Он показал правой рукой в воздухе, как расписалось командование, и похлопал Бесчинского по плечу. Тот тяжело вздохнул, сообразив, что Буштаб и в самом деле обскакал его, подписав где-то ("Но где?!") акт капитуляции.
Обманул, чертов ассириец!
Лошадь с кабриолетом офицер отобрал "для нужд кайзер-кенигсарме", и делегация ушла восвояси пешком.
- Непонятно, почему так мало немецких войск? - сказал Бесчинский. - Куда они подевались?
Боровский поглядел в сторону заводов и увидел вдали серую колонну, двигающуюся в Таганрог по другой, параллельной дороге.
- Вот, извольте видеть, - сказал он с таким торжествующим видом, точно это он ведет колонну занимать родной город.
- Так или иначе, мы, управцы, вступаем в свои должности, - заключил Боровский. - Кстати, Алексей Дмитриевич, - обратился он к городскому голове, шагавшему по пыльной улице предместья, - как вы полагаете поступить с выплатой нам жалованья за время вынужденного отстранения?
- А вы что полагаете? - спросил Михайлов признанного авторитета - Бесчинского.
- А как же иначе? - удивился Бесчинский. - Никто из служащих управы не должен материально пострадать из-за захватчиков власти!
- Никто из старших служащих, - внес поправку Михайлов.
Встретилась извозчичья пролетка. После краткого спора решено было ехать втроем, с тем чтобы Боровского и Михайлова извозчик доставил в управу, а Бесчинского отвез затем домой. Спор, собственно, касался частного вопроса о том, кому именно из трех сидеть на скамеечке, приделанной к козлам. В конце концов спиной к движению согласился поехать Боровский, потому что Бесчинский сослался на свое лидерство в партии кадетов, а Михайлов напомнил о своем лорд-мэрстве.
- Первому лицу в городе неудобно въезжать в город спиной к встречающей публике, - сказал Михайлов.
Однако встречающей публики на этот раз не было. Город будто вымер. По улице с музыкой "Вахт ам Райн" и с барабанами уже шли немецкие войска. Упитанные лошади везли солидные пушки. Вступившая в Таганрог воинская часть, видимо, располагала точнейшими картами города, потому что, ни у кого не спрашивая дорогу, колонна безошибочно направилась к казармам, а господа офицеры - по квартирам, где их ласково и с искренней радостью встретили местные крупные купцы.
- Вот народ, у которого царит порядок, - с восхищением сказал Боровский. Михайлов и Бесчинский только вздохнули.
Назавтра жизнь города, как казалось эсдеку Михайлову и кадету Бесчинскому, вошла в свою колею. Заводы работали, лавки торговали, в управе стучали машинки. Вступил в свои права начальник милиции - местный адвокат, назначенный на эту должность еще при Керенском. Усатые городовые, переименованные тогда в милиционеров, снова стояли на постах и снова кричали плохо одетому человеку: "Куда прешь?!"
Немецких солдат и офицеров почти не было видно. Надо думать, они получили приказ "не раздражать население". Время от времени производились аресты среди рабочих и облавы по ночам в пригородах, но это совсем уж мало интересовало зажиточную часть города.
Вскоре таганрожцы узнали, что немецкие войска заняли и Ростов. Видимо, взятие Ростова давалось не легко, и, между прочим, им пришлось оттянуть из Таганрога войска. Именно к этому времени относится неожиданный обстрел Таганрога с моря…
…С приходом немцев снова в залах Коммерческого клуба были натерты желтым воском паркетные полы. Молчаливый столяр починил и подкрасил мебель. Старшина клуба богач Негропонте купил за собственный счет шелк на новые оконные драпри. Он же справил швейцару мундир с позументами. Клуб открылся для игры в карты и для увеселений.
Среди завсегдатаев клуба в часы игры появилась новая фигура: немецкий комендант, худой и высокий майор, - барон фон Гюльтлинген. По его словам, он оставил в Германии огромные поместья. Однако играл он по маленькой.
