На Оймякон, на Колыму
Михаил Стадухин был у воеводы Головина. Петр Петрович встретил неласково. Сам за столом сидел, а гость стоял. Позвал слугу.
- Что принес нам, знатный казак?
- Лисью шубу да одну пластину соболя.
Головин покосился на Стадухина.
- Обеднял, видно?
- Обеднял.
- Я вас всех за ушко да на солнышко. Воруете у государя. Ни один казну без воровства не сдал. Куда просишься? На Не-рогу небось?
- На Нерогу.
- За такую реку, где серебро - лопатой черпай, за службу, которая царю нашему Михаилу Федоровичу угодна и люба, лисью шубу принес? Стыдись, Стадухин. Не видать тебе Нероги. Я добро помню, милостью не обижу, но Нерога - человеку вежливому. Ты у меня пойдешь на Оймякон. Набирай четырнадцать казаков - и с богом.
Михаил Стадухин поклонился до земли.
- Благодарствую, благодетель мой, Петр Петрович, за милость твою.
Головин махнул рукой.
- Пошел, пошел, да попробуй только с Оймякона-то без собольей шубы на мое плечо прийти! - и засмеялся. Пошутил.
А смех жесткий, с намеком.
Не прошло и двух недель, а Михаил Стадухин был готов в дорогу. Дежнев взял с собой жену и Любима, заколотил дом, корову с теленком отвел на корм якуту Манякую. Думал через год вернуться, а судьба по-своему распорядилась. По рекам, по морям, по горам и болотам странствовал Семен Дежнев двадцать лет.
Оружие, одежду, хлеб пришлось покупать на свои деньги. В сто пятьдесят рублей обошелся подъем. А поход был трудный и небогатый.
Холодно на Оймяконе. С реки Момы да с реки Ламы приходили сюда тунгусы, алданские якуты, а коренных людей не было.
О своей жизни на Оймяконе рассказали казаки в пространной челобитной. Вот она:
"Царю и государю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси бьют челом холопы твои государевы ленские служилые люди: Мишка Стадухин, Артюшка Шестаков, Мишка Коновал, Гришка Фофанов, Семейка Дежнев, Вавилко Леонтьев, Вторко Гаврилов, Сергейка Артемьев, Артюшка Иванов, Бориско Прокофьев, Ромашка Немчин, Федька Федоров. В прошлом, государь, во 7149 году посланы мы, холопы твои государевы, из Ленского на твою государеву службу на Оймякон-реку к твоим государевым ясачным людям - к якутам, и мемельским тунгусам, и аламунскому тунгусу Чюне ради твоего государева ясачного сбору. Божьей милостью и государевым счастьем с тех якутов и с мемельских тунгусов ясак твой государев на нынешний, на 7150-й год взяли сполна и с прибылью.
В апреле, в седьмой день пришли ламунские тунгусы в ночи войною и казачьих коней побили, и якутских кобыл, и коней побили же и якутов убили пять человек да служивого человека Третьяка Карпова убили, а двух человек ранили, а того Чюну называют холопом. А нынче, государь, служить твоей государевы конные службы не на чем, а в наказе твоем государевом написано, что нам велено проведовати новые земли, а на Оймяконе жити не у чего, никаких людей нет, место пустое и голодное. А которые якуты жили, и они с того разорения пошли на Лену, на старые свои кочевья. Сказывал нам, государь, холопам твоим, якут Ува, что-де есть река большая Мома, а на той-де реке живут многие люди, а тот Оймякон пал устьем в ту Мому. Нынче мы, холопы твои государевы, слышали про ту реку и про те многие люди, пошли на ту реку Мому и тех людей сыскивать - тебе, великому государю, послужить.
Милосердный государь, царь и великий князь Михаил Федорович, пожалуй нас, холопов своих, вели, государь, наше бедное разоренное челобитие принять в Ленском Петру Петровичу Головину да Матвею Богдановичу Глебову да дьяку Еуфимию Филатову, чтоб наша бедность и разорение тебе, великому государю, была ведома и про наше службишко было явно.
Царь, государь, смилуйся, пожалуй".
Открыть новую реку - значило учинить прибыль государю, воеводе и самому себе. Открытие ради бессмертия казаков не волновало.
