Андрей Ефимович Зарин (1862–1929) известен российскому читателю своими историческими произведениями.
В сборник включены два романа писателя: "Северный богатырь" - о событиях, происходивших в 1702 г. во время русско-шведской войны, и "Живой мертвец" - посвященный времени царствования императора Павла I. Они воссоздают жизнь России XVIII века.
Содержание:
СЕВЕРНЫЙ БОГАТЫРЬ 1
ЖИВОЙ МЕРТВЕЦ 38
Примечания 64
Андрей Зарин
СЕВЕРНЫЙ БОГАТЫРЬ
ЖИВОЙ МЕРТВЕЦ
СЕВЕРНЫЙ БОГАТЫРЬ
I
Победители
Никогда псковичи не видали столько военных, как в 1700–1702 годах, когда фельдмаршал, боярин Борис Петрович Шереметев, производил все свои военные операции из города Пскова. И войска-то были особые, каких раньше и видано не было: с косицами, в треугольных шляпах, в куцых полукафтаньях, в огромнейших сапогах с тяжелыми тесаками да фузеями, на концах которых торчали ножи.
- Ох! - вздыхали старики, - нонче все по-новому. Прежде стрельцы были с бердышом, с пикою, кафтан до пят, сапоги красные либо желтые, а ныне - что твой разбойник!
"На подбор удальцы! - с завистью думали о них неслужилые молодцы, купеческие и мещанские дети, - и житье вольное. Вино, деньги, бабы. Всего вдоволь!"
- Один другого краше, - тайно вздыхали девушки, смотря на рослых солдат и мечтая о таких мужьях.
Особенно оживился Псков с 9 сентября 1702 года, когда Шереметев вернулся в город на стоянку после целого ряда блестящих побед с войском, покрытым, так сказать, лаврами и отягченным добычею. Будучи послан Петром Великим разорять Лифляндию и Эстляндию, Шереметев выполнил эту задачу с особым рвением, мстя за свое поражение под Нарвой (1700 г.). В январе 1702 года он разбил своего победителя Шлиппенбаха, затем уничтожил на Чудском озере шведскую флотилию, завладел Сыренском и крепостью на устье Эмбаха. Чуть настало лето, и он снова разбил того же Шлиппенбаха под Гуммельсгофом (18 июля), забрав 15 пушек, 15 знамен и 300 пленных. Шлиппенбах укрылся с жалким остатком войска в Пернове, а Шереметев с неописуемой жаждой побед стал гулять по всей Эстляндии. Он взял Везенберг, Вольмар, Гельмет, Смильтен, Каркус, наконец Венден и Мариенбург. Город сдался, но своевольный взрыв порохового погреба был сочтен за нарушение капитуляции, и Мариенбург был отдан на расхищение.
Впрочем, такой же участи подверглись и прочие города. Таковы были время и его военные обычаи. Войско Шереметева не отставало от века, и сам Борис Петрович к противному не поощрял; а какова была добыча, можно судить по тому, что на всю армию Шереметева в три года казна израсходовала всего 40 000 рублей, и то на боевые снаряды и припасы.
Шведские отряды бежали всюду от Шереметева, и самый большой из них был почти добит русскими войсками под Ригой. Шереметев писал донесения о своих победах Петру, а тот, в свою очередь, отписывал своим друзьям-сподвижникам: "Борис Петрович гостил в Лифляндии изрядно, два города нарочитых да шесть малых взял и полону до 12 000, кроме служилых". Перед возвращением в Псков русские отряды грабили все окрестности, увели 20 000 голов скота, выжгли 600 селений, "ели всеми полками, а что не могли поднять, то попалили и порубили".
