С рассветом 22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Черного моря и в течение первой половины дня сдерживались ими…
Лондон. 22 июня по радио выступил английский премьер-министр Черчилль. Он заявил:…Мы окажем России и русскому народу любую помощь, какую только сможем…
25 июня. Сообщение Советского Информбюро. В течение 24 июня противник продолжал развивать наступление на Шауляйском, Каунасском, Гродненско-Волковысском, Владимир-Волынском и Бродском направлениях, встречая упорное сопротивление войск Красной Армии.
26 июня. Вчера подвижные части противника развивали наступление на Виленском и Барановичском направлениях.
27 июня. В течение вчерашнего дня на Минском направлении наши войска вели бои с просочившимися танковыми частями противника.
27 июня. Вчера в очередном матче на первенство СССР по футболу встретились тбилисские и ленинградские динамовцы. Выиграла команда Тбилиси со счетом 3:2.
28 июня. В течение дня наши войска продолжали отход на подготовленные для обороны позиции, задерживаясь для боя на промежуточных рубежах.
1 июля. Президиум Верховного Совета СССР, ЦК ВКП(б) и Совет Народных Комиссаров СССР признали необходимым: 1) Создать Государственный Комитет Обороны в составе: Сталин И.В. (председатель), Молотов В.М. (зам. председателя), Ворошилов К.Е., Маленков Г.М., Берия Л.П. 2) Сосредоточить всю власть в государстве в руках ГКО.
1 июля. Упорные бои ведутся на Мурманском, Минском, Луцком, Выборгском направлениях, на Бессарабском участке фронта.
Телеграмма писателя Теодора Драйзера из США: "Ничто не имеет большего значения для либеральной и демократической Америки, чем успех России в борьбе против Гитлера".
3 июня. (Из выступления по радио Председателя Государственного Комитета Обороны И.В.Сталина.)
"Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои! Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу родину, начатое 22 июня, продолжается… Гитлеровским войскам удалось захватить Литву, значительную часть Латвии, западную часть Белоруссии, часть Западной Украины… (От автора: это за десять дней войны.) Над нашей родиной нависла серьезная опасность… Все силы народа - на разгром врага!.."
4 июня. "Вчера я подал заявление о зачислении меня добровольцем в народную армию по уничтожению фашизма. Композитор Д.Шостакович".
Юрий слушал выступление Сталина в общежитии на 19-й Линии Васильевского Острова.
В Академию уже съехались учащиеся. Каникулы были отменены, все ожидали дальнейших распоряжений. Настроение, во всяком случае, в юрином окружении, царило смутное. Но ни страха, ни, тем более, отчаяния, ни даже стремления драматизировать происшедшее не было. Просто некоторое как бы отупение от внезапности и огромности того, что случилось, и в то же время убежденность, что это ненадолго, потому что не может быть, чтобы надолго, чтобы наша армия отступала, чтобы сдавала наши неприступные границы, наши города… Слово "наши" было талисманом, заклятьем, обетом того, что ничего дурного, невозвратного, невосполнимого случиться с нами не может: ведь мы всегда были самые сильные, самые крепкие, сплоченные, дружные… И нас так много, и все нас так любят во всем мире… А то, что произошло, - наваждение какое-то, кошмарная случайность, и она будет быстро исправлена, ее последствия ликвидированы…
Слушатели уже начали получать направления в различные штабы, уезжать из Ленинграда в "спецкомандировки". Из учебного отделения Юрия тоже почти все разъехались. Расставались друг с другом небрежно, без эмоций: словно отправлялись просто на каникулы и ни минуты не сомневались, что к первому сентября опять соберутся здесь, чтобы по-прежнему отсиживать зады на лекциях, а в перерывах мчаться наперегонки в столовую, хватать в буфете "два хлеба, два масла, два чая" и слушать распевный крик буфетчицы: "Стаканыґ-ы!"
Юрий был среди тех, кого командировали в Москву, чему он приятно удивился: прямо домой. В его документе было сказано: "…лейтенанту Хазанову предлагается явиться в Автодорожное управление Красной Армии…" А находилось оно, кстати говоря, в здании Генерального Штаба на улице Фрунзе (бывшей Знаменке), где размещалось когда-то Александровское училище, по коридорам и классам которого хаживал, будучи юнкером, один из дядей Юрия Леонид Ещин. Тот самый, кто был участником "Ледового похода" Добровольческой белой армии, воевал в частях генералов Молчанова и Каппеля, отступал с ними до Владивостока, а потом писал стихи и перебивался случайными газетными заработками в Харбине, где и умер от водки и тоски, не дожив до пятидесяти лет…
Налегке - ведь не больше, чем на месяц-два - отправились они в столицу. Из более близких Юрию были в их группе Саня Крупенников и Петя Грибков. Хохмить этот заядлый остряк в те дни совсем перестал, к чему привыкнуть было поначалу трудновато.