Колыму открыли в 1643 году потому, что до 1643 года казаков устраивали более близкие пастбища. Но людей в Ленском остроге становилось все больше. Старые казаки из подчиненных вырастали в командиров и, щеголяя друг перед другом, уводили свои отряды на край света и, наконец, достигли его. Когда же эти новые командиры были убиты чукчами, или отосланы с почетом в Москву, или посажены на цепь за воровство, новые простые казаки стали еще более новыми командирами. Им тоже не терпелось открыть какую-нибудь речку.
А открывали Колыму вот как.
Дмитрий Зырян собрал на Яне соболей, отправил казну в Якутск, а сам пошел на Индигирку, с Индигирки на Алазею. Там казаки поставили острожек, собрали с юкагиров первый ясак. С казной - в семь сороков соболей - послал Зырян в Ленский острог Федора Чюкичева, который и рассказал в Якутске об этом славном походе, о том, как плавали по Индигирке, по морю, по Алазее, как воевали с юкагирским князцом Ноочичаном, как взяли в плен Шамана и Шаман открыл, что от Алазеи в трех днях езды на оленях течет в море великая река Колыма, на той реке русских не бывало, а живут на ней бесчисленные люди, и те люди о русских тоже не ведают, а соболей у них, зверя и рыбы что волос на голове.
Из четырнадцати человек Зырянова отряда девять было ранено в боях с Ноочичаном, и на Колыму русские идти побаивались. Тем временем пришли на Алазею морем с Оймякона Стадухин с товарищами.
Для начала казаки передрались, но к Зыряну ездил Дежнев и уладил дело. Отряды объединили, начальником стал Михаил Стадухин, а Стадухин долго думать не любил, сел на коч, взял с собой одиннадцать казаков - всех своих да Зыряна - и пошел на Колыму.
Первое зимовье с тыном вокруг поставили в самом устье, на протоке, а потом перебрались пониже, туда, где впадает в Колыму Анюй.
Назвали зимовье Нижнеколымск.
НА КОЛЫМЕ
Зырян
Прибежала испуганная Сичю.
- Дерутся!
Семен набросил на плечи шубу, вышел на крыльцо. У сторожевой башни собралась толпа. Возвышаясь на голову над всеми, стояли друг против друга Стадухин и Зырян. Семен опрометью бросился разнимать. Опоздал. Ворвался в круг в тот миг, когда ударил Зырян. Удар вышел больше хлесткий, чем толковый, но Стадухин упал, и лицо стало заливать кровью. Теперь надо было ждать ответного удара. Стадухин пружинисто выпрыгнул на обе ноги. Поднял правый кулак и стал покачивать телом, набирая разгон для удара. Ударил хитро, левой, под сердце. Пришла Зыряну очередь сидеть на снегу, тереть лицо и ловить ртом ускользающий воздух. Встал. Семен было сунулся в круг, его оттащили. Зырян покряхтел, опустив руки, согнулся раз-другой. Вздохнул.
- Становись! - крикнул.
- Стою, - ответил Стадухин.
Зырян махнул его по боку, сплеча. Михаил подлетел в воздухе, кувыркнулся - и плашмя к ногам неподвижной толпы. От боли пополз на четвереньках, падая грудью на снег, вскакивая и опять падая.
Зырян стоял в середине круга, ожидая, пока противник отойдет. Михаил пришел в себя и ударил Дмитрия Михайловича опять под сердце. Дмитрий Михайлович рухнул и не двигался. К нему побежали было, но он сел вдруг, отстранил толпу обеими руками. Откинулся навзничь, подышал и начал подниматься.
- Кончай, мужики, загубите друг друга! - крикнул Семен.
Зырян поискал его глазами, нашел, улыбнулся.
- Ничего, Семен! Отлежимся. А ты, Стадухин, вставай, бить буду.
Ударил и сам повалился. Лежали голова к голове.
- Мой удар! - цедил сквозь зубы Михаил. - Отдышусь только, вставай.
- Не бойсь! Встану.
- Проклятые! - Семен ударил о землю шапкой и убежал.
Бойцы все еще лежали на снегу, когда на сторожевой башне пальнули из большой затинной пищали.
