Спали все, и только Савелов лежал неподвижно без сна. Ему представлялась русая головка милой Кати; он видел голубые глаза с ресницами, что стрелы, видел пунцовые губы девушки и ряд белых ровных зубов, обнажаемых улыбкой, вспоминал душный летний вечер, когда ее руки обвивались вокруг его шеи и губы тихо шептали: "Милый ты мой, любимый!" Он закрыл поцелуями тогда ее губы. И вдруг все это исчезло, как сон, исчезло, чтобы томить его непрерывной тоскою об утраченном счастье!
- Николаша! Слушай, Николай! - окликнул он спящего Багреева.
- М-м-м-м, - промычал тот и повернулся на другой бок.
- Мы ведь найдем ее, а? Побожись, что поможешь, скажи: "Ей-Богу!" - и он стал тормошить Багреева.
- Ей-Богу! - ответил тот и захрапел снова.
III
На берегу пустынных волн
В ясный сентябрьский день вниз по Неве тихо спускалась небольшая лодка. На скамейке, обняв друг друга, сидели две девушки: одна - русая с голубыми глазами, а другая - с темными волосами и серо-зеленоватыми глазами; на корме же лодки стоял и правил веслом юноша. Ему было лет восемнадцать, но в высоких желтых кожаных сапогах, в серой куртке, на поясе которой висел нож, с русыми кудрями, едва сдерживаемыми войлочной шапкой, с открытым, смелым лицом, он своим ростом и широкими плечами, и крутой грудью производил впечатление молодого богатыря. Он лениво шевелил веслом, и лодка медленно скользила вдоль берега, покрытого густым сосновым лесом.
Она спускалась приблизительно от того места, где нынче в Петербурге находится Калашниковская пристань. Тогда же (в 1702 г.) на этом месте находилась деревня Манола, заселенная финнами, преимущественно рыбаками.
И весь вид Невы имел тогда совершенно другой характер. Ее крутые берега щетинились еловым и сосновым лесом; не стояли пароходы и баржи, а лишь кое-где мелькал белый парус легкой ладьи рыбака, да редко-редко через реку переползал неуклюжий плот, служивший для переправы, там ниже, где теперь Смольный монастырь. На месте последнего находилось большое село Спасское - старинный русский поселок новгородских купцов, а напротив, где теперь Охта, стояла крепость Ниеншанц и против нее, через речку Охту, город Ниен.
Лодка медленно приближалась к этим местам, и на левом берегу уже виднелись тесовые крыши домов и амбаров и среди них зеленый купол церкви, а на правом - крепость со рвом, шестиугольной стеной, с шестью башнями и неуклюжими, длинными пушками, а за нею - черепичные крыши городских домов и амбаров.
Всего три года тому назад здесь кипела жизнь, стояли шенявы и барки, на пристанях суетились люди, а теперь из-за войны с Россией все затихло, замерло. Многие из шведов в страхе, что придут русские, бежали в Выборг, а русские перебрались в Новгород, и оживленная местность приняла описанный вид. Только шведские солдаты шныряли тут и там, только шведские военные суда то спускались, то поднимались по Неве, да по деревням шли равнодушные финны, промышляя охотой и рыбной ловлей, да в селе Спасском осталось еще десятка полтора купеческих семей и их приказчиков, более смелых или более тяжелых на подъем.
К числу таких принадлежала и семья богатого купца Пряхова, торговавшего в Новгороде и осевшего в Спасском еще до времени прихода Делагарди (1611 г.). Теперешний Пряхов уже не помнил того времени, но знал, что и отец, и дед его здесь грузили суда и сплавляли их вниз через Балтийское море в далекую Англию и города Ганзейского союза.
Закоснелый старовер, Пряхов не возлюбил смелого преобразователя, царя Петра, за его новшества и не называл его иначе, как порождением антихристовым, а когда другие его товарищи ввиду военного времени тронулись с места, он вначале только плевал и махал руками.
- Наше место свято, сто лет тут торгуем; нехристь-швед не мешает, так и этот пройдет мимо! - говорил он и не трогался с места.
Но приближалась опасная пора; нехристь-швед: в лице коменданта Ниеншанца несколько раз наведывался в Спасское, что-то измеряя, прикидывая и соображая с другими офицерами, и стали слышаться речи, что шведы хотят жечь Спасское и строить на его месте редуты.
