И вдруг сильный порыв ветра отбросил в сторону спасительную тень. Ветер отклонил пламя, и показалось Семену, что его глаза встретились с глазами старика. Может, так оно и было, но ударили по кострам казацкие пищали. Повалились убитые, закричали раненые. Заметались в испуге юкагиры.
Семен высек кремнем искру. Заплясала на снегу огненная змейка. Погасла на миг. Ослепительный шар вырос и развалился с грохотом возле большой урасы. Ураса запылала, и Дежнев, пятясь в ночь, увидел, как выскочил из нее высокий молодой юкагир, а за ним - жены. Это и был Аллай.
Казаки вернулись в крепость, а юкагиры, бросив урасы, бежали. И, словно преследуя их, загорелся на небе призрачный терем северного сияния.
Утром казаки собирались идти за добычей, да не тут-то было: вернулся Аллай.
Полтора месяца сидели казаки в осаде.
Кончилась мука, съели собак.
Женщины обдирали с бревен тына кору, мололи ее и пекли соленые лепешки. Чего было много в Нижнеколымске, так это соли.
А пороху и зарядов тоже осталось мало. Аллай не только морил казаков голодом, он каждый день водил своих воинов под стены острожка, и с каждым днем все труднее и труднее отбивали казаки натиск юкагиров.
Однажды Сичю сказала Дежневу:
- Совсем плохо, Семен. Последнюю кору с тына содрали, на три дня хватит.
Сичю была совсем черная, да и у Семена остались нос да глаза. Семен собрал казаков. Сидели они перед ним заросшие, черные от пороха, в грязных рваных кафтанах. Не то что постирать - поменять одежду не было ни охоты, ни сил.
- Не пора ли, казаки, кончать Аллая? - спросил Семен серьезно.
На него уставились мрачно и с надеждой. Когда не было и капли ее, от любой малости ждали чуда.
- Сегодня велю баню топить. Нельзя во вшивости нашей победить сильного. Мыться всем! Всем надеть лучшую одежду.
- Ну, а как же Аллая победить? - спросил Втор Катаев.
- Как помоетесь, скажу.
Тот день был для казаков жирный: прибежал под стены песец. Пока Дежнев говорил с казаками, Иван Беляна, сидевший на башне, крикнул:
- Семен, песец возле ворот гуляет.
Спотыкаясь от спешки, от слабости, Семен забежал на башню. Казаки прильнули к щелям тына. Песец почуял опасность и уходил в сторону юкагиров. Никто не стрелял. Лучшим стрелком был Семен, и нельзя ему было промазать.
- Далеко уже, - выдохнул за спиной Дежнева Беляна, и в тот же миг грянул выстрел. Песец закрутился на месте, упал, вскочил и лег замертво.
Втор Катаев отворил ворота и бросился к песцу. Он уже был совсем близко от зверя, когда от юкагиров с копьями побежали к русскому самые молодые и быстрые воины Аллая.
Втор схватил песца за хвост, потянул и упал. Не в силах расстаться с добычей, засучил ногами по земле, словно она была ледяная, пополз на четвереньках. Вскочил, наконец, и бог знает от каких сил, побежал вдруг так, словно не было осады, не было голода, словно бежал налегке.
А песец тяжел был для голодного человека, больно долго воевал Втор без роздыху. И когда он вбежал в ворота, за ним ворвались храбрые юкагиры. Их было человек двадцать, но они были лучшими воинами Аллая, и Аллай был с ними.
За этим отрядом шли в бой главные силы юкагиров, и Дежнев понял: не сумеют казаки закрыть ворота - конец. Отвлекая на себя Аллая и его воинов, а все они знали, что Семен у русских начальник, побежал он по Нижнеколымску, и юкагиры погнались за ним. Уж почему - так бог знает, принесли его ноги к дому. Здесь он повернулся лицом к врагу, поднял пистолет - и рухнул: Аллай выстрелил в него из лука.
Стрела пробила шлем и вошла в голову. Стреляли юкагиры стрелами из кости лося, только один Аллай бил железными стрелами, и пришлась его стрела на долю Дежнева.
От радости подпрыгнул Аллай, бросил в сторону лук, подхватил правой рукой копье, побежал добить Семена. И вдруг крикнули ему:
- Стой!