Девятого сентября 1702 года Шереметев с войском вступил в Псков. С самого раннего утра гремела музыка и неслась удалая солдатская песня, под звуки которых отряд за отрядом входили войска, текли по улицам и словно таяли, разводимые по обывательским домам. Шереметев в боевых латах и шлеме ехал на крупном белом аргамаке рядом с Глебовым и Титовым, своими помощниками. С тонкими чертами овального бритого лица, с белой косою, падающей из-под шлема, скорее тонкий, чем дородный, он производил вернее впечатление французского придворного, нежели неустрашимого воина. Василий Глебов, маленького роста, но толстый, с грубым четырехугольным лицом, скорее походил на сурового полководца, а Кузьма Титов, богатырь по росту, в кожаном кафтане с медной бляхой на груди, с мечом чуть не в два аршина, производил впечатление прямо атамана разбойников. Они ехали рядом и весело кивали головами на громкие приветствия псковичей, толпами стоявших по обе стороны пути.
- Вот так дяденька! - воскликнул рыжий мещанин, толкнув под бок своего соседа.
- Кузьма Титов, - объяснил сосед и прибавил: - Брошу я сапоги шить и уйду в солдаты. То-то жизнь!
"Бум, бум, бум!" - гремел турецкий барабан, покрывая своим грохотом и визг флейты, и частую дробь барабана. "Эй, жги! говори, говори!" - звенел голос запевалы, и отряды шли друг за другом, удивляя псковичей и своими костюмами, и своими богатырскими фигурами.
Прошли пехотинцы в зеленых кафтанах и желтых сапогах; с громом покатились громадные железные пушки; за ними шли бомбардиры и прислуга с длинными банниками; потом двинулась конница: на высоких, толстых лошадях ехали драгуны с пиками в руках, с ружьями на седлах; на горбоносых лошадках скакали косоглазые киргизы с луками и копьями, в своих остроконечных шапках, а дальше, в кафтанах, куртках, а то и просто в рубахах, с мохнатыми шапками на бритых головах, двигались казаки. Бесконечную цепь войска замыкали ряды телег, доверху нагруженных всяким добром, а также стада быков, коров и овец.
На площади у церкви Шереметева встретило духовенство с пением и колокольным звоном, и весь день шло у псковичей пирование. Не было дома, где бы на постое не стояли солдаты, и хозяева радушно угощали их, жадно слушая их рассказы об убийствах, пожарах и насилиях.
- Так им, басурманам, и надобно! - радостно говорили псковичи, - наше к нам ворочается!
Часть войска расположилась бивуаками на площади и вокруг города. Запестрели шалаши и палатки, и весь город принял вид громадного лагеря с непременными часовыми, паролем и лозунгом, с вечерней и утренней зорями, с перекличкой и беспрерывным разгулом.
В кабаке шло веселье с самого утра до позднего вечера. Целовальник Митька Безродный не спрашивал денег, а брал все, что дадут: и материю, и кованый пояс, и пистолет, и вязаные чулки. Купцы и мещане дружились с солдатами и слушали про их веселое житье. Тут же промеж пьянствующих сновали и бабы с задорным смехом и вызывающими взглядами.
Был уже девятый час в начале, и Митька Безродный в вечер на 15 сентября собирался гнать народ и запирать кабак, как вдруг в горницу вошел высокий, стройный, но бледный преображенец в запыленном платье и, оглядев всех присутствующих, громким голосом спросил:
- Братцы, не укажет ли мне кто дороги к генерал-фельдмаршалу?
- А тебе на что? Ты откуда?
- Преображенского полка, братцы! - послышались голоса.
- Вам-то что? - сказал вошедший и резко прибавил: - С письмом от царя! Ну что, довольны? - И он усмехнулся.
- Так бы и сказал сразу! А то ишь: к фельдмаршалу! - послышались возгласы.
- Пойдем, что ли, мне по пути, - сказал, поднимаясь с лавки, драгун.
Преображенец нагнул голову, шагнул через порог низкой двери и вышел следом за драгуном на темную, грязную улицу.
- Садись на тележку, - сказал он драгуну, указывая на узкую двуколку.
Драгун сел, преображенец сел рядом, извозчик зачмокал, и лошадь поплелась по грязи.
- Вот так от самого Порхова трясусь, - сказал преображенец.
- С письмом, говоришь, едешь от царя? А где он сам?
- Царь-то? Да в Архангельске. Суда новые спущает, дай Бог ему здоровья!
- А с чем письмо?
- Ну, это - царево дело, я не знаю, - оборвал посланный.