Сначала игроки стеснялись серого немецкого мундира, потом привыкли и весело приветствовали барона, который говорил по-русски и любил веселую шутку на немецкий манер. Например, когда кто-либо с грустью во взоре бродил по залам клуба, явно проигравшись вдрызг, комендант с невинным видом поздравлял его с выигрышем и первый хохотал над кислой улыбкой неудачника.
Однажды днем толстяк Негропонте, ведавший в клубе хозяйственной частью, осматривал с печником чердачное помещение. Пока печник проверял исправность дымоходов, Негропонте от нечего делать взглянул в слуховое окошко и обмер.
В те времена клубное здание было одним из самых высоких в городе. Из слухового окна просматривался весь город и Азовское море, с трех сторон осаждавшее Таганрог.
Негропонте, в прошлом капитан греческого торгового судна, сохранил еще былую зоркость. Он лениво оглядел морской горизонт и вдруг увидел в дальней дымке вспышку пламени, как будто кто-то зажег в двадцати верстах отсюда свечку и тотчас ее задул.
Потом Негропонте услыхал какой-то негромкий удар, точно в дальней комнате хлопнули дверью.
- Кирие елейсон! Господи помилуй! - испуганно воскликнул Негропонте. - Пушечный выстрел с зюйд-веста!
Не слушая печника, сообщавшего ему тем временем результаты осмотра дымовых ходов, Негропонте ринулся вниз, в первый этаж, в игральную комнату. Вбежав в угловую, Негропонте быстро оглядел игроков и, сразу заметив фон Гюльтлингена, метавшего банк, подбежал к нему и, чуть задыхаясь от быстрого бега, сообщил:
- Эмаста, кто-то из орудий стреляет по городу! Как бы в подтверждение раздался хотя и глухой, но все же более ощутимый выстрел и металлический звук разрыва.
Игроки побледнели. Негропонте объяснил, что с чердака видно, откуда идет обстрел. Майор отрывисто скомандовал:
- На чердак! Шнеллер!
И, надев зачем-то каску, которую он во время игры клал на маленький столик для кофе, комендант зашагал за побежавшим рысцой Негропонте.
С чердака теперь отчетливо было видно, что стрельба идет с какого-то судна, видневшегося на горизонте. Разрывы приближались к тем пригородным кварталам, где находились казармы, занятые ныне немецкими солдатами.
- Шестидюймовка! - сказал Негропонте. - Но кто стреляет?!
- Большевики! - сквозь зубы произнес барон.
Он сбежал с лестницы на улицу и куда-то помчался в своей чистенькой немецкой коляске, запряженной парой сытых немецких лошадок.
Немецкая комендатура помещалась в особняке, ранее принадлежавшем умершему немцу, владельцу шорной мастерской. Дежурный фельдфебель Кнох, в прошлом преподаватель пения в немецкой средней школе, тощий немец, страдавший выпадением прямой кишки, доныне не мог примириться с тем, что, предъявив приемной комиссии такой веский довод, как выпадающая кишка, он все же был забрит в армию. Уныло отвисшие седеющие усы, бледные, плохо выбритые щеки и кислый взгляд из-под очков не создавали в общем идеального типа воина. Барон и без того недолюбливал этого кисляя, а тут еще выяснилось, что дежурный по части совершенно не в курсе событий. Он даже, оказывается, не слышал выстрелов!
- Очевидно, герр барон, у меня и слух задет тоже, - с беспокойством пояснил дежурный, вытянувшись по уставу, но не являя от этого более воинского вида. - Я прошу вас направить меня на комиссию с участием врача-ушника!
- Молчать! - рявкнул фон Гюльтлинген, багровея. - Вызвать часть по тревоге!
Фельдфебель ударил в колокол, и в уставные минуты во дворе выстроилась воинская часть - все, что оскудевший фатерлянд мог выделить для несения гарнизонной службы в Таганроге. Остальные подразделения были отправлены командованием в Ростов, на Батайский фронт, и в Екатеринослав, в окрестностях которого было "неспокойно".
