Не намного больше, чем о стратегии или глобальных результатах войны, задумывался Юрий и о своей роли в ней: что он там делал, если делал что-нибудь? Оправдал ли хотя бы две свои жалкие награды? Имеет ли право в разговоре небрежно бросать: "когда я был на фронте…" (Тридцать пять лет спустя начали выдавать удостоверения "участник войны", проверяли, где проходил службу тот или иной солдат или офицер. Тогда возникали порой драматические ситуации, потому что далеко не все воинские части были включены в списки "фронтовых". Я сам видел в военкомате расстроенного генерала в отставке, который жаловался, что теперь его перестали считать участником войны: дивизия, где он служил, не упомянута в списке… Мой 9-й автополк в том списке был. Но что с того? Могу ли я сам считать себя прошедшим войну? Хотя, собственно, прошли ее все без исключения. Но, с другой стороны, разве можно сравнивать риск и невзгоды, выпавшие на долю простого "человека с ружьем", с положением тех, кто обслуживает дальнобойные орудия, расчерчивает карты в штабе, наводит мосты и рельсы или раскочегаривает котел для бани?.. А с третьей, и последней, стороны - что могут "люди с ружьями" без всех этих штабников, подносчиков снарядов, водителей, саперов и связистов?..)
На свои вопросы Юрий отвечал себе: да, он может, пожалуй, считать, что прошел через фронт, но при этом не надо забывать о разнице в степени риска, если сравнивать с некоторыми другими родами войск. Хотя для судьбы каждого отдельного человека все это весьма условно: погибнуть можно и в глубоком тылу - от голода, от бомбежки… Главный же вывод был таким: ему все же повезло. Правда, сам он для этого везения ничего не предпринимал - не ловчил, не химичил. Судьба распорядилась так, что попал на войну уже с офицерским званием, со специальностью номер 23 - "автомобилист". И свое дело делал… На этом Юрий успокаивался. Хотя вообще-то особо и не волновался.
Из газет 1945 года
4 мая. Москва, Кремль, Маршалу Советского Союза
Иосифу Виссарионовичу Сталину.
Весть о взятии Берлина нашими доблестными, руководимыми и вдохновляемыми Вашим гением войсками преисполнила сердца наши безграничной радостью.
Наша церковь, вознося в этот исторический день благодарственное моление к Богу, усугубляет молитвы свои о Вас, любимом верховном вожде нашего народа…
Алексий, Патриарх Московский и всея Руси.
8 мая. Указ Президиума Верховного Совета об объявлении 9 мая Праздником Победы.
10 мая. Учреждена медаль "За победу над Германией".
25 июня. Парад Победы на Красной Площади.
27 июня. Указы Президиума Верховного Совета "О награждении орденом Победы маршала Советского Союза Сталина И.В. и о присвоении ему звания Героя Советского Союза", а также "Об установлении высшего воинского звания "Генералиссимус Советского Союза"".
28 июня. Указ "О присвоении Сталину И.В. высшего воинского звания "Генералиссимус Советского Союза"".
30 июня. 1250 "Окон ТАСС" выпущено за годы Великой Отечественной войны.
Фабрика "Марат" открывает новый цех витаминизированной халвы…
4
Помимо утери фуражки и велосипеда, дни победы ознаменовались для Юрия новым перемещением по службе: он опять стал, к своему удовлетворению, командиром роты, избавившись таким образом и от бумажной волокиты, и от не слишком дружелюбно настроенного комбата Шатилова. А в дополнение к этому от встреч с Наташей Рудаковой. Не то, чтобы они его очень угнетали или Наташа предъявляла какие-то претензии - ничего этого не было; не было даже никаких воспоминаний о недавней близости, но все же почувствовал облегчение, когда очутился совсем в другом месте среди других людей.
А с Наташей Юрий встретился еще один раз - четыре года спустя в Москве, в парке "Сокольники", на лыжной базе. Он уже демобилизовался, что вышло почти случайно, ибо вообще ему не светило - он ведь был "кадровым", и теперь учился на вечернем факультете Пединститута и работал там же - лаборантом военно-спортивной кафедры. Как лаборант он и торчал на лыжной базе - выдавал студентам дневных факультетов лыжи и обувь.
