Ясней ясного увидел король в лицемерном возмущении коварство, какое совершено ясновельможными за его спиной, но не успел ничего ответить наглецам: дикая боль пронзила голову, кинжалом прошлась по спине - и он потерял сознание. Увидев это, Заберезинский крикнул панически:
- Лекари! Скорей! Влетели в опочивальню лекари, метнулись, расталкивая расфуфыренных панов, к изголовью королевского ложа, и почти сразу же один из лекарей грустно констатировал:
- Вы убили короля дурной вестью.
- Не чересчур ли ты разеваешь рот, эскулап?! - гневно припугнул лекаря Радзивилл-младший. - За подобное оскорбление ясновельможных можно лишиться языка, а то и головы!
Лекари поспешили вон из опочивальни.
Вечером того же дня, что в Кракове начали читать завещание Александра, об этом от курьера, скакавшего в Киев, узнал князь Глинский. Первым его желанием было, пришпорив коня, скакать в Краков, однако разум взял верх: без королевской гвардии в Кракове он станет легкой добычей ясновельможных, которые вполне могут оковать его, а то и лишить жизни. Если они решились на такое кощунство, как обнародование завещания при живом короле (Глинский еще не знал, что оно подложное), то можно ли ждать от них добрых поступков и заслуженного в столь нелегкой сечи почета? Если же он поведет гвардию спешным маршем, тогда князя вполне могут обвинить в том, что он хочет захватить трон. Да, он возмечтал о троне, когда король Александр доверил ему править страной, но разве мыслил о захвате трона силой? Нет! Избрание сеймом - одно; захват силой - совсем иное.
"Объяснюсь с Александром, въехав в Краков не ранее назначенного времени", - решил князь.
Однако почти перед самым Краковым встретила его весть о кончине короля, и все то, о чем он собирался говорить с Александром, потеряло смысл. Князя ждала полная неизвестность, и все же он не изменил себе: послал, как делал всегда, возвращаясь в стольный град с победой, гонца с извещением, когда въедет с гвардией в город.
Вроде бы все пошло своим чередом: улицы полны народа, цветы летят под копыта его аргамака, под копыта коней королевских гвардейцев - будто не объявлен в столице траур, люди ликуют искренне, понимая значение одержанной над крымцами победы.
И вот последний поворот к Ратушной площади. В связи с трауром королевский оркестр может не прибыть на площадь, но отцы города, по обычаю, должны встретить героев-победителей - гвардию и их командира - низким поклоном, воздавая им по заслугам.
Но что это?! Площадь полна народа, а из городских властителей никого нет.
Скребнула обида по сердцу кошачьими когтями, но князь Глинский, делая вид, будто все идет нормально, продолжил путь к Королевскому дворцу без остановки. Ворота дворца открыты, но перед ними нет ни одного ясновельможного, кто бы встретил победителей.
- Отчего-то паны-патентанты не встречают нас? - с недоумением спросил воеводу Домбровского князь Глинский, который, впрочем, не мог не понимать причины такого явного пренебрежения, и хитрил, задавая этот вопрос.
Должно быть, прощаются с покойным королем, - ответил воевода.
- Может быть. Но возможен и заговор. Против Сигизмунда-наследника. Давай на всякий случай поступим так: отдыха гвардейцам не дадим, а прикажем половине их остаться в казармах в полной готовности, второй половиной заменим все караулы. Возьмем дворец под свое око. Без моего и твоего слова никого во дворец не впускать и не выпускать. Со мной неотступно - полусотня. Я сам ее отберу.
Воевода Домбровский оказался прав, предположив, что ясновельможные находятся у ложа покойного. В одном он ошибался: собрались они там не ради прощания с королем или замаливания своих грехов, а рассчитывали на то, что Глинский непременно придет проститься с покойным, тут они князя и арестуют. В соседней комнате знака заговорщиков ожидала пара десятков дворцовых стражников и кузнецы, которые должны были оковать правителя якобы за измену и попытку силой захватить трон.
- Попляшет у нас, схизматик-правитель! - со злорадством предвкушали ясновельможные свою полную победу над князем Глинским.
- Уморим голодом горе-правителя!
- Только туда ему дорога!
Паны кощунствовали у одра, вовсе не считая, что грешат, обсуждали, как устроить торжественную встречу наследника трона Сигизмунда и как дать ему понять, что именно их усилиями шагнул он из полунищего бытия к славе и богатству, но сделать это так, чтобы не оскорбить его братского чувства, обвинив в смерти Александра князя Глинского, приславшего якобы с вестью о победе требование уступить ему трон.
Заговорщики даже принялись обсуждать текст письма, горячась и, как обычно споря, без всякого удержу, но вдруг дверь распахнулась, и к ложу, на котором лежал почивший король, уверенно прошагал князь Михаил Глинский. Преклонив колено, скорбно опустил голову.
- Пора? - шепотом спросил Заберезинского Радзивилл-младший. - Даю команду?
- Погоди немного, - ответил таким же тихим шепотом Заберезинский. - Пусть простится, - и добавил с Ухмылкой: - Последние его минуты без оков.