- Соединить меня со штабом корпуса! - скомандовал майор. Кнох с редкой для него быстротой стал крутить ручку телефонного аппарата, видно сообразив, что дело принимает плохой оборот.
- Обстрел города с моря! - крикнул через пять минут майор в телефонную трубку. - Возможен десант! Необходимо подкрепление!
Видно, командир корпуса не сообщил ему в ответ ничего утешительного, потому что комендант положил трубку, явно нервничая, и вышел к выстроившимся солдатам.
- Рут! Смирно! - покатилось по двору. Сделав три шага навстречу, младший офицер, толстый с обвисшими щеками ландштурмист, отдал рапорт, после чего майор, не командуя "вольно", обратился к солдатам с короткой речью:
- Солдаты! Нам приказано сражаться за наш дорогой фатерлянд и, если понадобится, умереть!
По вытянувшимся лицам пожилых солдат было ясно видно, что им неохота ни сражаться, ни тем более умирать. Майор сердито приказал им принять походный строй и выступить. Он повел серую колонну по направлению к Петрушиной Косе, туда, куда, по-видимому, был нацелен удар большевиков и где предстояла высадка их десанта. Вся надежда была на быструю подмогу артиллерией и солдатами хотя бы из Екатеринослава; но большевики едва ли станут дожидаться прибытия вражеского подкрепления. Задача майора заключалась в том, чтобы, по возможности, задержать продвижение десанта. Едва ли возможность была велика!
Фон Гюльтлинген, конечно, не знал, что именно произошло в Ейске, куда отступили таганрогские революционные рабочие и красногвардейцы. Кто-то здесь пустил провокационный слух, будто Таганрог вовсе и не занят немцами и что ничего не стоит захватить его с моря. Предложение снарядить десант было на заседании городского комитета большевистской партии отвергнуто как явно авантюристическое.
Однако не все подчинились решению. В конечном счете из Ейска флотилия, обладающая крупнокалиберными орудиями, двинулась к таганрогским берегам для захвата города с моря.
На судах находилось до десяти тысяч человек. Люди были охвачены благородным стремлением выбить немцев из Таганрога, тем самым облегчив положение советских войск на Батайском фронте. Но не было ни четкого военного плана, ни четкого командования. К тому же суда десантной флотилии оказались совсем не приспособленными для десантных операции. Часть флотилии - в основном Мелкосидящие суда - приблизилась к берегам и высадила - с опозданием! - людей, а часть - и как раз наиболее мощные, но именно поэтому глубоко сидящие корабли - отстала. Флотилию разбросало; некоторые суда дрейфовали в районе Платово, другие приблизились к Золотой Косе; частично флот оказался у Петрушиной Косы.
Среди таганрогской буржуазии началась паника. Однако деваться было некуда. Обстановка исключала попытку бежать, да и куда? Это было время, когда один из поэтов-сатириконцев, сам неоднократно бежавший от власти рабочих и крестьян, сочинил парафраз лермонтовских строк:
Бежать? Но куда?
На время не стоит труда,
А вечно бежать невозможно.
Хуже всего была неизвестность. Обратиться к городскому голове Михайлову за информацией? Но он сам до такой степени испугался глухих раскатов орудийных выстрелов, отдававшихся в его ушах отзвуком тяжкой поступи красноармейцев, что почти весь день пребывал в большом, глубоком и комфортабельно обставленном погребе здания городской управы. По крайней мере, снаряд не достанет!