Успел Аллай увидеть: на крыльце русского дома якутская женщина, в руках у женщины лук. Свистнула, как приятель, стрела и вошла в горло, предательница. Упал тойон. Попятились в страхе юкагиры, а тут ударили на них сзади казаки да аманаты, и ни один юкагир не вырвался из крепости. Оборонять тын было тяжко, слишком мало казаков осталось возле него, слишком много юкагиров рвалось в Нижнеколымск, но когда бросили им через стену тело Аллая, угомонились, отошли.
Из высокой небесной тьмы упала на Семена белая звезда. Она летела к нему, летела, а когда упала ему на голову, тьма отошла, и Семен увидел чернобровое лицо Сичю, а потом стены своей избы и казаков вокруг лавки.
- Отошел? - спросил Беляна.
- Отошел.
Почуял Семен, что ласкает его Сичю своими теплыми руками, застеснялся, нахмурился.
- Погоди, Сичю.
Глядит Семен, казаки лицами побелели, помылись в бане, видать, кафтаны на них свежие, новые.
- Спасибо, - сказал казакам Семен. - Спасибо, что послушали меня. Ушли юкагиры, нет?
- За стенами. Шум у них стоит, а не ушли.
- Как Аллая-то прогнали?
- Нет Аллая. Твоя Сичю кончила его. Если бы не она, не было бы у нас с тобой разговору, да и нас, должно быть, тоже не было.
- Спасибо тебе, Сичю, - Семен улыбнулся, поискал ее глазами, а женщины и след простыл, на улицу убежала.
- Тело-то где Аллая? - спросил Семен.
- Лезли через тын шибко. Бросили им.
- Зря. Выкуп за него надо было взять. Едой.
- Какой там выкуп! Не брось мы его, не удержали бы острожка.
- Ну, воля божья… С песцом-то как сделали?
Ответил опять Иван Беляна:
- Сало его вонючее аманатам отдали, а тушку еще не делили. Эх, Семен, не жена у тебя - чистый алмаз. Здоровенную ворону подстрелила.
- Слушай, Беляна, Втор-то живой?
- Помер. Копье сквозь сердце прошло.
- А раненых много?
- Шибко один ты, остальные ничего, на ногах. Аманата еще убили.
- Сколько же всего-то нас теперь, в остроге-то? Голова кружится, скажи.
- С тобой четырнадцать казаков, шестнадцать аманатов осталось, десять баб якутских да одна моя, Настя. Всего-то, значит, сорок человек и один.
- Вот что, Иван. Ставьте общий котел, варите песца и ворону тоже. Поделите всем поровну, по скольку себе возьмете, по стольку и аманатам дадите. При них мясо дели, по-честному. Да воды побольше налейте в котел, вода будет жирная, она не хуже мяса живот накормит и согреет. Кости же соберите. Их раза три можно варить с пользой.
Беляна было заворчал, но Семен остановил его.
- Аманатов, Иван, нельзя обижать. Они верны нам. Без них плохо было бы, а изменят если - совсем никуда. Без аманатов не разогнать нам Аллаево войско. А не разгоним сегодня, завтра не разгоним и никогда уже не разгоним.
Замолчал, собираясь с силами.
- Слушай меня, Беляна. Надумал я бой с юкагирами. Сколько лодок у юкагиров на реке?
- Много. С двадцать не будет, пожалуй, а много.
- Уходить надо из острога. Накормишь людей, чтоб сила в них вернулась, и пойдем на юкагиров. Сделаем так. Я с тремя казаками встану перед воротами.
- Семен…
Дежнев сердито отмахнулся.
- Молчи, Беляна, слушай. Я с тремя казаками встану перед воротами, со мной пойдут четверо самых верных аманатов и все одиннадцать баб. Баб надо одеть в мужское, луки им всем раздай да рогатины. Ты возьмешь восемь казаков да сам девятый будешь. Когда они на меня ударят, ты на них с левого бока навалишься и гони от реки. А как погонишь, все мои бабы, аманаты и казаки побегут к реке на те юкагирские лодки.
- А что, если они за ними погонятся, в спину-то легче бить?
