С середины реки уже ясно было видно нападение, которое, как оказалось, вел шведский отряд майора Лиона. Четыре пушки осыпали картечью полки Брюса, Гулица и Гордона, а шведский отряд, разделившись на четыре колонны, уже лез с криками торжества на лагерные окопы.
Яков сильнее налег на весла.
Полковник Кенигсек, посланный Шереметевым, одобрительно кивал ему и говорил:
- Молодец! Наляг сильнее!
Лодка ударилась о берег. Следом за ней стали приставать и другие. Солдаты прыгали прямо в воду и вброд добирались до берега. Кенигсек быстро выстроил их и бегом бросился на выручку русских.
Яков на мгновение остановился. Волнение душило его, но у него не было никакого оружия, и он растерянно смотрел по сторонам.
Кенигсек бежал с солдатами, крича "виват", как вдруг между ними произошло замешательство: в их ряды врезалась неприятельская картечь.
Яков оглянулся. Невдалеке, на пригорке, стояли четыре пушки и извергали смерть на головы русских. Парень словно озверел. Он схватил тяжелое весло, обежал стороной, взобрался на холм и вдруг с исступленным криком бросился на двадцать человек, старательно стрелявших из пушек, а затем начал веслом молотить их по головам. Весло свистело, ревело в его руках и с силой молота дробило черепа.
Шведами овладел панический ужас. Один солдат бросил банник и побежал, остальные устремились за ним. Яков ухватил банник и нанес последний удар офицеру. Пушки замолкли, и вместо их грохота снова раздался крик "виват".
Кенигсек оглянулся и, к своему изумлению, вместо шведских солдат подле пушек увидел своего перевозчика.
- Это - какой-то дьявол! - пробормотал он. - Возьми десять человек, беги к пушкам и стреляй по шведам, - сказал он Степану Матусову и с криком устремился на шведов.
Шведы очутились между двух огней.
Полки Гулица и Брюса ожили. Гордон скомандовал, и все, разом выбежав из окопов, бросились на шведов. Шведы дрогнули и побежали. В тот же миг раздался залп четырех пушек по отступавшим. Гулиц, Брюс и Гордон поочередно обнимали Кенигсека.
- Не приди вы, и нам было бы плохо, - говорили они.
- Я сделал, что мог. Победу одержал вот кто! - и полковник показал на батарею, где виднелась фигура Якова.
- Позовите его!
Военачальники сидели в палатке и пили пиво, а Яков стоял перед ними и простодушно рассказывал про свой подвиг.
- Один на двадцать! А! - воскликнул Брюс. - Вот это - молодец!
- Надо царю сказать!
- Я тебя в полк к себе беру, - сказал Якову Гордон.
Парень кланялся на все стороны и радостно улыбался.
- Вот это сила, - говорил Степан Матусов. - Ха-ха-ха! Веслом!
- Вот так фортеция! - повторял Семен. - Можно сказать, охотник!
XI
Бомбардирский капитан
В скверной, низкой палатке, на охапке соломы, лежал Савелов, подперев голову руками, и мрачно глядел на землю, когда его окликнул звонким голосом Багреев.
- Антон, ты здесь?
- А? - лениво отозвался Савелов.
- Да помилуй! - закричал Багреев. - И не стыдно тебе? Там, на том берегу, на наши редуты шведы напали, охотники поехали - слышь, пальба какая! - а ты здесь! Что с тобою? - с этими словами Багреев нагнулся и почти на корточках влез в палатку Савелова.
Тот обернул к нему бледное лицо с лихорадочно блестевшими глазами и глухо сказал:
- Не могу я, Николаша! Кабы я хоть знал, где она и что с нею, и любит ли она меня, а то - ничего! И тоска мне, тоска! - и он сжал голову руками. - Хоть бы бой скорее! Пошел бы на смерть и конец! А то сиди, сиди, и одни думы!
- Что ты это, - ласково заговорил Багреев, - словно и не в себе! Ей-Богу! Ну, подожди немного. Кончим эту кампанию и сейчас твою Катю сыщем. Не иголка, чай! Знаем и имя ее, и кто она, и чья дочь, и откуда… и сами в сих местах. Чего же нам? Тсс… - Он вдруг приостановился и стал прислушиваться. - Слышь, что это? Виктория! - воскликнул он и, на четвереньках двинувшись к выходу, выглянул из палатки. - Так и есть! - закричал он Савелову. - Наши назад едут, кричат "виват"! Идем! - и он вылезши побежал.
