то поручением посла.
А с каким поручением он туда поплыл, Гурейка так и не узнал, хотя чуть ли не полдня прокрутился на галере вокруг посла.
На следующий день, когда отец приехал из Монастырского домой, Гурейка рассказал ему об исчезновении толмача.
- Мобыть, в Азов поплыл. Посол зачем-то его послал.
- Да о том-то мне ведомо, что Ассан поплыл в Азов, - сказал Татаринов. - Лазутчики мне донесли. А вот зачем он туда поплыл?.. С каким поручением? Эх ты! - укоризненно посмотрел отец на сына. - Не мог дознаться.
- Они, батя, как воды в рот набрали - молчат.
- Может, они прознали, что ты по-ихнему разумеешь?
- Нет, батя, не сумлевайся. Не прознали они. Посол-то, Фома, все прощупывал меня, по-турецкому со мной заговаривал. Да меня на мякине не поймаешь, - засмеялся мальчишка. - Я вылуплю на него глаза и гляжу, дескать, что ты болтаешь - не понимаю…
- Вот анчутка, - усмехнулся Татаринов. - Стало быть, облапошил ты их… - Атаман стал серьезным. Взял сына за плечо, строго сказал: - Вот что, Гурьян, парень ты ужо немалый. И разум у тебя есть… Не дурак ты. Зараз время подходит грозное… Бог знает, останемся ли живы… Так вот хочу сказать тебе, что надобно и тебе послужить своему родимому тихому Дону, славному донскому казачеству.
Думая, что отец речь свою ведет о предполагаемом походе на Азов-крепость, Гурейка с пылом воскликнул:
- Батя! Да я хоть зараз готов голову свою сложить за родной свой край, за донское казачье товарищество. Возьми, батя, меня с собой.
- Ух ты какой! - не то с удивлением, не то с гордостью воскликнул отец. - Куда ж я тебя возьму?
- Ты разумеешь, что я еще махонький, - огорченно проговорил Гурейка. - Думаешь, не понимаю, что не ныне-завтра вы пойдете штурмовать азовскую крепость.
- Вот так да! - улыбчиво покачивал головой атаман. - А я-то все думал, что Гурейка мой малышок. А он смотри какой лыцарь. Может за казачье товарищество постоять. Ухватистый парень, слава богу, не посрамишь, видать, меня… Матюха наш тоже неплохой парень. Дюже благодарен господу богу нашему за то, что он удостоил меня воспитать двух своих сынов в лыцарском духе… Но вот что я тебе скажу, Гурьян: рано тебе еще свою голову класть. Никому не понадобится она. А услуга твоя нашему войску требуется совсем малая и не трудная. Подстереги ты возвращение толмача Ассана из Азова и прознай во что бы то ни стало, по какой такой причине он плавал в Азов. Понятно?
- Понятно, батя, постараюсь…
- Я, конешное дело, догадываюсь, зачем он туда бегал, - раздумчиво проговорил атаман. - Но не пойманный - не вор… Так можно на человека всякую напраслину наговорить… А вот когда точно уличим его, тогда с человека можно и ответ потребовать…
Гурейка в нерешительности поглядывал на отца. Ему очень хотелось о чем-то попросить его, но он не осмеливался.
- Ну-ну, что хочешь сказать мне? - спросил отец.
- Батя, а ты возьмешь меня, как пойдете забирать крепость?
- Ты об этом помалкивай, коли знаешь что, - строго предупредил Татаринов. - Об этом зря болтать - не надобно… Рано тебе еще о походах думать! Материно молоко на губах не обсохло.
- Батя, а с каких лет ты впервой в поход пошел, а? - спросил Гурейка.
- Ну, тогда другое дело было, - сказал атаман. - Тогда нужда заставляла малых и старых оберегаться от набегов лихих кочевников… Времена были жестокие.
- Все же каких лет ты пошел в поход? - настаивал Гурейка.
- Вот пристал. Ну, лет пятнадцати, что ли….
- Нет, не пятнадцати, а тринадцати. Мне о том дядь Ивашка рассказывал.
- Я вот твоему дядь Ивашке всыплю, должно, чертей, - рассерчал атаман, - чтоб не взманивал малых ребят куда не след.
- Вот, - со слезами в голосе произнес мальчуган, - Тринадцати лет пошел, а мне-то ты знаешь сколько?