- Вот тут мы и пустим с правого бока всю дюжину аманатов да с ними двух казаков. А все они пусть возьмут шесты, шесты те намажут смолой, зажгут и со страшным криком - на юкагиров. Все добрые пищали я возьму себе. Пока бабы будут бежать к лодкам, пока вы с двух сторон будете бить Аллаевых воинов, я по ним из середины палить буду. А случится если - побегут юкагиры, тогда тех казаков и аманатов, что с бабами будут к лодкам бежать, заворачивай на ворогов и гони.
- Семен, а ты-то как?
- Мне, Беляна, бежать от Нижнеколымска нельзя. Я тут за хозяина, и ноги у меня сегодня не умеют бегать.
Юкагиры шли на острожек всеми силами. Шли медленно и грозно, шли в молчании, мстить за своего тойона и великого воина Аллая. Их шествие было неотвратимым, как смерть. Ничто не могло остановить этот скупой на жесты, беспощадный гнев, ничто не могло ускользнуть с их дороги.
И вдруг ворота острожка распахнулись, и навстречу юкагирам выбежал казачий отряд. Отряд поставил перед собой шесть бердышей, а на бердыши оперлись черноглазые пищали. К пищалям подвели под руки русского начальника. Голова перевязана, белая рубаха, красные штаны.
Велика была ярость юкагиров, но они были воины, и передние пошли тише. Ни разу еще русские не выходили из-за стен на открытый бой, было над чем призадуматься.
Русский начальник поглядел, закрываясь ладонью, на воинов Аллая и наклонился над пищалью. Затрепетали храбрые сердца юкагиров, они шли еще вперед, но знали: вспыхнет через миг молния, и кто-то из них упадет, и кровь окрасит зеленые мхи.
Молния грянула, и юкагир в центре упал, и полилась кровь на зеленые мхи. Полыхнула еще одна молния - и упал другой воин, и еще четыре раза русские злые духи нападали на юкагиров и забирали их жизни в другой мир.
Остановилось Аллаево войско в замешательстве. Полетели в русских стрелы, а русские пустили свои стрелы! Русские стрелы были с железными наконечниками. Юкагиры подбирали их и отсылали назад.
Казаки успели перезарядить пищали, но юкагиры подошли совсем близко, и плохо пришлось бы Семену, если бы не Беляна.
Он ударил вовремя, сначала из пищалей, а потом с рогатинами в руках пошел на юкагиров слева, и они, отхлынув от Семена, поворотились к нему.
Андрей Горелов вел третий отряд, и он опоздал, немного, но опоздал. Надо было ударить спустя мгновение после Беляны, а он замешкался. Юкагиры пришли в себя, разделились на два отряда и потеснили Беляну к острожку и опять пошли на Семена.
Семен бил без промаха. Казаки заряжали ему пищали, аманаты и женщины пускали стрелы.
Настя, жена Беляны, сидела позади всех с Любимом на руках. Сичю воевала.
Семен понял, что удар Беляны пошел прахом, и шепнул своим казакам:
- Если не поможет Андрей Горелов, отступайте с бабами в крепость. Успеете. Я их задержу с аманатами.
Андрей Горелов ударил наконец. Как черти, выскочили его аманаты с длинными горящими шестами. Бросились на правое крыло юкагиров, и те в ужасе от пламени, от неведомой русской хитрости шарахнулись к центру, ломая его, и все вместе бросились назад, к своему лагерю.
Путь к лодкам был открыт, но Дежневу показалось, что это победа, и он крикнул казакам:
- Гони!
Казаки и аманаты ударили юкагирам в спину, и бой, казалось, был уже кончен, когда юкагиры разошлись вдруг влево и вправо, и на русских помчались - ну прямо дьяволы! Они мчались на оленях, с копьями, с гиком и визгом. Это вернулся из тундры тойон Пелева.
- Назад! - закричал Дежнев. - Бабы - в крепость!
Он остался один со своими пищалями и знал наверняка - все кончено.
И все было бы кончено, но у счастья своя никем не угаданная жизнь.
Грозный грохот потряс небо. Олени метнулись в стороны, сбивая и юкагиров и казаков, роняя всадников. По Колыме плыли кочи. Кочи приставали к берегу, казаки спрыгивали на землю и мчались в бой. Юкагиры заметались.
- Спасены! - сказал Семен, вытирая со лба кровь и пот.
К нему подбежал огромный детина.