Одна из студенток, высоченная, с пухлыми щеками, вдруг окликнула его.
- Юра, не узнаете меня?
Он не узнавал. Это была Наташа Рудакова. Она приехала в Москву учиться и жила сейчас в студенческом общежитии. Больше Наташа ничего о себе не сообщила, торопилась на лыжню, а Юрий не спрашивал; в гости не пригласил, телефона не оставил. Да у него и не было телефона - ни в квартире на Малой Бронной, где мать и брат, ни там, где теперь находился - у своей первой жены Марины… С Наташей они так и не увиделись, хотя на лыжной базе Юрий бывал еще несколько раз…
Новым его комбатом стал капитан Злотник, средних лет полтовчанин с еврейско-украинским говором, небольшого роста, подтянутый, сразу видно - бывалый строевик, но, как ни странно, не крикливый, даже вежливый, что тут же расположило к нему Юрия. Начальником штаба был уже известный ему раньше занудливый Доронян, а в роте он застал знакомых с прежних времен лейтенанта Гараля, нескольких водителей и писаря Махиню. Новый помпотех ему сразу понравился - невысокий кряжистый мужик из Минеральных Вод, Петро Ивасюк - безотказный в работе, умелый и, вообще, свой в доску. Не хуже Александра Эмильевича Мерсье, хотя совсем в другом роде. Неплохой дядька и замполит батальона Клоков - в строевые дела не лезет, потому как у него две заботы: проводить партсобрания (хотя имелся еще парторг, тоже совсем невредный бездельник, тот самый, кто никак не мог залечить какую-то подозрительную язву на губе); вторым же делом замполита - а вернее, самым главным - было следить за своей женой, фельдшером Валей, которую, как говорили, он чуть ли не вытаскивал из-под каждого мужчины в батальоне. Но баба она была хорошая - худощавая блондинка, с нервным несчастливым лицом, внешне спокойная и приветливая.
(А возможно, Валя и не была никакой женой, а одной из тех, кого называли ППЖ и по поводу кого я своими глазами видел такой опус, называемый "директивой Љ 0176" и сочиненный в недрах политотдела одной армии: "…Некоторые политорганы ослабили руководство воспитательной работой среди девушек, не добились того, чтобы комсомольские работники учитывали особенности правильной организации большевистского воспитания женской молодежи. Ряд мужчин, имея жен и детей, женится на фронте или просто вступает в сожительство с молодыми девушками. Есть и другая категория девушек, которая стремится получить беременность и с трофейными вещами попасть в тыл страны… Все это имеет отрицательное влияние на четкое несение службы женской молодежью…"
Вы, конечно, не сомневаетесь, читатель, что сразу после этой директивы резко сократилось число половых актов на один квадратный метр койки, все трофейные вещи были тут же возвращены владельцам, а девушки стали четко, как никогда, нести свою службу и перестали беременеть.)
Вскоре после того, как Юрия перевели на новую должность, весь полк стронулся с места и отправился, переехав поперек Чехословакии, прямиком в Германию, - нужно было начинать вывозить то, что Советский Союз получал по репарациям.
Местом дислокации их батальона был определен город Майсен на Эльбе в двадцати километрах от совершенно разрушенного Дрездена, в котором, как ни удивительно, ходили трамваи: маленькие желтые вагоны, и что еще удивительней - останавливались в любом месте по первому требованию пассажира. Пассажиры тоже были, но где могли они жить среди сплошных развалин - совершенно непонятно. Юрия тогда участь и людей, и города мало волновала.
В отличие от Дрездена, Майсен целиком сохранился. Этот городок возник в начале X века на скалистом плато над Эльбой. Почти с той поры дожили до наших дней его готический собор, две кирхи и замок Альбрехтсбург. А также старейший в Европе фарфоровый завод, где в начале XVIII века был открыт Бётгером особый способ производства фарфора. Кто не знает (кроме нас с вами) марку этого завода: нанесенные подглазурной росписью синие мечи?..