Савелов провел рукой по лицу, взял тесак, шапку и также вылез из палатки.
"Николай отчасти прав, - думал он, - найти Катю всегда можно! А вдруг она замужем?" - и он даже побледнел и пошатнулся.
Мимо него толпой бежали солдаты с криками: "Виват!" Савелов побежал за ними на берег реки.
По Неве плыла широкая лодка, в которой находился Кенигсек с Гордоном, Брюсом и Гулицом; тотчас за ними тяжело двигалась огромная лодка с тремя пушками и цепью плыли лодки с солдатами. Они кричали: "Виват!", - а с берега им отвечали тем же криком. Солнце, склоняясь на запад, окрашивало и людей, и реку золотом и пурпуром.
Савелов увлекся и тоже стал громко кричать, махая шарфом.
Огромный красивый парень выскочил из лодки, ухватил ее за веревку и ловко притянул к берегу. Из нее вышли Кенигсек, Брюс, Гулиц, Гордон и быстро направились к мысу, где стояла мортирная батарея венчанного бомбардира. Солдаты толпой двинулись за начальниками и чуть не сшибли Савелова.
- Вот так фортеция! - раздался подле него голос Семена Матусова, - один с веслом батарею взял! А?
- Ты про кого? - спросил Савелов.
- Тут охотник объявился. Пойдем, мы тебе расскажем, - и Матусовы, подхватив Савелова под руки, потащили его к кабачку Митьки Безродного.
- Наши с викторией идут, Алексаша, - сказал бомбардирский капитан и, махнув рукой, крикнул солдатам: - Отдохнем малость! Пусть господа шведы пока что почешутся, а мы свои мортирки побережем!
Он отошел в сторону, вынул трубку и, присев на банкете, стал набивать ее, зорким взглядом смотря вперед, где в облаках пыли двигался к нему Кенигсек.
Великий Петр в желтых высоких ботинках, в зеленом потертом кафтане, с широкой кожаной портупеей через плечо, в маленькой шляпе, действительно мало чем отличался от всех прочих военных чинов одного с ним ранга.
Стоявший с ним Меншиков более его походил на знатного вельможу.
- С викторией тебя, - шутливо сказал он государю, - по сему случаю не великий грех сотворить нынче возлияние Бахусу!
Петр усмехнулся и, выпуская из ноздрей струи табачного дыма, ответил:
- Нет уж, Алексаша, не мани! Сие возлияние совершим в проклятом Нотебурге, когда заштурмуем его! Однако пойдем!
Он встал и широко шагнул навстречу шествию.
- Виват! - кричали кругом.
- С викторией! - сказал Кенигсек, подходя к царю и снимая шляпу. - Шведа прогнали с великим для него позором и взяли три пушки, а четвертую, как негодную, утопили в реке.
Лицо Петра осветилось.
- Хоть и малая сия виктория, а радуюсь! - обнимая Кенигсека, сказал Петр с просветлевшим лицом. - Ну, говори, как было сие? Много их было? И пушки?
Кенигсек подробно рассказал дело.
- Где же этот молодец? - спросил Петр расхохотавшись.
- Я записал его в свой полк! - ответил Гордон и выдвинул Якова.
Тот перепугался и упал на колени.
- Встань, я - не Бог, а только царь! - резко сказал Петр и тотчас ласково спросил: - Ты сам откуда? Звать как?
Яков поднялся и бойко ответил на вопросы государя.
- Э-э! Так ты тутошний! И места знаешь?
- Всю Неву!
- Ну, так я его от тебя отберу, - сказал царь Гордону, - он мне понадобится. Запиши его, Алексаша, к себе, что ли… Ты чего?
- С флагом из крепости идут, - вдруг сказал Меншиков.
- A-а! Ну, что они скажут?
Царь быстро вернулся на берег. По Неве плыла лодка, на носу которой развевался белый флаг. Лодка пристала. Из нее с флагом в руке выскочил маленького роста швед с барабаном у пояса и быстро заговорил:
- Где самый большой начальник? К нему письмо!