- Семен! Дежнев! - поднял, чмокнул в усы. И Семену показалось, что кочи и разгром юкагиров - это только бред: откуда было взяться на Колыме глупому устюжанину Митяю?
- Да Митяй же я! Забыл, что ли? - кричал великан, но у Дежнева не осталось больше сил, он сел на землю, потом лег и закрыл глаза. Когда он их открыл, то увидел Зыряна. Сомнения быть не могло - все это пригрезилось, и, наверное, все уже казаки убиты и сам он убит.
- Очнись, Семен, - говорил Зырян. - Победа.
- Откуда ты взялся? - спросил Семен, не открывая глаз.
- Новоселова на море встретили. Вез он мне наказ воеводы быть на Колыме приказчиком.
Семен разом сел.
- Так не убит я, что ли?
- Живой! - засмеялся Зырян. - Смотри, кого тебе привез.
- Здравствуй, дядя Семен!
- Узнал меня?
- Да как же тебя не узнать-то?
- И я тебя узнал.
Митяй кинулся обнимать Семена.
- Погоди, - отстранил его Зырян. - Видишь ведь, кровь из головы течет. Перевязать надо.
- Сичю жива?
- Жива, Семен! И Любим жив.
- А другие как?
- Семеро вас осталось, казаков.
- Половина, значит. Вовремя ты пришел, Зырян.
Семен встал, потрогал повязку на голове и потом только крепко расцеловался с Зыряном.
- И со мной давай! - заревновал Митяй.
С Митяем трижды обнялся. Потом тихо шли по полю. Много было убито.
- Смотри ты! - сказал вдруг Дежнев. - Пелева.
Пелева лежал, схватившись руками за копье. Он вдруг шевельнулся, открыл глаза. Копье оторвалось от земли и ударило Зыряна в бок. Зырян упал, обливаясь кровью…
Пелеву убили. Зыряна понесли в крепость.
Болел он долго. Кашлял кровью. А через год умер.
Так закончилась война с бесстрашным и могучим юкагирским тойоном Аллаем, так закончилась жизнь русского морехода, воина, открывателя новых земель Дмитрия Михайлова Зыряна. Называли его казаки промеж себя Ярилой. Он открыл реку Алазею и вместе со Стадухиным Колыму. Всю жизнь собирал царю ясак, черных мягких соболей и умер, как полагается герою, бедным. Плакали по нему дюжина казаков да одна якутская баба. И то славно! По другим товарищам своим казаки не плакали.
С Колымы в Якутск, из Якутска в Москву пошла-пошла грамота: мол, сними ты, царь-государь, со своего царского довольствия твоего служилого человека Дмитрия Михайлова Зыряна, потому что ни денег ему твоих, царь, ни хлеба, ни соли, ни слова твоего ласкового не надобно. Плыла та грамота по рекам, катила в санях, поспешала верхом, а Москвы все не видать было: уж больно далека Москва, высока. Сколько еще лет будут колымские казаки отписывать свои грамоты царю Михаилу Федоровичу, не зная о том, что его душу за упокой уже поминают.
НА МОСКВЕ
Царь Алексей Михайлович
Возвращались с охоты. Затравили матерого волка. Царевич Алексей сам перерезал матерому глотку, распалился, расхвастался, и все радовались тоже.
Наставник царевича Борис Иванович Морозов дал вдруг лошади волю, и все поскакали, тесня и обгоняя друг друга. Резвее были сердечный товарищ наследника, одногодок Афанасий Матюшин и, конечно, сам Алексей. Первыми пересекли поле, врезались в молодой березняк.
- Афонька! - крикнул царевич. - Уводи!
Матюшин попридержал коня, дожидаясь, чтоб его приметила свита, а наследник, увертываясь от деревьев, дал стрекача в сторону.
Сбило шапку - засмеялся. Хлестнуло по лицу - опять засмеялся. Вырвался на опушку - и кубарем через коня.
Стояло расписанное облаками небо. Алексей потянул воздух в себя, в носу захлюпало. Вся морда небось в крови. Разом вскочил, потыкал кулаком в бока - целехонек.
Вспомнил о коне. Красный, шелковый, лежал он на синей осоке. Попал ногой в колдобину - начисто переломил: кость наружу вышла. Встал виновато Алексей перед конем на колени.