Драгун замолчал, потом ткнул возницу и закричал:
- Стой! Вот тебе и дом фельдмаршала. У купца Большакова он. Вот окно светится. Прощай!
Драгун прыгнул на землю и скрылся в темноте.
- Спасибо! - крикнул ему вслед преображенец, сошел с двуколки и стал стучать кулаком.
Ему отворил дверь рослый солдат с фонарем в руке.
- Скажи генерал-фельдмаршалу: посланный, мол, от царя с письмом! - нетерпеливо произнес преображенец.
- Мигом, батюшка! Иди за мной! - ответил солдат и, заперев дверь, повел преображенца по скрипучей деревянной лестнице. - Подожди тут, - сказал он, оставив его в тесной горенке, освещенной светом четырех лампад у огромного киота.
Через мгновение в горенку вошел красивый сержант и, вежливо поклонившись преображенцу, сказал:
- Пожалуйте к генералу!
Преображенец прошел по темному коридору и вошел в большую комнату. Вдоль стены стояла складная узкая кровать, посреди комнаты находились большой стол с двумя горящими свечами и широкий табурет, накрытый подушкой, и на нем сидел сам Шереметев в просторном желтом халате, без обычного парика, с короткими полуседыми волосами. Преображенец вытянулся и отчетливо произнес:
- От государя генерал-фельдмаршалу Шереметеву письмо, а на словах передать велено, чтобы действовать немешкотно, потому и зима скоро.
С этими словами бравый преображенец засунул руку за пазуху, вынул оттуда платок, развернул его, достал пакет из серой бумаги и подал его Шереметеву.
Фельдмаршал привстал, принимая конверт, потом сломал печать и, придвинув к себе свечи, стал читать письмо. Его лицо оставалось непроницаемым, пока он читал. Потом он сложил письмо, положил его на стол и, обратившись к своему сержанту, сказал:
- Фатеев, сведи молодца… как звать тебя?
- Рядовой Преображенского полка, Николай Багреев, - вытянувшись ответил преображенец.
Шереметев кивнул и продолжал:
- Сведи его куда-нибудь на ночевку. Он при мне пока что в денщиках останется. А потом иди к генералам Василию Лукичу и Кузьме Авдеевичу, чтобы сей минут ко мне шли… Иди!
Сержант браво повернулся, сказал Багрееву: "Идем!" - и вышел из комнаты. Они прошли коридор, горенку; тот же солдат выпустил их из дверей, и они очутились на улице.
- Ну, я тебя, сударь, к нам на квартиру сведу, - сказал сержант. - Живет нас в горнице четверо, ну, а как я нынче в дежурных, то тебе моя постель послужит. Тут недалеко. Шагай!..
II
Друзья
Действительно, они свернули в узкий переулок, прошли еще с сотню шагов и вошли в низенькую калитку палисадника.
- У приказного Жмохина снимаем, - сказал по дороге сержант, - дочка - прямо красоточка, да прячет, негодяй!
Сержант ввел Багреева в темные сени, пнул ногой невидимую дверь, и она, распахнувшись, открыла просторную комнату с большим столом посредине и брошенными на пол тюфяками. В углах комнаты грудой лежали седла, медная посуда, разное оружие и платье, а за столом, уставленным бутылками и кувшинами, сидели трое молодых, здоровых людей в одних рубахах.
- Вот, государи мои, - начал сержант, как вдруг один из сидящих за столом вскочил и с возгласом: "Николаша, друг мой!" - бросился обнимать преображенца.
- Антоша! - радостно ответил Багреев и крепко поцеловался с молодым человеком.
- Вот и отлично! - воскликнул сержант, - мне и знакомить не нужно. Наш сожитель будет. Савелов, знакомь, а я иду! - и с этими словами сержант скрылся из горницы.