Получилось так, что Юрия оставили в отделе кем-то вроде диспетчера; остальных "академиков" направили руководить автоколоннами, собранными с бору по сосенке - из городского транспорта и со всяких автобаз. Перевозили боеприпасы и вооружение с московских и подмосковных складов в воинские части, располагавшиеся вблизи от Москвы. Почему этим не занимался их собственный автомобильный транспорт, лейтенант автомобильных войск Хазанов уразуметь не мог. Возможно, машины так и не сумели слезть с колодок? Впрочем, особо Юрий не задумывался над этим, хотя видел, как оголились улицы столицы без грузовиков и автобусов.
С однокашниками он не встречался: те проводили дни в рейсах, ночевали в воинских частях, на автобазах. Сам же он - домой почти не отпускали - спал, когда удавалось, тут же, в комнате, на столе. И это не был какой-то особый случай, что в помещении, где дневали и ночевали офицеры, не стоял, пускай самый дряхлый, расшатанный, диванчик или, на худой конец, раскладные кровати (о таких излишествах, как одеяло, подушка или, извините за выражение, простыни, и говорить смешно: впервые за всю войну у Юрия они появились, когда наши войска вошли в Австрию - и то в виде трофеев)… Нет, никакой случайности или недосмотра интендантов в том не было: просто такое не приходило никому в голову, не полагалось по штатному расписанию. Склонен думать, что постельное белье выделялось лишь командиру дивизии (комиссару, конечно) и выше. А мальчишки-юнкера спали, небось, когда-то в этих самых комнатах на белоснежных хрустящих простынях…)
Совсем редко вырывался Юрий на дачу в Сосновку, где продолжала жить вся семья, а также в гости - к Миле, к Соне, к Лиде Огурковой. Близких знакомых мужского пола в городе почти уже не было. Призвали Сашку Гельфанда, Мелика Вартанова, Женю Минина, Витю Жигарева. Муля сразу же после начала войны, не ожидая повестки, сам ринулся в военкомат и теперь был в действующей армии где-то недалеко от Смоленска. В Москве, в Колобовском переулке, оставалась его беременная жена. (Не строптивая Инна, а совсем другая.)
В один из вечеров по просьбе родителей Юрий зашел домой на Бронную - с ним хотел там увидеться отец бывшего закадычного школьного друга Вити Фриша.
От разговора, который состоялся в присутствии его собственного отца, у Юрия надолго остался неприятный осадок, хотя в то время он считал себя совершенно правым, даже любовался своим благородным негодованием. А дело было вот в чем: пожилой, всегда холодно-любезный профессор Фриш не свойственным ему умоляющим тоном просил Юрия (Люґку, как его называли близкие) помочь, если можно, чтобы Витю не взяли в армию, а если бы взяли, то не в действующую. Профессор явно преувеличивал "люкины" возможности, но в своем беспокойстве и отчаянии не мог этого уразуметь.
Юрий был искренне возмущен: почему это он сам и все другие - например, двоюродный брат того же Вити, Игорь, у кого была тяжелая болезнь почек, готовы в любую минуту, даже мечтают, попасть на фронт, а тут… такая просьба, в такое время… Да и как это можно, даже если захотеть? Подделать медицинскую справку? Дать взятку? Спрятать Витю в подвале?.. Как?!
Юрий не высказал профессору всех своих соображений, но тон, которым ответил, что ничего не может сделать и вообще считает неудобным разговор на подобную тему, говорил сам за себя.
В своем праведном гневе он не услышал тогда, или услышал, но не обратил внимания на то, о чем еще сказал отец Вити: что второй его сын уже на фронте, а Витя - студент, только что женился… Кстати, на их бывшей соученице Ире Каменец…
Лишь сейчас, в старости, Юрий хорошо расслышал все, что говорил Витин отец. И если бы тот все еще ждал ответа, Юрий, скорее всего, сказал бы ему то же самое, только совершенно другим тоном - не осуждая, но понимая и жалея.
Война не только не шла к победоносному концу, она подкатывалась все ближе к Москве. Появилось Смоленское направление. Немецкие самолеты уже бомбили по ночам столицу. В первую ночь бомбежки Юрий был на даче, но и оттуда, в тридцати километрах от города, они видели зарево пожаров. Это выглядело необычно, неправдоподобно, не укладывалось в голове, а потому не было страшно…
Из газет.