И вдруг через три дня, на радость Бесчинского, Михайлова и клубменов, в городе снова появились немецкие военные! Из-за медлительности командования десанта немцы успели получить подкрепление…
На этот раз шли отборные части немецкой оккупационной армии. Бросалось в глаза обилие артиллерии и ее крупный калибр. Несколько штабных машин везли генерала с моноклем в глазу и двух-трех полковников. Колонна проследовала с музыкой через город, частично осела в прежней комендатуре и прежних казармах, а большая часть пехоты направилась на марш по двум параллельным улицам, Петровской и Николаевской, к выходу из города, мимо шлагбаума и больницы. Когда пропылил последний ряд колонны, фельдшер Иван Иванович отвернулся и со злостью сплюнул.
А вечером фон Гюльтлинген вновь появился в клубе, встреченный на этот раз особо почтительными поклонами. К удивлению клубменов, он не сел за стол, а, строго оглядев в монокль бородатых и толстых партнеров, сказал:
- Господа, германский армий еще раз спасаль вас, вы понимайт?
Все дружно подтвердили, что дело обстоит именно так.
- Альзо, - продолжал барон, - как вы думайт поступать?
Все испуганно переглянулись, первым нашелся Негропонте:
- Германскому командованию хох! - закричал он тонким голосом.
Все нестройно в свою очередь крикнули "хох!".
- Благодарю, господа, - отрывисто сказал барон, - но вы должны благодарить кайзера официально. Это есть ваш долг, и германский командований ждет.
Все переглянулись, не понимая, чего домогается комендант. Судя по его надменному виду и строго поджатому рту, это не была шутка.
Первым догадался гласный городской думы помещик Платонов.
- Благодарность германскому командованию вынесет дума! - взволнованно воскликнул он. - Кто здесь гласные?
Он оглядел комнату.
- Да почти все!
- А как городской голова? - с сомнением спросил Негропонте. - Он ведь социалист?
- Чепуха! - раздалось со всех сторон. - Да он рад до смерти! На этот раз ему был бы от большевиков капут!
- Очень хорошо, - более милостиво отозвался комендант и первым сел за карточный стол.
Назавтра в три часа дня должно было открыться заседание думы. В два часа в кабинете головы сидело несколько деятелей эсеровской, эсдекской и кадетской партий. Это были местные старейшины и шейхи. Они обменивались мнениями о предстоящем вотуме благодарности германскому командованию. Видно было, что некоторые из собравшихся испытывают чувство неловкости. Но успокоение внес Бесчинский. Он сказал:
- Господа, мы всегда будем иметь то моральное оправдание, что действовали под принуждением. Нас заставили вотировать ману милитари, вооруженной рукой!
Такая формула обрадовала и облегчила совесть тех, кто чувствовал себя не очень ловко. Но таких, видимо, было меньшинство. Остальные испытывали искреннюю благодарность к немецкому генералу, который отвел опасность от города…
…Вся местность у Петрушиной Косы, где с таким роковым опозданием высадился наконец десант, была поделена подоспевшей германской артиллерией на квадраты и закидана снарядами дальнобойной артиллерии. В десанте были большие потери, а у немцев незначительные. Как же тут не благодарить?!
Михайлов, слегка волнуясь, объявил заседание думы открытым. Тотчас поступило предложение объявить германскому командованию благодарность от имени населения Таганрога за "спасение города". Вскочил Платонов и дополнил предложение:
- Возложим цветы на могилу убитого за спасение города обер-лейтенанта фон Бека!
- Возражений нет? - спросил Михайлов, торопившийся покончить с этим делом.
Неожиданно из задних рядов поднялся небольшого роста пожилой человек, с рыжеватой бородкой, крепко тронутой сединой, и с каштановыми кудрями. Это был местный старый и популярный беспартийный врач, доизбранный в думу после Февральской революции "от трудового населения".
- Это неслыханно! - начал он превосходно поставленным баритоном. - Немцы убили тысячи русских, а мы, вместо того чтобы служить панихиду, хотим отслужить молебен в честь тех, кто, ничем не рискуя, произвел расстрел! Опомнитесь, господа!
Все сидели затаив дыхание. Авторитет старого врача был в городе велик, многих из здесь присутствующих он лечил еще детьми. Однако можно ли так оконфузить людей? Ну, пусть бы совсем не голосовал или даже проголосовал против, зачем же публично говорить то, что обязательно дойдет до немцев и может вызвать нежелательные последствия?!