- Ну, сколько?
- Пятнадцать.
- Ого! - захохотал Татаринов. - Поддел меня, анчутка. Ну ладно, Гурьяшка, поглядим тогда… Дело еще неизвестное, когда на приступ-то пойдем. Вот никак с черкасами не дотолкуемся. Упрямые, дьяволы. Вдолбили себе в голову в персидские земли итить. Дескать, там не житье а масленица… Чужая сторонушка, брат, нахвалом живет, а наша навроде указом стоит.
- Дядь Ивашка, батя, всегда говорит, что за морем, может, и весело, да чужое, а у нас хоть и горе, да свое…
Атаман рассмеялся.
- Хорошо в гостях, а у нас лучше. Я им, этим черкасам, все время об этом твержу. Так нет, они все на своем стоят. Ежели б вместях с запорожцами пошли на приступ, то доразу б забрали крепость… Правда, был бы урон, но не без того.
- Так и не пойдут черкасы на штурм-то, а?
- Пойдут, - уверенно проговорил войсковой атаман. - Это они кочевряжутся, цену себе нагоняют.
- Дал бы господь, батя, - набожно перекрестился Гурьян.
- Дал бы господь, - перекрестился и атаман. - Ну, я пошел, сынок. Действуй, как уговорились.
- Ладно, батя.
ПЕСНЯ
На следующий день толмач Ассан как ни в чем не бывало разгуливал по галере. Словно он никуда и не отлучался. Когда Гурейка появился на галере, Ассан, как и всегда, подшучивал над мальчишкой, угощал его урюком.
Гурьян остроумно отшучивался, чем немало приводил в веселое настроение посла и толмача, не отказывался и от урюка и других сладостей.
Весь день паренек промучился, прислушиваясь к разговору толмача с послом. Но они были крайне осторожны о поездке Ассана в Азов даже не заикались.
Опечаленный, грустный возвращался домой с галеры турецкой Гурейка. Не оправдал он надежд отца.
Дни стояли жаркие. Солнце, как расплавленный шар, немилосердно палило землю. Полая вода быстро сбывала, и улицы подсыхали. Теперь можно было ходить по городку пешком.
Старый казак дядя Ивашка, греясь на солнцепеке, как и обычно, сидел на своем крылечке и, задумчиво сплевывая в лужу, дымил из трубки.
- Здорово дневал, дядь Ивашка! - крикнул Гурьяшка, проходя мимо.
- Га! - обрадовался старик. - Слава богу, зальян!.. Что не заходишь? Ай возгордился тем, что дружбу с турским послом поимел?..
- Тож скажешь, старый, - усмехнулся Гурейка. - Какая там дружба? Волк козлу не товарищ. Дружба моя с басурманами поневоле.
- Не брешешь? - недоверчиво посмотрел на паренька старик из-под седых кустистых бровей.
- Истинный бог, дед. Тут, знаешь, до поры до времени надо дружбу поддерживать. А время придет - стукнемся спина об спину и разойдемся всяк своей дорогой.
- Ну, гляди ж, тебе виднее, - проворчал старик. - А я ж, грешным делом, думал, что ты потому к турчакам льнешь, что твой род, мол, по матери туда тянет.
- Да ты что говоришь, старик, а? - взбешенно вскрикнул Гурьяшка, багровея. Глаза его пылали от негодования. - Как ты посмел это сказать? Ежели б… Ежели б… ты не старик, то…
- Что "то"? - сдерживая смех, спросил дядя Ивашка. - Морду б мне набил, а?..
- Ей-богу, набил бы, - признался мальчуган.
Старик разразился веселым смехом.
- Вот молодчага!.. Ха-ха-ха! Ей-ей, молодчага! Недаром, брат, я тебе свое воспитание дал. Ведь я нарошно тебя пытаю, чтоб злость в тебе вызвать. Ну, извиняй, коли так… Ха-ха-ха! Ну как дела-то, зальян?..
- Дела, как сажа бела, дядь Ивашка. Ни к дьяволам.
- Что так, сынок?
- Дюже плохи.
- От радости кудри вьются, а в печали секутся, - сказал старик. - Так, видно, и у тебя. Что запечалился-то, парень? Что нос повесил? Ай ехал Пахом за попом да убился о пень лбом?.. Гутарь, что за причина, глядишь, чем и помогу…
- Вряд ли, дядь Ивашка, поможешь, - уныло заметил Гурейка.