В течение 20-го июля продолжались напряженные бои на Псковском, Полоцко-Невельском, Смоленском и Новоград-Волынском направлениях. В тылу немецких войск развернулись успешные действия партизан.
20 июля. Первый налет на Москву. В 22 часа 10 минут немецкие самолеты в количестве более 200 сделали попытку налета на Москву. Налет надо считать провалившимся. Через заградительные отряды к городу прорвались лишь отдельные самолеты противника. Возникло несколько пожаров жилых зданий. Имеется небольшое число убитых и раненых. Воздушная тревога продолжалась пять с половиной часов.
В Концертном зале имени Чайковского состоялся концерт Государственного ансамбля народного танца Союза ССР.
22 июля. Указом Президиума Верховного Совета СССР Народный комиссариат внутренних дел и Народный комиссариат государственной безопасности объединены в Народный комиссариат внутренних дел. Народным комиссаром внутренних дел назначен Берия Л.П.
24 июля. По сообщениям чилийской газеты "Эль Сигло", чилийский народ глубоко возмущен нападением нацистов на Советский Союз. Известный журналист Пиночет заявил, что "дело Советского Союза является делом всех прогрессивных людей".
26 июля. Революционная бдительность - одно из условий победы над врагом. Пора понять, что болтун, словоохотливый человек - прямая находка для шпиона. Каждый советский человек обязан вести решительную борьбу с болтунами, вытаскивать их на свет и привлекать к ответственности.
Заявление писателя Хемингуэя: я на все 100 процентов солидаризуюсь с Советским Союзом в его военном сопротивлении фашистской агрессии…
30 июля. Тов. И.В.Сталин принял личного представителя президента США г-на Франклина Д.Рузвельта г-на Гарри Гопкинса.
30 июля. В Лондоне подписано Соглашение между правительством СССР и польским правительством. (От автора: которое было в изгнании с того момента, как СССР и Германия разделили между собой Польшу в 1939 году.) По этому Соглашению правительство СССР признает советско-германские договоры 1939 года касательно территориальных перемен в Польше (от автора: так изящно называлось уничтожение целиком этой страны) утратившими силу. Правительство СССР выражает согласие на создание на территории СССР польской армии. (От автора: а куда вы девали ее офицеров, попавших к вам? Отдайте их!.. Увы, слишком поздно…)
31 июля. В течение 30 июля наши войска продолжали вести бои с противником на Новоржевском, Невельском и особенно упорные на Смоленском и Житомирском направлениях.
В театрах Ленинграда. На этих днях с большим успехом в театре им. Пушкина прошла премьера комедии Лопе де Вега "Ночь в Толедо".
Театр Комедии готовит новое антифашистской обозрение М.Зощенко и Е.Шварца.
1 августа. "Вношу в фонд обороны Родины Сталинскую премию в размере 50000 рублей, присужденную мне в текущем году.
Александр Твардовский. Действующая армия".
2
Многих слушателей Академии, направленных два месяца назад в Москву, начали отзывать обратно в Ленинград. Среди оставленных в Автодорожном управлении Генштаба были Юрий и Саня Крупенников. Последний потом тоже вернулся в лоно Академии, но Юрий с этого момента навсегда оторвался от своей "alma-мачехи", в течение трех лет кормившей его техническими познаниями, кефиром, сосисками и выдававшей неплохую по тем временам стипендию - в четыреста, примерно, рублей.
Начальником отделения, куда прикомандировали Юрия, был военинженер II ранга Павлов, вполне штатский по облику и поведению мужик, простой и добрый, без всяких там военно-командных штучек, на которые Юрий насмотрелся у себя в Академии: "Доложите по форме!", "Можете идти!", "Выполняйте!", "Почему не приветствуете?" и прочих. Так же просто и по-человечески он сказал в эти дни Юрию:
- У тебя, небось, в Ленинграде вещички остались? Мотай за ними, пока возможность есть. Только не задерживайся особенно…
И Юрий поехал в Ленинград. Поезд был непривычно пуст, в вагонах привычная грязь и духота. Зато можно свободно расположиться хоть на нижней, хоть на второй полке - где душа пожелает. Прямо как "фон-барон", как сказала бы Юрина бабушка. Хотя без матраца и постельного белья.