Рота, которой командовал Юрий, пятьдесят с лишним его любимых темно-зеленых "фордов", расположилась у въезда в Майсен на футбольном поле, у самой реки, по другую сторону которой виднелись корпуса знаменитых заводов "Симменс-Шуккерт". Водители, как обычно, жили в кабинах, ремонтники в своей "летучке", офицеры на сей раз разместились в домах. Хозяевами виллы, где остановились Юрий и помпотех Ивасюк, была пожилая супружеская пара; Юрий и Петро подкармливали их из своего пайка, который становился тем хуже, чем дальше отодвигался день победы.
Когда уже две недели никто в батальоне не видел мяса и солдаты начали роптать, почти как на броненосце "Князь Потемкин Таврический", к Юрию пришел старшина роты Скрынников и, понизив голос, сообщил, что есть способ улучшить довольствие личного состава.
- Ловить рыбку в Эльбе? - с присущим ему остроумием спросил капитан Хазанов.
Старшина юмора не воспринял.
- Тут бауэр один есть… крестьянин, - перевел он с немецкого. - Недалеко. У него коров навалом. Одну возьмем, не обедняет. Зато ребят подкормим. Разрешите ехать?
Если бы Юрий знал не только о директиве политотдела по поводу совокуплений, отвлекающих молодежь от борьбы за правое дело, но и о недавнем строжайшем приказе маршала Жукова насчет "отъема собственности у гражданского населения Германии отдельными военнослужащими", то наверняка запретил бы старшине всякие разговоры о коровах. Но, к несчастью для себя, Юрий не знал об этом приказе.
- Поезжайте, - сказал он, долго не раздумывая. - Возьмите еще одного-двух из взвода лейтенанта Гараля.
- Хорошо, - ответил старшина. Он позволял себе немного отступать от устава и не всегда говорил "есть".
На другое утро старшина уехал. К вечеру он не вернулся. Загуляли ребята, подумал Юрий без особого одобрения, но Скрынников не был выпивохой и вообще твердых правил, а потому Юрий не очень беспокоился. Скорее, с машиной что-нибудь. Починят и с рассветом приедут. Но ни утром, ни днем, ни вечером их не было. Юрий не на шутку встревожился: может, несчастье какое? Авария, или немцы убили? Какие-нибудь эсэсовцы, скрывающиеся в лесах?
Поездка старшины держалась в тайне - о ней кроме Юрия знали только помпотех и лейтенант Гараль. Ему Юрий и велел утром следующего дня отправиться на розыск. Даже дал для этого свою легковую, которая недавно появилась - из трофейных, то есть брошенных немцами: темно-серый шестицилиндровый "вандерер" с брезентовым верхом и кожаными сиденьями. Его где-то откопал Петро Ивасюк, притащил на буксире, отремонтировал, и теперь Юрий разъезжал на нем прямо как какой-нибудь "фон-барон", как сказала бы его покойная бабушка. (Она умерла в Баку, не дождавшись конца войны.) Высшее начальство пока что милостиво взирало на то, что командиры рот баловались легковушками. Потом, после возвращения на родину, их сразу отберут. Только особые счастливчики или "блатные" сумеют довезти свои подержанные трофеи до дома.
Лейтенант Гараль вернулся лишь к вечеру. Юрий представил себе, как тот в поисках пропавших солдат и автомашины беседовал с немцами на своем каменец-подольском "идише" и какое те получали от этого удовольствие. Но вообще-то было совсем не до смеха: все они вляпались в крупную неприятность. Особенно Юрий.