- Иди, иди к нам! - произнес Савелов, ухватив Багреева за руку, - мы все - друзья, славные ребята! Это, государи мои, - мой дружок и землячок, Николаша Багреев. Вместе учились в Москве, вместе служить пошли. Его за его рост Меншиков в Преображенский назначил, а меня сюда, к вам, в драгуны. А это, Николаша, тоже мои дружки - братья Матусовы, Степушка да Семушка, а тот, что ушел, - сержант Фатеев. Куда это он ушел-то? Да и ты откуда? Ну, что же, давай выпьем по чарочке! - Все это он проговорил одним духом и, наконец усадив Багреева рядом с собою на лавку, сказал Матусову: - Лей, Степушка!
Братья Матусовы с короткими, словно волчьими, шеями и волосатыми грудями производили впечатление богатырей с детскими, короткими лицами. Степан беспрерывно смеялся и хлопал брата по плечу, а Семен в ответ встряхивался, как пудель, и восклицал: "Вот так фортеция"! Оба они были круглыми сиротами из курских дворян. Когда вышел царский указ о вызове на службу всех дворянских детей, они взяли свои скудные пожитки и вместе с единственным дворовым человеком, Филатом, явились в Москву. Царь сам назначил их в пехоту, а Шереметев зачислил в полк Гумиза.
Степан налил по чарке водки, подвинул тарелку с вареной курицей Багрееву и смеясь сказал:
- Во здравие, виват!
- Виват! - подхватил его брат.
Багреев выпил и стал жадно есть курицу.
- Ну, говори же, - приставал к нему Савелов, - что делал, как служишь? Часто ли государя видишь? Как сюда попал?
- Ишь, засыпал, - засмеялся Степан, - дай поесть ему. Видишь, отощал. Прав я, Семушка?
- Известно. Лей ему еще! - пробасил Семен.
Багреев выпил еще и тогда оправившись стал отвечать на вопросы. Где он служит, что делает? Да ведь не так давно расстались - всего два года. Правда, в это время он царю полюбился, и тот его в денщики взял, а кроме этого ничего. При царе и хорошо, и боязно. Чуть что - и палкой по плечам, руки потом не поднимешь. И потом - все служба! Спишь, хорошо, если четыре часа. Где он, там и ты, а он как есть везде.
- Диво дивное! - восторженно воскликнул Савелов, - чудо времени, адамант! Видит сквозь землю, слышит за версту! И везде сам.
- А пожил бы подле него, - со вспыхнувшим лицом подхватил Багреев, - не так дивился бы. Все знает, все умеет, и в простоте никто с ним не ровен. Слышь - Петр Михайлов, а ведь это - он!..
- Ну, а зачем ты сюда приехал? - спросил Савелов.
- С письмом от царя к фельдмаршалу. Надо думать, завтра поход будет. Царь в Архангельск приехал, думал - шведы там будут, сказывали, будто собираются А их нет. Царь пока ждал, корабли все строил, именины справил - знатно пили, а потом в Соловецкий монастырь уехал и там поход надумал: Ингриювоевать хочет.
Багреева слушали с жадным любопытством. Привыкшие к боям молодые сердца уже радостно бились.
- Ха-ха-ха! - весело засмеялся Степан, - опять погреемся.
- Вот так фортеция! Выпьем! - добавил Семен.
- Можно! - согласился Багреев и стал рассказывать снова.
Знают ли они про победы Апраксина? Как он на реке Ижоре Кронгиорда разбил и гнал до самой Славянки? Теперь шведов везде бьют, где только встретят, а их король в Польше за Августом гоняется.
- И пусть его! А мы тут им шеи наколотим!
- Ха-ха-ха! Ладно сказано, Семушка!
- Здорово! Лей, Степушка!
- Можно! Ну, а у тебя что? - спросил наконец Багреев.
Тот вдруг сделался грустным, и его безусое лицо побледнело.
- Что с тобой? - с удивлением взглянул на него Багреев.
- Амуры у него, ха-ха-ха! - засмеялся Степан, - я ему говорю пей! Так, Семушка?
- Правильно! Пей - и всему крышка!