Отцу расскажут - ведь не будет ругаться, заплачет ведь.
Поиграть охота, Алексей? Нельзя: наследник ты. Свернешь себе шею - смутам быть. Убийствам, войне, мору. Поиграть охота, Алексей? Нельзя. Нельзя царям играть. Терпеть надо.
Отец-то, бедный человек, с шестнадцати лет в царях. В царях ведь!
- Вставай! - заорал на коня Алексей. - Здрав будь! Велю!
Коня била дрожь, косил на человека большим глазом.
Алексей заколотил руками об землю, обжигая ладони осокой. Вскочил. Захлебываясь до икоты слезами, вытянул нож.
- Погоди, боярин!
Перед Алексеем стоял мальчишечка.
Как одуванчик голова, глаза большие, темные, как болота.
- Возьми мою лошадь, а твоего коня поправлю. Отец мой лошадник, он поправит.
Алексей снял с руки перстень.
- Дарую! Сердце у тебя доброе, человек!
Мальчишечка повертел перстень, поймал алмазом солнце и засмеялся.
- Горит-то весь!
- Где лошадь?
- Тут, сейчас приведу. Сено убираем. Отец заодно бортничает. Дупло нашел богатое, мед качает. Ты сбрую пока снимай со своего.
Мальчишечка убежал.
Алексей снял сбрую с коня, а сам молился, чтоб выжил, выдюжил его прекрасный скакун.
Лошадь была крестьянская, с большим животом, с тяжелыми, сильными ногами. Алексей усмехнулся и стал снаряжать ее. Она была смешная, добрая, эта лошадка, в царском уборе из золота, серебра, редких каменьев.
Прыгнув в седло, Алексей сразу же тронул повод, чтоб скорее убежать от погубленного коня, чтоб не застала его здесь свита.
Повернулся к мальчишечке, помахал ему.
- Шапку мою поищи в лесу. Она дорогая, в каменьях вся. Тебе дарю.
…Борис Иванович как увидел царя на кляче, так и похолодел сердцем. Закричал было, а наследник посмотрел на него кротко и сказал тихо:
- Ни о чем меня спрашивать не велю. Коня моего искать не велю. Отцу об этом не велю говорить.
Позвал к себе испуганного Матюшина, весело стал рассказывать про своего сокола, которого подарил ему отец, расписывал прелесть охоты, мечтал вскоре устроить соколиную потеху.
Борис Иванович взмолился:
- Алексей Михайлович, нельзя же на такой кобыле в Москву показаться. Что народ скажет? Послы иноземные что скажут?
- Дайте мне другую лошадь, - согласился Алексей.
Москва встретила тишиной. Тишина показалась выжидающей, и каждого в отряде охватила тревога.
В Кремль въезжали через Спасские ворота. Здесь царевичу шепнули, что батюшка царь Михаил Федорович плохонек.
Всю ночь не спали.
Собрались на половине царицы. В страхе ожидали вестей из покоев.
Молились.
От многих поклонов воздух колебался, и свечи перед иконами размахивали пылко огненными языками, и тени женских фигур мчались по стенам и потолку бесшумными, вкрадчивыми воронами.
Алексей хотел уйти, но мать не отпустила от себя.
Пришел Борис Иванович Морозов. Пришел смиренный, медлительный, но Алексей угадал по нему, что всего минуту назад тот был в деле. Он всегда что-то устраивал.
Успокоил царицу, успокоил царевича.
- Бог милостив, обойдется. Веселей будь, я вон нынче шапку тебе новую заказал. Сто шестьдесят восемь жемчугов на шапку отпустили…
Царевич улыбнулся, а учитель помчался творить государственные дела.
Алексей забылся в молитве, но забытье и горячая молитва были ложью. Он знал, что этой ночью станет царем. Чем сильнее знал он это, тем яростней молился, но молитва не могла победить наваждения. Алексей зарыдал.
Мать позвала его к себе. Он сел возле ног ее, положил голову на колени и позволил ласкать себя. Он давно уже не был мальчиком, а был наследником престола и не знал материнской ласки. Теперь он был мальчиком в последний раз. У него умирал отец, ему было жалко отца, ему было страшно за будущее, ему хотелось спать: он устал на охоте, а спать не полагалось. И он уснул.