- Ты что же в мыслях задумал? - начала приставать к мужу Пряхова. - Или хочешь, чтобы они все наше добро огнем спалили, или ждешь, чтобы царские потешники нас разнесли.
- Оставь! - отмахивался Пряхов, - не бабьего ума это дело!
Однако он стал задумываться и наконец решил переезд, для чего сначала снарядил обоз, нагрузил его всем своим товаром и отправил с приказчиком Грудкиным в Новгород, куда шла прямая дорога от Спасского; затем, дней десять спустя, он решил ехать со своей семьей и домашним скарбом.
Пряхов с женой и работниками суетился по дому, по кладовым и амбарам, а тем временем его дети, дочь Екатерина и сын Яков, с дочерью приказчика Софьей гуляли или катались в лодке, прощаясь с бором, с берегами Невы и самой Невой.
- Скучно будет! - вздохнув, промолвила Катя и любовно огляделась вокруг: - Все тут знаешь, везде-то резвились, радовались, а там…
- Свыкнешься! Да и не навек едем в Новгород, - ответил брат. - Я так думаю: царь-батюшка со своими воинами живо этих кургузых шведюков разгонят, и все это, - он махнул рукой, - нашим русским станет. Слышь, оно и было наше.
- Тсс! - испуганно остановила его сестра, - как ты царя-то величаешь? Вот ужо тятенька услышит, он тебе задаст.
- Что мне тятенька? Он так думает, а я иначе понимаю. Против Петра Алексеевича и царя не было. Вот что! Вот вы в Новгород поедете, а я к царю убегу! - и глаза его разгорелись, а грудь заходила ходуном. - Я знаю, где он… тут, недалеко! Да!.. И убегу! - упрямо повторил он.
Сестра покачала русой головкой, а ее подруга, Софья Грудкина, вдруг побледнела.
- Воевать пойдешь? - спросила она дрогнувшим голосом.
- А то что же? Муку мерять да овес ссыпать, что ли? - ответил Яков.
- А если забьют? - голос Софьи упал до шепота.
- Других не бьют, зачем меня? А добра-то сколько навезу! Ой-ой! Вот тут внизу, слышь, Адинцова мыза. Чего в ней нет! Все наше! Я уж этих кургузых набью… Ух!..
- А что они тебе сделали? - задорно спросила Катя.
- Что? - Яков даже усмехнулся и потом воскликнул, - одно - веры не нашей, а потом носы дерут. Прошлый раз стоят и орут: "Паром, паром!" Я слышу, а мне что? Нешто я при переправе? Переехали они и на меня: "швин, швин", - он передразнивал шведов. - Ну, я и саданул одного. Он кувырком, а они все на меня, четверо! Едва отбился от них. Ей-Богу! А Ермила в острог забрали, зачем, вишь, не поклонился этому старшему. Тоже!
- Правда, охальники, - подтвердила Софья, - и я понять не могу, почему с ними батюшка якшается.
- Наши старики с ними торгуют вместе, вот и дружба. А мне что? Я - русский и, ежели они с нами воюют, то я буду против них! - горячо отозвался Яков.
Екатерина теперь молчала и задумчиво смотрела по сторонам. Вскоре они подплыли к своей пристани. Как есть против них на другом берегу стояла крепость.
- Что это, поглядите? - воскликнула Екатерина.
Яков и Софья взглянули на другой берег и увидели у крепостной стены большой галиот, из которого друг за другом выходили шведские солдаты и вереницей шли в крепость. С того берега раздавались крики, грубые слова команды и звон оружия.
- Чуют, вороны! - усмехнувшись, сказал Яков и, бросив весло, стал притягивать лодку к деревянным сходням.
- Ай! Фрейлен Катерина, фрейлен Софья! Камрад Яков! Добрый день! - раздался с берега визгливый голос, и с крутого спуска быстро сошел на пристань юркий худощавый мужчина в синем мундире шведского офицера, в черных кожаных перчатках с крагами и с громадной шпагой на боку.