- Эх, не понимают они меня, Николаша! Выслушай ты и рассуди сам. Слушай! Видишь ли, как мы взяли Вольмар, сам Шереметев с Глебовым на Мариенбург пошли, а генерал Титов задержался, дабы вокруг еще пообчистить. А с ним и наш полк, и я, значит. Ну, хорошо. Бьем мы это шведов, где пятьдесят, где двенадцать человек, и идем себе. Мы-то, драгуны, все впереди, в разведках. Идем, идем. Только вдруг тебе мыза, усадьбишка такая - Уморительская, Заморительская, нечистый ее знает, как и звать-то. Достали языка. Слышь, три сотни шведюков сидят! Мы это назад. Сейчас пушки, пехота, обложили их, ну, и как тараканов! - Савелов вздохнул, помолчал и заговорил снова: - Грабят это наши. Вой, крик!.. Только слышу женский голос, да еще по-русски. Меня словно ударило! Ей-Богу! Что такое? Скачу, гляжу, возок; наши вокруг, а оттуда так-то ругаются. Я к возку. Сидит там баба, от солдата узел тянет и орет, а рядом - девушка. - Он закрыл лицо руками и ахнул. - Ах, Николаша, если бы ты видел! Что это? Ангел, голубь белый. Чистота, а в глазах страх… бледная. Я на солдата. "Мое, - кричу, - пошли!" - замахал саблей. Ну, и отступили. Я с ними рядом. Очнулись. Кто, откуда, как сюда попали? Слышь, купецкая жена да дочка; дочь-то Катюшей звать, Катя…
Лицо его озарилось улыбкой, потом омрачилось снова.
Семен Матусов положил голову на стол и храпел; Степан спал тоже, прислонившись к его плечу; сальная свечка нагорела и чадила; табачный дым застилал горницу.
- Катей звать. Купца Пряхова из Ингрии, новгородского купца… Были они это в Риге, ехали в Остров, оттуда, значит, на Новгород и домой куда-то. Я уж и не понял даже; все на Катю смотрю. Ну, и поехал с ними. А как Мариенбург брать - их и нет: пропали, сгинули… Или убили их, или уехали, - и Савелов схватился за голову и застонал.
- Да тебе-то что? - удивленно спросил Багреев.
Тот в свою очередь взглянул на него исступленным взглядом.
- Да полюбил же я ее, пойми! - прошептал он, схватывая Багреева за руку, - и она меня. Старуха уснет, мы целуемся. Ах, не забыть мне ее, не забыть! В Острове был, искал, тут искал. Нет и нет!
Багреев сочувственно взглянул на друга и, видя, как он убивается, сказал:
- Может, и найдешь. Вот теперь в Ингрию идем…
- Ах, если бы!
Свечка догорела и шипя погасла. У Багреева от усталости слипались глаза. Он нашарил чью-то постель и повалился на нее, а Савелов все шептал:
- Ах, если бы найти! Ведь как любились-то! Три дня, как сон. Я даже не грабил ничего…
А в это же время у Шереметева сидели Титов с Глебовым и внимательно слушали письмо царя к фельдмаршалу.
"Сами чаем немедленно быть в Ладогу и Вам о том же указываем. Понеже так все слаживается, что легко можем фортецией Нотебург овладеть и тем свои виктории много увеличить"…
- Отдохнуть не пришлось, - промолвил Титов.
- Государь об отдыхе не мыслит, токмо о славе оружия, - так нам ли говорить о том?
- А каким путем пойдем к нему? - спросил Глебов.
- Я уже глядел. Прямо на Порхов, а оттуда вдоль по Волхову до самой Ладоги. Надо, Василий Лукич, лодки наготовить и чтобы продовольствие и прочее все в порядке.
- Это уж известно. Когда же тронемся?
- Завтра нельзя, а послезавтра надобно сниматься. Кузьма Авдеевич впереди пойдет, а там мы оба.
- Так завтра с утра и за работу! - сказал Глебов, вставая.
Титов поднялся тоже, и они ушли, оставив Шереметева.
Он раскрыл карту и долго рассматривал ее, потом улыбнулся, набожно перекрестился и сказал:
- Да, русский орел заклюет Швецию. Уходи, Карл, подальше их этих мест!
Он отошел к своей постели и медленно стал раздеваться.
Фатеев в крошечной горенке, сидя на табуретке, крепко спал, свесив на грудь голову.