А случилось вот что. Когда старшина Скрынников подъехал к лугу, где мирно паслись "фашистские" коровы, и попытался погрузить одну из них на машину, тот самый "бауэр" не стал вступать в конфликт; он просто поднял трубку телефона, находившегося в его бауэрской "избе", и связался с военным комендантом района. В отличие от Юрия, бауэр знал о строгом приказе маршала Жукова… Что было дальше? Приехал комендантский наряд, арестовал старшину и солдат, а также автомашину. Их всех заперли во дворе комендатуры. Гараль побывал там и выяснил: уже ведется дознание и арестованные сообщили, что действовали по прямому приказанию своего командира капитана Хазанова, которого комендант полковник Сидоренко - между прочим жутко злой - и считает главным виновником, подлежащим суду военного трибунала.
Не скажу, чтобы Юрий сильно тогда перепугался: как-то не верилось, что после четырех с лишним лет войны может из-за такой ерунды произойти что-то серьезное. Тем более он все еще не знал о пресловутом приказе Жукова. Но все равно тут же отправился к командиру батальона и доложил о происшедшем. Капитан Злотник - ну хороший ведь мужик! - не стал нудить и выговаривать, а сказал, что завтра утром они вместе отправятся в комендатуру.
В ту ночь Юрий спал вполне спокойно. Даже перед сном послушал какую-то легкую музыку ("Роза мунде" и прочее) по радиоприемнику марки "Принц", стоявшему в его комнате. Куда страшнее стало потом, много лет спустя, когда представил, чем все могло обернуться, если бы не счастливая случайность. Ох, как ему тогда повезло! Что было бы, если бы не капитан Злотник! Каким козлом отпущения его бы сделали и с каким удовольствием! Так обычно бывает, когда издается какое-нибудь новенькое распоряжение и появляются первые нарушители, которых необходимо превратить в показательные жертвы!.. Чуть было он уже не стал таковой пять лет назад, когда опоздал на практические занятия в Ленинграде.
Рано утром Юрий и Злотник поехали в городок Нидерварта, где находилась комендатура. Ехали на "эмке" комбата, чернявой развалине, чудом докатившей до зарубежных столиц. И за все время пути Юрий также не услышал ни слова упрека. Злотник больше молчал - может быть, беззвучно репетировал защитительную речь.
- Оставайтесь тут, не ходите за мной, - сказал он Юрию, когда подъехали к двухэтажной вилле, за одним из широченных окон которой был виден немолодой полковник с наголо бритой головой и непреклонным лицом "отца-командира". (Надо сказать, капитан Злотник, не в пример большинству армейских начальников, а также некоторым генеральным секретарям и президентам, обращался ко всем на "вы".)
Юрий не усидел в машине: взошел на широкую площадку перед входом и встал так, чтобы через окно видеть со спины и немного в профиль сидящего за столом полковника и присевшего напротив Злотника.
Все происходило как в немом кино: голосов не было, только мимика и скупые жесты. Но и этого достаточно, чтобы понять: полковник сильно гневается, а Злотник сдержанно оправдывается. Титры вполне могли быть такими:
Полковник. Нарушен приказ, виновный должен понести строжайшее наказание. Вплоть до…
Рука, сжатая в кулак, опускается на стол, голая голова грозно покачивается.
Капитан. Но, товарищ полковник, этот приказ до нас не дошел, и потом, по правде говоря, неужели солдаты не заслужили мяса одной немецкой коровы?
Робкая улыбка, показывающая, что говорящий шутит и в то же время вполне серьезен.
Полковник. Вы меня удивляете, капитан… Ничего не могу сделать. Дознание уже ведется… Кстати, где вы служили до войны? Часом, не в 18-м стрелковом под Винницей?..
Последние две фразы "титров" наверняка произнес кто-то из собеседников, и, если не дословно, то смысл был определенно таков. Возможно только, речь шла не о 18-м, а о 23-м полке и не под Винницей, а в районе Тульчина… Несомненно одно: оба вспомнили, что были однополчанами.
Юрий увидел лишь, как каменный профиль полковника дрогнул вдруг в улыбке, о лице капитана Злотника и говорить нечего - сплошное ликование. Вот полковник встает из-за стола, вот они пожимают друг другу руки, похлопывают по плечу.
Титры:
- А помнишь, капитан?..
- Как не помнить, товарищ полковник. Это в сороковом было, после тех стрельб, верно?..