Молодые люди холодно поздоровались с ним, а он, прижимая руки к своей узкой груди, слащаво заговорил по-шведски:
- Комендант узнал, что ваш славный батюшка отъезжает со всем своим домом от нас, и послал меня выразить ему свой привет, а я сам, - и офицер опять перегнулся, - не могу удержаться, чтобы не пожать ручки фрейлен Катерине и не поцеловать щечки фрейлен Софьи.
- Мало каши ел! - пробормотал по-русски Яков, а девушки вспыхнули и торопливо стали взбираться по крутому спуску.
Офицер хотел было помочь им, но споткнулся о шпагу и упал. Яков схватил его за высокий воротник мундира, приподнял, встряхнул и поставил на ноги. Офицер сердито нахмурился и бросился догонять девушек, но те уже скрылись, быстро шмыгнув в калитку высокого, плотного забора, окружавшего ряд крепких деревянных построек.
Яков только усмехнулся на гнев офицера, привязал лодку и обратился к нему:
- Для чего это столько солдат приехало?
- Да чтобы русских свиней бить! Они уже сюда подбираются. Да! Хотят Нотебург брать. Ну, да сломают зубы.
Яков радостно улыбнулся, и в его глазах сверкнуло торжество.
- Вестимо сломают! Эти солдаты-то, наверно, от генерала вашего Кронгиора ворочаются? - насмешливо спросил он.
- Мальчишка, прикуси язык! - закричал шведский офицер. - Не будь у тебя сестры, я бы избил тебя!
- Ты? - и Яков замахнулся.
Вероятно, офицер полетел бы через мгновение в воду, если бы сверху не раздался испуганный оклик Софьи: "Яша!" Она в беспокойстве вернулась на берег и теперь со страхом махала Якову рукой, в первый раз назвав его уменьшительным именем. Яков опустил руку, презрительно взглянул на перепуганного офицера и взлетел на берег.
- Это ты меня так назвала? - радостно спросил он.
Девушка зарделась.
- Испугалась я…
- Любишь, значит? - шепнул Яков.
Девушка вместо ответа громко рассмеялась и сказала:
- Смотри-ка, смотри!
Яков взглянул вниз. Офицер топал ногой, грозил кулаком и выкрикивал какие-то ругательства по адресу Якова, потом махнул рукой и быстро пошел к пристани парома. Яков тоже засмеялся.
- Я ему его Кронгиорда помянул. Бежал-то он мимо нас, когда его Апраксин отколотил. Помню, мне один швед рассказывал, пока их на паром сажали: "Так, - говорит, - били, и с боков, и спереди!" Ха-ха-ха! Вот он и обозлился.
- Смотри, в крепости пожалуется, - тревожно сказала Софья.
- А мне что? Я все равно уйду отсюда и их бить буду!
- А я? - девушка потупилась и смахнула с глаз слезы.
- А ты меня дождешься и повенчаемся. Вот что! - ответил Яков и, вдруг обняв Софью, прижал ее к себе.
Она прильнула к нему и прижала свои губы к его щеке.
- Как это вдруг все! - через минуту произнес Яков, смотря на Софью пьяными глазами, а она счастливо засмеялась.
- Яков, где ты? - послышался резкий голос, - иди помочь!
Софья быстро шмыгнула в калитку. Яков оглянулся и увидел бегущего к нему по улице здорового парня.
- Дядюшка зовет телегу грузить, без тебя рук мало, - сказал подбегая работник.
- Идем! - весело отозвался Яков и через минуту суетился подле амбара, вместе с отцом и двумя работниками укладывая сундуки и ящики на телегу.
Пряхов угрюмо следил за работой и вздыхая повторял:
- Антихристовы затеи. Нет ему, нехристю, упокоя!..
IV
Арест
Пока Яков с отцом и работниками нагружали телеги, жена Пряхова торопилась с укладкой по дому. В низкой горнице, служащей для трапезы, она вынимала образа из громадного киота и, бережно завернув их в новые холстины, сдавала на руки двум девушкам.
А наверху в тесной светелке сидели Катя с Софьей и обменивались своими девичьими тайнами.
- Ведь ты не сердишься, - краснея, как вишня, сказала Софья, - что я твоего брата полюбила? Нет?
- Да что ты! Да Господь с тобою! - обнимая подругу, ответила Катя. - Я с тобою - что сестры, а теперь и впрямь породнимся.