- Ну, все ж скажи.
- А это все промеж нас будет, а? Никому не сболтнешь?
- Да что ты?.. Ай белены объелся?.. Ай-яй-яй! Как ты мог таку обиду мне сказать?
- Ну, не обижайся, дядь Ивашка, - обнял Гурьяшка старика. - Это я так, к слову сказал… Знаю, что ты, как кремень, никому не скажешь… Нелегкую мне батя задачу задал. - И мальчуган обо всем подробно рассказал своему старому другу. - Никак не могу выведать, зачем толмач плавал в Азов…
- Ну и ну, - насмешливо покачал седой головой старик. - Вот где твое горе-то горькое… Как ржа на болоте белый снег поедала, так и кручинушка нашего доброго молодца Гурьяшку сокрушала…
- Тебе, дядь Ивашка, все смешки да смешочки, - обидчиво проговорил Гурейка, - а мне вот не особенно до смеха. Что я скажу отцу, как приедет из Монастырского?
- А ежели хочешь, я научу, что сказать отцу.
- Ну?
- А вот и скажи ему, что грек, мол, Фома посылал толмача своего в Азов затем, чтоб упредить пашу азовского: "Паша, мол, паша, казаки донские собираются напасть на Азов…"
- Да это что, дед, - отмахнулся Гурейка. - Это и батя догадывается, что толмач, мол, неспроста плавал в Азов… Но ведь это ж все думки. Нужны доказательства. А то так можно всякую напраслину на человека наговорить.
- Ну, глядите с вашим отцом сами. Вам виднее.
- Что ты делаешь, дядь Ивашка? - спросил Гурьяшка, заметив на крыльце свежие ивовые палки, ножи и другие принадлежности.
- А-а… Это я дудейку делаю. Ты ж знаешь, я на дудке мастак играть. Хошь, и тебе сделаю.
- Мне не надо. Я не умею на ней играть.
* * *
Вечером из Монастырского городка прибыл атаман Татаринов.
- Ну что, Гурьяшка, возвернулся из Азова толмач Ассан? - первым долгом спросил он у сына.
- Возвернулся, батя.
- Ну, не проведал, за каким лядом он туда бегал, а?
- Нет, батя, - уныло покачал головой мальчуган. - Все там, на галере, как воды в рот набрали, молчат… Не иначе, батя, как Ассан бегал в Азов упредить пашу.
- Чего упреждать?
- Да вот, что мы норовим на приступ пойти крепости.
- Это ты сам так думаешь али подсказал тебе кто? - усмехнулся атаман.
- Да и сам так думаю, да и дядь Ивашка так же гутарит…
- Опять ты со своим дядей Ивашкой лезешь! - разозлился атаман. - Дядь Ивашка да дядь Ивашка… Что он за дьявол такой?! Только ты о нем и думаешь. Вот я с ним погутарю… Мало ли, что вы с ним думаете. Ты вот мне точно скажи… А то ж ведь и всякий дурак знает, что в христов день бывает праздник. - О чем-то задумавшись, атаман прошелся по горенке. - Да, Гурьян, как хочешь, - остановился он около сына, пристально глядя на него, - хоть пытай-казни посла турского али милуй, а завтра ты должон твердо мне сказать, зачем наведывался толмач Ассан в Азов. Так-то вот.
Что мог в ответ сказать Гурейка! Он лишь тяжко вздохнул и ничего не ответил.
* * *
Зарождалось тихое, бодрящее утро. На востоке чистое, без единого облачка, небо заливалось пышной пурпуровой зарей. Багряный, как кровь, шар солнца деловито всплывал из-за распускающейся листвы верб, раскидывая по сонной, курящейся легким паром водной глади реки нежные розовые одеяния.
Гурьяшка уже давно проснулся. Его разбудил многоголосый птичий звон в сирени под окном куреня. Зевая, мальчуган подошел к окну, глянул на посольскую галеру. Она пуста. Видно, и сам посол и все его прислужники еще спят крепким сном. Лишь часовые, закутанные в епанчу, расхаживают по палубе.
Как расплавленное серебро, порозовевшее от восходящего солнца, течет в неведомые дали Дон. И, глядя на реку, думает Гурейка, что течет она мимо крепости Азова и там не ведают люди о том, что вот-вот доведется их трупам плескаться в волнах ее.