Казаки ринулись по домам за оружием.
Охая, помогая один другому, поднялись драчуны, нашли на снегу кафтаны, натянули их. Путаясь ногами, побежали к сторожевой башне.
На башне стоял Семен Дежнев.
- Где? - спросил, задыхаясь, Стадухин.
- Здесь, дома. Сами себя забьем до смерти - тунгусам и юкагирам воевать не надо.
Собрались казаки с пищалями, копьями, саблями. Хохотали.
- Миритесь, начальнички! - решили.
- Ладно, - сказал Стадухин. - Мирюсь. Только прежде дай сдачи дам, чтобы зла на тебя не помнить, чтоб все поровну.
- Бей, - сказал Зырян.
Встал. Стадухин развернулся во все плечо, казаки аж подзажмурились, а вдарил шутейно, ладонью.
Обнялись. Поцеловались.
- Ко мне пошли! - зашумел Семен. - Коль дело миром, ко мне в дом.
- Абакан! Сичю моя дорогая! Принимай гостей.
Из морошки да из клюквы хмельное на стол явилось. Подавала Сичю по-русски. Сначала в русском сарафане - бойцам, в другом платье, попроще, - другим казакам. И третья смена была, а четвертая развеселила: вышла Сичю в меховой кухлянке.
- Казаки, - закричал Стадухин, - голова я над вами?
- Голова.
- Так что ж вы, сукины дети, жену мне не найдете. Надоело на чужих глазеть, чужому счастью завидовать. Находи мне жену - и все!
- Найдем, Михаил сын Васильевич! - гаркнули.
- Коль так! А ну-ка сбегайте в мою избу, принесите-ка вина белого. Стадухин - человек богатый, угощает!
Семен осторожно стал выспрашивать, из-за чего приключилась драка. Зырян отмахнулся.
- Поспорили о том, где не бывали, чего не видали. Из-за Новой Земли.
- Я говорю, - вмешался Стадухин, - что Новая Земля не остров, а пребольшая и чудесная, знать, страна. Идет она долго Севером до самой Яны и до Большого Каменного Носа. Когда на Яне службу государеву несли, видел я с товарищами землю эту, высокую, ледовитую.
- А я чаю, - объяснил Дежневу Зырян, - велика больно получается земля эта. Я чаю - нет земли, а вот островов в Студеном море несчетно.
- Есть земля на Студеном море! И великая та земля. Холодная, как у нас, а потом теплая, как в Китае.
- Нет земли - острова…
Мудрый Дежнев поспешно встрял в разговор.
- А я вот про мамонтов думаю. Большой был зверь, да и тот от холода весь извелся. Знать, и на Колыме тепло в давние времена было. А потом лед одолел. Вот я и думаю: а может, когда море не Студеным, а теплым было, были в нем острова, а как наступил холод, так острова те льдом срослись и стали сплошным камнем от Новой Земли до Большого Носа.
Стадухин засмеялся.
- Мели, Емеля, твоя неделя.
Подоспело белое вино. Пили. Хмелели.
- А ну-ка, Семен, шахматы ставь! - крикнул Стадухин.
Шахматы Семен выставил, обыграл быстро. Стадухин вспылил:
- Знаю, что силен ты. Давай так.
Снял у Семена королеву, туру и пешку.
- Обыграешь - три четверти хлеба с меня, выиграю: жену твою три раза поцелую.
- Не пойдет. Жена моя - человек, не вещь.
- Гордый ты больно, Семен. А я начальник твой. Кто вас на Колыму привел? Я, Стадухин. Играй! Не хочешь, чтоб жену твою целовал, весь хлеб твой заберу, проиграешь если.
Казаки примолкли, посматривали косо: уж больно куражился Михаил Стадухин. Был он пьян-пьян, а смекнул, что выгоднее всего разменять фигуры баш на баш, а там королева останется, тура - несдобровать Дежневу.
Пока охотился за конем, попал в ловушку - королеву за слона пришлось отдать. Коня прозевал. Сменял туру за другого слона Дежнева. Хоть сил побольше осталось, да Дежнев пошел конями пешки щелкать, а потом двинул свои, и пришлось Стадухину менять на них фигуры. Играл до самого мата и получил его.