- А сам? - упавшим голосом прошептала Софья.
- Тятя бы с охотою. Только вот Яша на войну хочет.
Софья закрыла лицо руками и заплакала.
- Бедная я, горемычная! И любовь моя со слезами и печалью! - жалобно заговорила она.
Катя горячо обняла ее и заговорила дрожащим голосом:
- Не плачь, Соня, не одна ты горемычная. И я тоже… Какое!.. Мне хуже твоего, горше…
Софья с удивлением взглянула на нее.
- Никому не говорила я до сих пор, а тут невмочь. Слушай! Помнишь, как я с матушкой в Ригу ездила летом?
Софья кивнула. Слезы ее высохли, и она, полураскрыв губы, жадно слушала свою подругу.
- Помнишь, матушка сказывала, как на нас русские напали и за нас один воин вступился? Потом мы с ним до Мариенбурга ехали, а там бой начался и мы ночью уехали? - спросила Катя подругу; когда же та опять кивнула, она совсем прижалась к подруге и еле слышно прошептала: - Я, Соня, того воина полюбила и он меня… целовались мы… Он говорил, как кончится война, он приедет и женится. Да, видно, не сбудется это. Ведь уехали мы от него, и знаю я только, что зовут его Антоном и что он на коне… уехали и не простились даже.
Софья почувствовала на своей щеке горячие слезы. Она в свою очередь обняла Катю и спросила:
- А он знает, как тебя звать и откуда ты?
- Я сказывала. А вдруг он забыл или, может, убит, голубь мой! Ведь и я ничего-ничегошеньки не знаю о нем.
- И полно! - оживляясь сказала Софья. - С чего убит? Жив! А запамятовать разве можно такое? И тужить тебе нечего. Кончится война - и вернется он, и справите свадьбу. Ирина Петровна как его хвалила…
- А тятя разбойником ругает.
- И он обойдется, - уверенно сказала Софья и вдруг вскрикнула, заглянув в окно, а затем испуганно сказала: - Гляди!
Катя выглянула во двор и увидела двух шведских солдат, горячо говоривших с самим Пряховым и Яковом.
- Что такое? - сказала Катя, - пойдем!
Девушки быстро сбежали с лесенки в сени, а из них - во двор.
В это время старик Пряхов махал руками и кричал, мешая шведский язык с русским:
- Велика птица ваш Ливенталь! Ишь ты! По соседству генерал ко мне с поклоном посылает, а он - на-ка - на сына жалуется. Да что ему сын сделал? А?
- Говорил непристойные вещи, кулаком грозил, - ответил один из солдат и перебил сам себя: - Да нам что? Нам приказано привести и доставить в крепость.
Софья побледнела и, чуть не лишившись чувств, вскрикнула:
- С ним, как с Ермилом, сделают. Задавят!
- Не бойся! - ответил Яков, быстро обернувшись к ней, - я - не Ермил.
- Что же они от тебя, басурманы, хотят? - закричал отец.
- Яша, куда тебя? Зачем? - испуганно крикнула и мать.
Яков был бледен и нервно сжимал кулаки, сдвигая брови.
- Ну, нам говорить некогда! Идем! - грубо сказал один солдат, трогая Якова за плечо.
- Куда? Зачем? - кричала мать, - не отдам вам его.
- Яша, не иди с ними! - с плачем воскликнула Катя, а Софья только молча протягивала руки, словно желая удержать своего милого, и что-то шептала побледневшими губами.
Старик яростно хлопнул шапкой о землю и выкрикнул:
- Ну, так и я с ним в плен пойду! Нехристь этот самый комендант, а все же поймет. Мы и так уезжать хотим, нам в ваши дела не путаться. Иди, Яков!
Последний повернул к отцу бледное лицо, и его глаза сверкнули, а голос впервые зазвучал при отце самоуверенно, твердо:
- Оставь меня, батюшка! Неспроста это все. Сбирайся и поезжай с Богом, а я все равно от них уйду и здесь же вечером буду. Не гневись, а послушайся!
Отец сперва изумленно отшатнулся, но потом, словно одумавшись, кивнул сыну и сказал:
- Будь по-твоему! Благослови тебя, Господи!