- Дрыхнут, дьяволы! - сердито выругался он, глянув снова на безмолвную галеру. - Что поделать, надобно ждать.
Он присел к окошку и от нечего делать, чтоб время быстрее проходило, начал составлять песню:
- Как у нас на Дону, - бормотал он, - во Черкасском городу, старики пьют-гуляют, по беседушкам сидят… Ну, а дальше что?.. По бе-седуш-кам си-дят…
Туго ворошились в его голове мысли. Непривычная больно уж работа… Но песню очень хотелось сочинить. Слова никак не приходили на язык. А Гурьяшка старался их обязательно выловить. Он складывал слова. Но все как-то получалось не то, что хотелось сказать в песне. Он даже вспотел от чрезмерных усилий.
Забыв обо всем, он часа два уже как сочинял песню. И у него кое-что получилось.
- Как у нас на Дону, во Черкасском го-ороду-у,
Ста-арики пьют-гуляют, по беседушка-ам сидят…
Ничего как будто, - пропел он и продолжал:
По беседу-ушкам си-идят, одну речь го-оворят.
Одну речь го-оворят: "Ка-ак бы на-ам в поход пойтить,
Добрых малолетков ка-азаков за собой повести?"
Во! - засмеялся Гурьяшка. - А теперь так:
Там у синя моря стоит Азов во крепи,
Нельзя к нему ни подъехать, ни подойти…
Да, действительно, составляя песню, Гурьяшка забыл обо всем на свете. Забыл он и о строгом наказе отца, забыл и о галере турецкой, и о после Томе Кантакузене. Все его желания сейчас были направлены на то, чтоб скорее составить песню, такую бы песню, которую, идя на штурм Азова, распевало бы все казачье войско.
Как у нас на Дону…-
снова заводил Гурейка.
- Гурьяшка, - отворила дверь в горенку мать, пожилая, но еще красивая женщина, - иди завтракать.
Гурейка глянул на небо, солнце уже стояло в поздний завтрак. Он сразу вспомнил обо всем.
- Некогда, мать, - отмахнулся он и побежал на турецкую галеру.
За ночь вода сбыла еще больше. К стружементу Гурейка дошел быстро, даже не испачкав сапог. По дороге он заглядывал в окна дяди Ивашки, но его не было видно.
"Должно, уехал в Монастырский городок", - подумал Гурейка.
К счастью, посла на палубе не было. Он еще, наверно, нежился в постели.
Часовой, широкоплечий янычар в чалме, кивнул мальчишке.
- Салам алейкюм! - крикнул он.
- Салам алейкюм, - ответил Гурейка.
- Иди! - помахал ему часовой.
Мальчишка взобрался на палубу. Невольники-гребцы, в большинстве своем курды и ногайцы, завтракали на корме. Гурейка присел у борта, близ палубной каюты, занимаемой послом. На ум ему снова пришла его песня, и он было начал про себя: "Как у нас на Дону, во Черкасском городу…"
Но вдруг услышал голос посла.
- Эй, кто здесь? - спросил посол по-турецки.
Гурейка чуть не ответил: "Я", Но вовремя сдержался, вспомнив, что посол ведь не знает, что он понимает турецкий язык. Значит, это не к нему относился вопрос посла.
- Приветствую тебя, ага, в радостное солнечное-утро, - льстиво прозвучал в ответ голос Ассана. - Да ниспошлет тебе аллах хорошее настроение в этот час.
- Приветствую и тебя, Ассан, - бодро и весело ответил посол. - Не прибыли ли за ночь будары боярина Чирикова?
- Нет, ага, не прибыли еще. Но есть слух, что к вечеру прибудут. Аллах милостив, может быть, завтра или послезавтра отплывем в Москву.
- Дал бы бог, - сказал посол и заскрипел кроватью. - Где Ахмед?
- Ахмед варит кофе.
- Ну хорошо. Я сам оденусь.
Наступила тишина. Видимо, посол начал одеваться.
- Ассан, - приглушая голос до шепота, но так, что Гурейка все слышал, спросил Кантакузен, - а что, казаки еще не пошли на Азов?
Гурейка замер, затаив дыхание. Вот оно то, чего он добивался все эти дни, околачиваясь на посольской галере.