В ярости через стол кинулся на Дежнева, схватил за грудки, рванул. Кафтан на Семене лопнул, и увидели на его груди кожаный мешочек.
- Бедняком прикидываешься, а денежки на груди носишь.
Сорвал мешочек, и выпало из него письмо на пергаменте. Потянулся к нему рукой, а Семен сплеча по лапе. Подхватил письмо - и к стене, на которой сабля висела.
Протрезвел Стадухин. Глаза сощурил.
- Три чети хлеба завтра получишь. Мое слово - слово. Кафтан сегодня пришлю. Всем готовиться к походу. Добирать с тунгусов ясак, в Якутск пора казну везти. Реки вот-вот вскроются…
Пошел из избы, казаки за ним.
Зырян один позадержался.
- Не врага ли нажил себе, Семен?
- Похоже. Да бог милостив.
- Особо не пугайся. В обиду не дадим. А письмо, что на груди носишь, спрячь получше. Не даст оно покоя Стадухину.
- Спасибо, Зырян. Бог милостив.
Ясак собрали, как всегда, с прибылью. Собрали миром, только род красавицы Калибы встретил русских войной. Взяли соболей силой, а Калибу взял в жены Стадухин. Заприметил он девушку, вошел к ней в юрту и вылетел кубарем. Калиба мимо него - и бежать. Казаки погнались за ней, а Стадухин на них волком: "Сам догоню!" Полдня где-то носились, а к вечеру привел Стадухин в казачий лагерь довольную, успокоенную жену.
- Ну, теперь можно и в Якутск, - сказал Стадухин. - Собирайся, Зырян, с тобой казну повезем, за нас на Колыме Семейка Дежнев останется да Иван Беляна.
Невесело было, когда пошел вниз по Колыме ладный коч Стадухина. Уходили в поход товарищи, оставляли на трудную жизнь. Узнают юкагиры да тунгусы, что русских в Нижнеколымске осталось вдвое меньше, поднимутся войной, пойдут отбивать аманатов.
Аллай
И война пришла.
В середине июня юкагирский князец Пелева прикочевал со своим родом к Нижне-колымску. В острожке жили аманаты, которых Стадухин взял у Пелевы. Дежнев забеспокоился, хотел прогнать юкагиров, но Пелева сказал, что его род скоро откочует, справит праздник убоя тонкошерстного оленя и уйдет подобру-поздорову.
Дежнев поверил Пелеве, но казакам велел ухо держать востро.
Выпал на праздник солнечный день, без ветра, с утренним морозцем. Сопочки стояли нарядные от снега, полыхали на солнце белеными холстами, а те, что были в тени, синели, как рождественские русские ночи.
В стойбище юкагиров зашумели спозаранку. Перед урасами женщины запалили костры, а перед большой урасой Пелевы огонь был такой, что языки пламени отрывались от костра и плыли по небу, на спине густого дыма. Молодые мужчины и женщины в нарядных одеждах встали перед большой урасой и дружно кричали на оленей, которых подгоняли старики. Они кричали ритмично, но одно и то же:
- Хо-хок-хок-хок! Хо-хок-хок-хок!
Дети совали в огонь стрелы и пускали их, горящие, из луков на все четыре стороны. Взрослые потрясали тяжелыми копьями.
Дежнев с товарищами стоял на башне и следил через бойницу за юкагирами.
- Уж больно разошлись что-то! - сказал Втор Катаев.
- Духов они от скота гонят. Поорут, постреляют и оленей забивать начнут.
Так оно и было. Женщины пошли разбрасывать на четыре стороны кусочки колбасы, а потом мужчины начали колоть оленей. Забивали телят, взрослый скот били парами - оленя и олениху.
Полилась обильно кровь, и юкагиры возрадовались еще больше: матери кровью телят мазали детей и других членов семьи. Каждая семья имела свой особый знак. Эти знаки рисовали кровью на лбу, груди, подошвах ног.
Мясо, кости, шкуры понесли в урасы, а больше всего в большую урасу Пелевы.
- Вот что, казаки, надо нам свой пир затеять, - сказал Дежнев. - Приглашать они нас придут скоро, а нас больно мало, чтобы на пиры ходить. Пусть Пелева с нами будет, пусть наше ест, пьет. Аманатов в амбар запереть нужно, от греха подальше.