И потом экран пустеет: оба действующих лица исчезают с него. Юрию виден только массивный стол у окна, большая пепельница, пресс-папье. Кажется, оно еще покачивается от толчка…
Затем он слышит рокот мотора за железными воротами. И вот они открываются, оттуда показывается родная покатая ряшка "форда", он выезжает на улицу, у его борта шествуют живые и невредимые старшина Скрынников и два молодых солдатика.
С крыльца быстро спускается Злотник.
- Едем, - говорит он весело. - Пока полковник не передумал… Материал дознания он порвал. При мне прямо. Сказал, не хочет доставлять неприятности бывшему однополчанину. Вот так.
- Здурово, - говорит Юрий, не осознавая до конца своего везения. - Где же вы с ним служили?
- Садитесь в машину. По дороге расскажу… Агент по снабжению из вас не получился, капитан…
А настоящая трофейная кампания, начавшаяся немного позднее, и связанный с ней ажиотаж прошли, в основном, мимо Юрия. Многие солдаты и офицеры занялись тогда со страшной силой трофейными делами; попросту говоря, стали изыскивать пути и возможности прибарахлиться перед скорым возвращением на родину. Конечно, способы добывания поживы и размеры были весьма разнообразны: солдаты, в основном, обменивали хлеб или табак на зажигалки и часы. А то и просто снимали их с руки у немцев. (Старшина Скрынников на рынке в Вене выменял для Юрия на его табак "Давид Сасунский" швейцарские ручные часы "Аркадия" с покрытыми фосфором стрелками, водо- и удароустойчивые. Это были первые ручные часы офицера Хазанова. Они сохранились у него до сих пор.) Лейтенант Гараль признался Юрию, что обеспечил себя и весь свой Каменец-Подольск лет эдак на двести вперед швейными иголками. Кто-то разжился красивой ложкой, штукой сукна из брошенного дома, но целых "студебекеров", пятитонных громад, груженных под завязку неизвестно чем, никто, конечно, не вывозил. Это была привилегия высокого начальства, и чем выше оно было и чем дальше от места военных действий, тем тяжелее и многочисленнее бывали их победные "трофеи".
Вот, кстати, данные из тайной, но ставшей явной, справки о вывезенных из Германии трофеях только за 1945 год (за вторую его половину): около 22 тыс. вагонов вещевого и обозно-хозяйственного имущества; почти 73500 вагонов строительных материалов и квартирного имущества.
Что такое "квартирное имущество"? А вот что: больше 60 тысяч роялей и пианино; 460 тысяч радиоприемников; больше 188 тысяч ковров; 940 тысяч предметов мебели; 264 тысячи стенных и настольных часов.
И еще: 588 вагонов фарфоровой посуды; 3 миллиона пар обуви; 2,5 миллиона платьев; больше миллиона шляп и кепок…
Ну, и так далее - всего свыше 400 тысяч железнодорожных вагонов!
Да, чуть не забыл: продовольствия больше чем на 30 миллиардов рублей, спирта - свыше 20 миллионов литров. (И по личному запросу товарища Микояна - 186 вагонов отборных вин. Губа не дура!)
Ничего этого народ, конечно, в глаза не видел: часть сгнила, часть разворовали, большую часть распределили в верхах между собой и своими прихлебателями.
Вот, например, что приобрел генерал Сиднев, начальник оперативного сектора Наркомата внутренних дел (по материалам допроса): около сотни золотых и платиновых изделий; 50 дорогих ковров; много хрусталя, фарфора; пять уникальных гобеленов; 32 меховые шубы; 178 меховых шкур; 406 пар дамских чулок; 78 пар обуви; 296 предметов другой одежды… Все это для себя и любимой супруги…
И далеко не всех любителей поживы, или как их еще назвать, судили. Начальник привлеченного к суду Сиднева, генерал Серов, один из рекордсменов-"трофейщиков", нахапавший не намного меньше (если не больше), остался безнаказанным. О таких, как маршал Жуков или писатель Алексей Толстой, и говорить нечего…