На дворе поднялся вой. Закричали и стали причитать в голос мать и обе девушки, а их плач подхватили служанки.
Яков крепко и нежно поцеловал мать и сестру, нагнулся к Софье, быстро шепнул ей: "Жди в саду всю ночь!" - и обратился к солдатам:
- Ну, идем!
Женщины заголосили еще громче.
- Бабы, в дом! - не выдержав, закричал и затопал ногами сам Пряхов, а в это время Яков под охраной двух солдат уже выходил со двора. Старик махнул рукой и, крикнув работников, еще деятельнее занялся укладкой. - Живо, бабы, укладывайтесь! Солнце зайдет, и мы в дорогу. Живо, живо!..
А солнце уже спускалось, и вечерние сумерки окутывали оба берега Невы серою мглою, смешиваясь с густым, поднимающимся от воды туманом.
Солдаты сели в лодку вместе с Яковом, перевозчик налег на весла, и лодка тяжело двинулась вверх против течения, чтобы потом спуститься к пристани крепости. Солдаты оживились и грубо шутили над Яковом.
- Подожди, русская свинья, будет тебе палка!
- Узнаешь, как шведского офицера поносить, скотина! - выругался другой по-шведски.
Яков исподлобья взглянул на них, потом на перевозчика и вдруг в одно мгновение вскочил на ноги, вырвал весло из рук лодочника и двумя страшными ударами по головам свалил солдат. Они упали на дно лодки с разбитыми головами.
Пораженный ужасом перевозчик пал на колени и с мольбой протянул к Якову руки.
- Пощади! Жена, дети… - пролепетал он в испуге.
- Садись на корму! Давай весло! - резко приказал Яков.
Финн послушно пересел, а Яков взял весла и сильными взмахами погнал лодку назад к селу. Солдаты лежали, заливая кровью дно лодки. Яков пристал к берегу и отрывисто сказал чухонцу:
- Выходи и беги без оглядки! Живо!
Перепуганный финн быстро исчез в тумане.
Яков взял из лодки весла, перешел в свою лодку и снова поплыл на середину реки, ведя на буксире лодку с убитыми солдатами. Его лицо было нахмурено. Это были первые убитые им враги и ему было как-то не по себе от сознания совершенного. Он спустился по течению ниже крепости, отвязал лодку с убитыми и отпустил ее. Она закачалась и медленно поплыла вниз, а Яков снова повернул к Спасскому и, борясь против течения, налег на весла. Наконец он почти ощупью вышел на берег и пошел к своему дому. У забора он увидел неясную фигуру.
- Кто? - тихо окликнул он.
- Яша! - раздался тихий возглас, и его шею обвили женские руки.
- Соня, лапушка!
- Как ты вернулся? Они отпустили?
- Отпустили, - глухо ответил Яков и, не выпуская любимой девушки из объятий, двинулся к дому. - Батюшка собрался?
- Да, только до утра не хочет ехать, да и Ирина Петровна говорит, что без тебя не поедет.
- Поедут, - ответил Яков и остановился. - Вот что. Соня. Я сейчас же уйти должен. Наши, слышь, у Орешка стоят, брать его будут, так я туда… а ты… ты молись за меня и жди. Вернусь - поженимся и заживем!..
- Милый, сокол мой ясный! - всхлипывая, зашептала Софья, но Яков резко перебил ее:
- Оставь это! И раньше мне было на войну идти по сердцу, а теперь и нельзя иначе.
В его тоне Софье послышалось что-то недосказанное, страшное, и она сразу замолкла, только крепче прижалась к Якову. Они пошли к дому. У дверей Софья выскользнула, и Яков один вошел в горницу. Все ее убранство было вынесено, и она имела вид голой избы. Только вдоль стен стояли непокрытые лавки да посредине горницы тоже непокрытый скатертью стол. С лавки вскочил отец, из соседней горницы - мать и оба радостно вскрикнули:
- Вернулся? Отпустили?
- Не отпустили, да вернулся, - произнес Яков и, опустившись на колени, поклонился в ноги отцу с матерью. - Батюшка, матушка, простите и благословите: забил я этих двух шведов и назад бежал к вам, чтобы простили меня и благословили царю послужить, этих шведов бить.