- Ну, ну! - по-шведски ответил Петр, - давай мне свою цидулу. Из-за нее не след нашего фельдмаршала тревожить. Что в ней?
Посланный из крепости подал письмо.
- Поберегите его, - сказал Петр солдатам, - а мы пройдем к дому, там почитаем, - и он двинулся к своему домику, стоявшему в трехстах саженях от батареи.
Меншиков обогнал его и спешно приготовил вино и стаканы.
- Не может быть без этого, - улыбаясь сказал Петр. - Ну, давай читать! - Он вскрыл конверт, вынул бумагу, прочел и засмеялся. - Ах, он, пострел! - воскликнул он. - Гляди, что бабы офицерские пишут. Понеже им от пожаров, страды и голода жить в крайности нудно, просятся, чтобы я их всех из фортеции выпустил. А? Ну, пиши, Алексаша, пиши: "К фельдмаршалу сие не едет, быв уверен, что он не согласится опечалить шведских дам разлукой с мужьями; если же изволят оставить крепость, взяли бы с собою и любезных супругов". Вот им, угости посланца, да и назад его! А теперь, господа, с викторией! - и он взял свою чару.
В то же время и в домике Митьки Безродного шла шумная попойка. Длинный стол и лавку заняли Матусовы и Савелов, к которым вскоре присоединился и Багреев с Фатеевым, а там подошли еще сержанты, и оловянные кружки то и дело наполнялись пенником.
Все говорили наперебой. Матусовы рассказывали о последнем деле и снова о Якове.
- Царь его к Меншикову записал. Слышь, понадобится.
- Известно, он тутошние места во как знает!
- И силен!
Бум! - послышалось в вечернем воздухе, и следом за первым выстрелом раздалась оглушительная канонада.
- Это шведы! - сказал Багреев.
- А пусть!
Барабанщик вернулся с ответом бомбардира, и раздраженные шведы мстили за него безвредными выстрелами.
В непроглядной темноте осенней ночи стены Нотебурга вдруг опоясывались огненной лентой, затем раздавался грохот выстрелов и в темноте свистели невидимые ядра и гулко шлепались в воду.
XII
Канун 11 октября
Появление барабанщика было третьего октября, и с этого дня, вернее - ночи, осажденные шведы начали усиленную пальбу. Вероятно, они уже очень обозлились на царский ответ, и офицерские жены заставили мужей отплатить за обиду. А может быть, они просто хотели расстрелять свои снаряды, - и ядра сыпались и на окопы, и на батареи русских, и просто в Неву.
Бомбардирский капитан тоже не дремал в свою очередь. Великий стратег, он успел поставить батарейку на островке, что был впереди его, и наказал установить батарею из четырех пушек на другом берегу.
- Крепость - орешек, ну, да мы раскусим его, - шутил он и, ни на минуту не оставляя своей мортирной батарейки, посылал в крепость снаряд за снарядом.
От гула тряслась земля и, словно в котле, кипела Нева от попадавших в воду снарядов. Пороховой дым туманом окутал оба берега, скрыл солнце и казался словно повисшей кровавой пеленой, сквозь которую вдруг прорывались огненные струи.
В то время артиллерийский бой был совсем иной, чем ныне. Теперь орудие, почти чудовище, несет разрушение на семь, на восемь, на девять верст; теперь снаряд, разрываясь на куски, пробивает стальные брони, разрушает дома и несет смерть десяткам людей, тогда же пушка едва била на полверсты и несла круглое чугунное или каменное ядро, едва выбивая из толстейшей каменной стены кусок кирпича. И надо было долго-долго долбить в одно место, чтобы пробить в стене брешь.
В настоящее время отворяют у пушки затвор, туда вкладывают, как монету - в портмоне, готовый снаряд, а затем дергают шнурок, и гремит выстрел, неся смерть и ужас. А тогда в жерло пушки засыпали порох, заколачивали его пыжом, закатывали в пушку ядро, насыпали на затравку порох и к этой затравке прикладывали тлеющий фитиль, а потом, после выстрела, ждали, пока остынет пушка, - и пушка, бросающая ядро в двадцать фунтов, считалась огромной.