Первым нашелся Михайлов. Он был человек пришлый, у этого врача не лечился и знал о нем лишь то, что старик невыносимо "бестактен".
- Больше желающих говорить нет? - быстро и несколько нервно крикнул Михайлов. - В таком случае ставлю на голосование. Кто за предложение?
- С цветами? - задумчиво спросил кто-то.
- Да! За предложение выразить благодарность и возложить венок на могилу германского офицера, сложившего жизнь за друзи своя!
В упоении Михайлов заехал в евангельский текст. С какой, собственно, стороны таганрожцы - члены Коммерческого клуба - были "друзи" уроженца Вестфалии Августа Бека?! Впрочем, разбираться в мелочах было некогда. При голосовании нашлось несколько человек, не поднявших рук, но в сумятице это осталось почти незамеченным.
- Принято! - сказал Михайлов.
В лютеранскую кирху, где лежал на постаменте труп обер-лейтенанта Бека, непосредственного помощника барона, вошли старшины Коммерческого клуба Негропонте и Платонов. Впереди шагал городской глава Михайлов в парадном кителе.
Он торжественно нес букет чудесных белых и желтых роз.
- Колоссаль! - негромко произнес барон фон Гюльтлинген с явным удовлетворением.
Номер "Правды"
Шестьдесят лет тому назад в Таганроге поселилась учительница французского языка мадам д'Еспар де Перль, старая француженка, с морщинистым накрашенным лицом и кокетливо завитыми буклями.
Историю своего появления в Таганроге она рассказывала по-разному. То выходило так, что она, жена генерального прокурора Франции, первая красавица и самая остроумная женщина Парижа, была похищена внуком маршала Мюрата, который "сам в душе Мюрат", то она - соперница Сары Бернар, неоднократно возбуждавшая своей игрой зависть в великой актрисе. Во всех случаях история кончалась тем, что враги и завистники добивались и добились изгнания мадам де Перль… именно в Таганрог.
Скорее же всего, ее вывез из Франции в качестве гувернантки какой-нибудь богатый таганрогский купец, а потом, когда дочери подросли, согнал со двора: вот ей и пришлось перейти на амплуа преподавательницы.
В юности я и сам брал у нее уроки французского языка и близко знал ее и Яшу Мельникова, о котором пойдет речь дальше.
Жила мадам де Перль в "Европейской" гостинице, снимая номер помесячно, со скидкой. В номере стоял ореховый письменный стол, за ширмой из старинной узорчатой ткани целомудренно пряталась узкая девичья кровать. От ширмы и от пыльных оконных занавесей шел смешанный запах нафталина и приторных французских духов.
В три часа дня мадам де Перль обедала. Обед в ресторане стоил дорого, а упорно и долго копившая деньги старая француженка умела быть экономной. Готовила ей у себя на дому пожилая коридорная горничная Степановна.
Степановна и мадам де Перль очень дружили и любили поболтать, хотя первая не знала французского, а вторая - русского языка.
Пока мадам де Перль ела борщ, осторожно разжевывая мясо вставными челюстями, Степановна стояла, сложив руки под фартуком, прислонившись к кафельной печи, и ревниво наблюдала за тем, чтобы мадам де Перль съедала порцию без остатка.
- Epatant! - говорила француженка, отложив ложку и целуя себе кончики пальцев.
- Нравится, - с удовлетворением отзывалась Степановна.
Разговор по душам начинался.
- Ах, Франция! - восклицала мадам де Перль на своем родном языке. - Ах, как там умеют приготовлять соусы и супы! Мой бог, когда я вспоминаю суп из черепахи…
Она снова целовала себе кончики пальцев. Степановна слышала знакомое слово "суп" и обижалась:
- Супу захотелось! Так ведь в нем никакой съедобности, в вашем супе.