("Что это он все про постельное белье?! - могут мне возразить с законным возмущением. - В такие дни, когда.." И так далее… А потому что не надо пускать нас за границу - даже в Польшу, даже в составе действующей армии. Наглядишься там на польских или чешских земледельцев, почивающих под пуховыми перинами, на брошенные отступающими немцами блиндажи, где валяются забытые впопыхах рулоны туалетной бумаги - знали вы перед войной, что это такое?.. О простынях и пододеяльниках для офицеров я тут и говорить больше не буду… Наглядишься на все эти "пережитки", и как-то обидно становится… За державу… Конечно, с другой стороны, победили мы и достроили социализм, желтоватой газетой подтираясь и не снимая гимнастерок, а то и полушубка, по несколько месяцев, даже когда жили вовсе не в землянках, - но обида, впрочем, запоздалая, живет все-таки в теле, основательно искусанном вшами и страдающем естественным геморроем…)
Поезд шел медленно, но нигде подолгу не задерживался. Лишь на какой-то станции за Вышним Волочком, примерно на полдороги между Москвой и Ленинградом, вышла приостановка. Зеленый свет никак не давали, за стенками вагона стояло уже солнечное утро, и многие пассажиры высыпали на платформу; некоторые сошли с нее туда, где начиналось поле, засаженное капустой, и, не обращая внимания на негодующие реплики более честного люда, стали выламывать кочаны из их одежек, рассчитывая на даровые щи по прибытии домой.
И тут раздался долгий гудок электровоза. Все посмотрели на светофор - красный. В чем дело?.. Электровоз продолжал гудеть. К этому звуку примешался другой - он шел не от кабины электровоза, а откуда-то сверху, с самого неба. Это был гул самолета.
- Воздушная тревога! - послышались крики.
- Налет!
Кто-то кинулся обратно в вагоны, другие разбежались по полю, бросая спроворенные кочаны, залегая между грядками; кто-то так и остался стоять, где был. Юрий находился среди последних. Несмотря на оторопь, он все же успел решить про себя, что для пули или осколка нет никакой разницы, в кого угодить: в стоящего, лежащего или сидящего.
В тот раз он, на свое счастье, оказался прав: пулеметные очереди из трех низко пролетавших и, казалось, заслонивших все небо "юнкерсов" не задели его. Через минуту стало тихо, по-прежнему мирно и солнечно, как будто ничего не было. Лишь нескольких раненых уводили в помещение станции; среди них Юрию запомнился пожилой железнодорожник с длинными тарас-бульбовскими усами. У него мертво висела раненная рука, лицо выражало не боль, а безмерное удивление.
Поезд тронулся, однако через час с лишним снова остановился просто в чистом поле. И, когда утих шум колес и лязганье буферов, стал опять слышен самолетный гул. Из-под вагона, куда он забрался, Юрий впервые увидел на таком близком расстоянии то, что у нас с восторженным придыханием называли "стальной птицей", про которую пели благозвучный марш "Все выше, и выше, и выше…" (автор музыки Юрий Хайт сидел в это время в концлагере) - и она действительно была впечатляющей - эта искусная груда серого металла, из-под живота которой со стрекотом выскакивали крошечные металлические кусочки, сея, как справедливо пишут в книжках, ужас и смерть.
"Юнкерс" улетел. Короткий гудок электровоза приглашал всех в вагоны. Прошел слух, что ранен при вторичном налете всего один человек - который не вышел из поезда. Размышлявшим на эту тему становилось ясно, что понять, где лучше спрятаться от пуль и осколков, почти невозможно: везде плохо, везде все в руках судьбы. (И надо сказать, что, как и в отношении Евгений Онегина, судьба, в основном, Юрия хранила.)
Ленинград днем был таким же, каким его оставил Юрий: умопомрачительно красивым, просторным, многолюдным. Лишь ночью погружался в полную темноту - как во время Финской войны, но в той темноте вы себя чувствовали спокойно и уверенно, а эта была опасной и тревожной. Как в Москве. Только ближе к ночи здесь не увидеть было людей с подушками, одеялами, иногда с раскладушками, тянущихся к входам в метро, чтобы укрыться под землей от воздушных налетов. Метро в Ленинграде не было. Собственно, и налетов тоже - пока. Первые бомбы упали на город 6-го сентября. Однако с начала июля немецкие войска уже действовали на территории Ленинградской области, постепенно подбираясь к городу Чудово, чтобы перерезать связь с Москвой. Это им удалось в августе, невзирая на то, что главнокомандующим войсками северо-западного направления был тогда (в течение 53-х дней) самый первый маршал Советского Союза, кавалер восьми орденов Ленина, Климент Ворошилов. (О ком пели: "Тогда нас в бой пошлет товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведет…" Не повел…)