Потом, много десятков лет спустя, придумали начиненную бомбу, а в то время самым хитрым измышлением было раскаленное докрасна ядро. Его бросали в пушку особыми крючьями, оно само производило выстрел и, падая на деревянные строения, зажигало их.
Но картина боя была в то время несомненно эффектней, чему способствовали облака дыма, снопы огня, гром выстрелов и свист ядер; торопливое заряжение пушек, вкатывание ядра, прицел, наведение пушки и затем возглас "пали!".
Пока шла эта беспрерывная бомбардировка, пехота и конница томились в бездействии. Матусовы, Савелов, Фатеев и Багреев почти все время проводили вместе в кабачке, а Фатеев от скуки даже стал приударять за расторопной Матрешкой и не пропускал ее без щипка. И пили они так, как заправские питухи того времени, во главе которых стоял сам коронованный бомбардирный капитан. К беспрерывному грому канонады все привыкли, и всякий сознавал, что русские снаряды наносят больше вреда неприятелю, чем его - русским, так как там стояла крепость с домами, а в русском лагере чуть белели палатки да торчали редкие чухонские избы.
Время от времени русские видели, как в крепости вдруг поднимался густой тучей дым и сверкал огонь, после чего на время шведская канонада прекращалась.
- Ура! - кричали тогда русские и усиливали стрельбу, а шведы торопились загасить вспыхнувший пожар.
Но время тянулось сравнительно без толка.
- Не резон, государь, - говорили Шереметев и Меншиков, - прикажи штурм делать. Гляди, порох тратим, а ведь он - тоже казна, пушки кормим, а войска изнывают в безделье.
Петр упрямо отвечал:
- Порох - казна, а люди что? На такую фортецию штурмом идти нельзя, не сбив стен и пушек. Коли так, так лучше зимы ждать, и тогда по льду. А до того времени люди от болезни перемрут, а шведам помощь придет.
- Ну, ну! Попалим еще!..
На другом берегу стреляли тоже, но опытные Брюс, Гордон и Гулиц видели, что солдаты томятся без дела, и задумали дерзкую штуку. Однажды Гулиц позвал Матусовых и сказал им:
- Я хочу отличить вас от прочих. Полно зенки наливать. Соберите-ка команду охотников, да со мною и Гордоном пойдем хоть шведские шхуны отберем.
- Рады стараться! - гаркнули обрадованные Матусовы.
- Я вас тогда в сержанты!
Матусовы почти выбежали из ставки Гулица.
- Вот так фортеция! - воскликнул Семен.
- Здорово! Ха-ха-ха! - подхватил Степан, - и с чего это он взял? В сержанты!
- Видит, что озверели. Нам с тобой, Степушка, счастье.
- Счастье и есть.
Братья тотчас пришли в свой полк и стали звать охотников на смелое дело.
Охотниками вышел весь полк, когда же весть о нападении пронеслась по лагерю, все захотели быть в деле.
- Этого нельзя! - возразили Гордон и Гулиц, - надо только две сотни. Киньте жребий!
Солдаты с ропотом кидали жребий, и не вынувшие щербатой копейки ругались и чуть не плакали.
А между тем дело, задуманное Гордоном, было очень дерзко и придумано лишь для того, чтобы развлечь солдат.
Под самыми стенами крепости стояли шведские шхуны - огромные оснащенные барки. Гордон с Гулицом задумали отобрать их и поднести в дар царю.
Наступила ненастная осенняя ночь, канонада на время стихла. Охотники, с Гордоном и Гулицом во главе, сели на баркасы, по сорока человек на баркас, и тихо двинулись к острову под стены крепости. Матусовы плыли в первом баркасе. Волны шумно плескались в борта. Дождь лил потоком, и ветер бросал лодки в стороны. Баркасы тихо двигались по воде.
- Стой! - вдруг произнес Степан, почувствовав, как ударилась их лодка о шведское судно. - Причаливай, братцы, и, кто в Бога верует, за мной! - и он, ухватившись руками о высокий борт шхуны, вспрыгнул на палубу.
Перед ним выросла какая-то фигура и что-то проговорила, махая рукой.
- Не пугайся! - сказал Степан и махнул тесаком, отчего фигура глухо крякнула и опрокинулась.