В стойбище гремели бубны.
Пелева явился с десятью воинами. Дежнев и тут схитрил, казаки разобрали их себе по домам. Юкагирам объяснили, что у русских нынче тоже праздник и что у русских такой закон: гости должны быть в каждом доме. У ворот остались Втор Катаев да Андрей Горелов.
Юкагиры тоже были с головой. Подослали к сторожевым мальчишек - дескать, посмотреть русские дома. Втор взял да и пустил их в острожек. Мальчишки - шмыг, шмыг к амбару, запор сбили и давай кричать по-своему. Гости выскочили из-за столов на улицу и бежать к воротам. Мальчишки бегут, аманаты бегут, воины бегут, казаки шумят! У Втора с Андреем голова кругом пошла.
А Пелева, как услышал базар, выхватил из меховых своих одежд русский кинжал - и Дежневу в грудь. Семен упал, а Пелева из дома и к своим.
Только Дежнев был Дежнев. Под кафтан спрятал железную рубашку, не задел его кинжал. Схватил Семен аркан и за гостем. С крыльца метнул, захлестнула петля горло, упал Пелева, ногами забил.
Тут и Втор с Андреем опомнились. Один стал палить по стойбищу - уже шли оттуда воины, другой по Пелеевой дружине. Одного убили, остальных в плен взяли.
Стал Семен пытать Пелеву, что и как, узнал недобрую весть: на казаков идет большой тойон Аллай, а воинов с ним пять сотен.
Хотел Семен взять с родичей Пелевы выкуп оленями, целое стадо хотел забрать, а казаки соболей запросили.
Дежнев говорит им:
- Война с Аллаем у нас будет долгая.
Осадит острог, на охоту не побежишь, у юкагиров не возьмешь, своей еды не ахти много.
Иван Беляна пошел против Дежнева.
- На кой черт нужны олени! Их пасти надо. Попередохнут с голоду. А Аллай то ли нападёт, то ли нет, то ли пять сотен у него воинов, то ли пять десятков, то ли есть он, а может, и нет его. Может, его Пелева придумал.
- Ну глядите… - сказал Семен.
Взяли выкуп соболями.
Пелеву и его двух воинов отпустили. Свернули юкагиры стойбище, ушли, а ночью вокруг Нижнеколымского острога запылали многие костры.
Никто не заснул в Нижнеколымске. Небо стояло такое черное, что выпавший снег тоже был темен. Небо устрашало тьмой, земля устрашала пространством, а костры с высокими злыми головами обещали пожар, кровь, убийство. Ах, как далеко были от маленького острожка покой и дружелюбие!
- Вот и Аллай пожаловал, - сказал Беляне Семен. - Не пятьдесят у него воинов, а пятьсот, а то и вся тыща. Не придумал Аллая Пелева, будет Аллай поутру крепость брать.
- Кишка тонка! - рассердился Беляна.
- Да у нас тоже не шибко толстая. На север который тын глядит - хлипок совсем, а вторую башню не достроили.
- Перевоюем, Семен Иванов, мы твоего Аллая.
- Может, и перевоюем. Его сегодня напугать надо. Коль убежит, успеем крепость поправить, успеем едой запастись, а не то плохо нам будет.
- Как ты его напугаешь, Семен Иванов?
- А вот этак…
И тайно ушли из крепости десять человек.
Семен выбрал себе самый большой костер. Где, как не у большого костра, стоит ураса Аллая? Подкрался совсем близко. Возле огня воины, человек двадцать, слушают, что старик говорит. Старик хорошо одет - может, шаман, а может, сам Аллай.
Вход в у расу ярко освещен огнем костра. От урасы ложится на мох большая подвижная тень. Кажется, что это сама ураса шевелится. Семен Дежнев пополз в эту тень. Полз долго, замирая и вылеживая не шевелясь томительные бесконечные минуты. Старик у костра говорил все громче и громче. Это было на руку Дежневу. Проскользнул к урасе, прислонил к пологу мешочек с порохом, развязал его и, чертя на земле пороховую тропку, пополз назад.