За Степаном влезли уже другие, ощупью пошарили по шхуне и, найдя якорную цепь, стали тянуть ее, но она оказалась без якоря.
В этот миг вдруг ярким заревом запылала одна из шхун, и уже без всякой осторожности раздались голоса:
- Шхуны на цепях! Не увезти! Топи их! Жги!
Словно ярость охватила Матусовых. Они схватили топоры и, бросившись вниз, стали рубить бока судна.
В то же время раздались пушечные залпы - и весь берег, весь остров словно ожили.
- Бей, жги! - раздавались крики, и пушки грохотали, разрушая свои же суда.
- На лодки! На лодки!
Матусовы выскочили. Словно иллюминация, яркой полосой пылали громадные шведские шхуны. Русские уже все попрыгали в свои лодки и с веселым хохотом отплывали назад, а вокруг них, шипя и пеня воду, сыпались шведские ядра.
- Здорово! Ха-ха-ха!
- Вот так фортеция! - хохотали Матусовы.
Едва все сошли на берег, Гулиц сказал им:
- Поздравляю вас сержантами!
- Рады стараться! - гаркнули Матусовы, действительно обрадованные такой милостью.
Царь похвалил Гулица и Гордона, но продолжал канонаду все последующие дни.
Матусовы сидели в кабачке и в сотый раз рассказывали про свою ночную атаку.
- Их, кургузых, на каждой шхуне по какому-нибудь десятку было. Мы их и того.
- Эх! - вдруг крикнул Савелов, - прямо бы вплавь бросился и голыми руками драться пошел.
- Действительно! - подхватили захмелевшие друзья, - нешто это - война! Сиди и пей!
- Я убегу! - мрачно сказал Фатеев, а сидевший в углу кабачка Яков только тяжело вздохнул.
Он жаждал подвигов, ратного дела, а тут - на! сиди "как лягушка на болоте".
В первое время его занимала бомбардировка, но потом это зрелище, повторявшееся изо дня в день, стало казаться уже однообразным.
"Один пойду, - думал он, - подкрадусь к шведам и разорву им стену. Надо попроситься".
Но в тот же день Петр в своей избушке держал генеральный совет. В своем казакине и с неизменной трубкой в зубах он сидел верхом на скамейке, а на другой скамейке, против него, сидели Меншиков, Шереметев, Голицын, Гордон, Гулиц, Апраксин и остальные начальники. Царь произнес:
- Придется штурм делать. Пушки так распалились, что сами стреляют. Придется их все переливать, а палить уже боязно. Зимы не дождаться, и я мыслю, что швед изрядно истомился и истощен в довольствии. Опять же у них там бабы, и то нам на руку. Только как штурм вести?
- Как? - первым ответил Меншиков. - Взять солдат и идти!
- Охотников! - подтвердил Голицын.
- Фортеция-то крепка больно.
- А наш солдат еще крепче!
- Нечего и говорить много, - решительно заявил Шереметев. - Вы, генерал, - обратился он к Голицыну, - крикните охотников и завтра на заре в путь!
- Слушаю! - ответил Голицын.
Петр усмехнулся.
- Ну, штурм так штурм! Господин фельдмаршал уже отдал приказ, а нам, капитанам, ему не прекословить! С Богом! - серьезным уже тоном сказал он Голицыну.
Тот поклонился и вышел.
Петр помолчал несколько мгновений и потом тихо сказал:
- Много крови прольется!
- А потом уже и отпразднуем сию викторию! - веселым тоном закончил Меншиков и заставил царя улыбнуться.
- Братцы! - вваливаясь в кабак, закричал какой-то солдат. - Охотников зовут фортецию брать! Кто охоч?
- Я! я! я! - загремело вокруг, и все, повскакав со своих мест, бросились вон.
Яков оказался впереди всех. Он побежал, куда бежали все гурьбой.
Уже начало смеркаться.
Пылал костер, гремел сухой дробью барабан и голоса выкрикивали:
- Кто охоч идти на штурм, отделяйся!
Яков так рванулся вперед, что вокруг него сразу поредела толпа, и очутился перед Голицыным. Тот стоял с двумя офицерами и, увидев Якова, спросил:
- Хочешь?
- Хочу!
- Дело трудное.