Михаил Львович поднялся и повернулся к притихшим ясновельможным панам. Радзивилл-младший шагнул было к двери, чтобы позвать готовых к действию стражников и кузнеца, но первые же слова князя Глинского словно жесткая узда остановили его.
- Панове! Пользуясь правом дворного маршалки, я сменил все караулы. Те стражники, которые должны были арестовать меня, отпущены по своим домам. Я оставил только кузнеца. Для него вполне может найтись работа.
Радзивилл-младший и Заберезинский побледнели, и Михаил Глинский, увидев это, подумал: "А не оковать ли в самом деле этих? А то и всех сразу, обвинив в заговоре?"
У него вновь возникла мысль о престоле. Кто сейчас сможет помешать ему обрести королевскую корону? Вся гвардия встанет за него горой. Это вполне понятно: ратники любят сильных, а он в очередной раз показал свою силу.
"Они считают, что я объявлю себя королем, даже надеются на это".
Однако гвардия - это еще не вся Речь Посполитая, а тем более - не вся Европа, путанная замысловатым переплетением королевских семей. Пустят ли они в свою среду его, служивого князя, хотя и довольно знатного древнего рода, - вопрос великого значения. Скорее всего - нет. Избрание на сейме по воле Александра Казимировича Ягеллона вполне бы примирило королевские семьи с новой фигурой, с новой, вполне возможно, династией: если на первых порах не встретят его с распростертыми объятиями, то уж терпеть будут вынуждены. Довольно много лет провел Глинский при дворе императора, во дворах королей Испании, Франции и многих других держав - везде смог добиться расположения к себе, они по сей день покровительствуют ему. "Стоит ли менять дружбу на вражду? "
Действительно, чего ему не хватает? Богатый удел в Турове, не менее пяти богатых поместий, поистине неисчерпаемая казна. Побеждая во всех походах, он при дележе добычи не забывал о себе. Сегодня важней не сам трон, сколько такой же авторитет при дворе Сигизмунда, какой имелся при дворе его брата.
Еще одна причина удерживала Глинского от опрометчивого, а вполне возможно, и рокового шага - надежда, какую подала вдова князя Киевского Семеона Олельковича.
Не единожды Михаил Львович бывал в Киеве в гостях у князя Олельковича. Его встречали с почетом, особенно когда возвращался из очередного победоносного похода против крымцев или Орды. Иногда, ради того, чтобы погостить у Олельковичей, выбирал Глинский кружной путь, а виновницей этого была княгиня Анастасия - жена Семеона Олельковича.
Еще когда он первый раз посетил дворец Олельковича и был зван на торжественную трапезу, хозяйка дома, по славянскому обычаю, вынесла почетному гостю на золотом подносе золотой кубок с греческим вином. Но не золотой блеск подноса и кубка привлекли внимание гостя, а сама княгиня: чуть-чуть полноватая, но сохранившая стройность, обворожительная ликом, которое не портили щедрые белила, кокошник и жемчужные рясна, струящиеся от висков и спадающие на плечи. Эти нити жемчуга словно были ореолом ее неземной красоты. Глаза же княгини с поволокой манили к себе волнующей таинственностью.
Она с поклоном подала кубок:
- Прими из рук моих кубок вина пенного, уважь хозяйку.
Глинский взял осторожно кубок, осушил его, как и надлежало поступить, не ощутив, однако, ни вкуса, ни аромата, и, боясь оскорбить княгиню слишком пылким поцелуем, который напрашивался без его воли, поцеловал робко ее алые губы.
Многие годы Михаил Львович словно въяви ощущал тот поцелуй на своих губах; он завидовал князю Семеону Олельковичу. И когда из Киева пришла весть о его смерти - чего греха таить - радостная для Глинского, - он поспешил на похороны киевского князя. Однако только спустя пару лет осмелился он предложить вдовствующей княгине стать его женой. Первый же ее ответ вполне обнадежил князя, и он намеревался просить короля Александра посодействовать ему в сватовстве, но события, развернувшиеся так стремительно, помешали ему это сделать.
Что будет дальше? Лучший путь один: расположить к себе Сигизмунда, дать понять ему свою силу и вместе с тем свою преданность, а уж после этого испросить позволения жениться на вдовствующей княгине Анастасии и покинуть королевский двор.
"Я обрету счастье в семье, возьму в свои руки Киев, верну ему былую славу!"
Князь Глинский с явным презрением прошелся взглядом по притихшим ясновельможным и решительно спросил:
- Когда похороны?
- Мы рассчитывали провести обряд послезавтра.
- Пусть так и останется. Возражений не имею. После похорон я со всей королевской гвардией выеду встречать Сигизмунда Казимировича.
Еще более опешили паны-патентанты, и Михаил Глинский сразу же заметил это своим опытным глазом. И в самом деле, ясновельможные лихорадочно шевелили мозгами, пытаясь понять, что задумал их противник. Скорее всего, он пленит Сигизмунда и принудит его отречься от престола в его, Глинского, пользу, и тогда их ничто не ждет, кроме оков и темниц, а то и казни. И казнят их всенародно на площади у Ратуши, как заговорщиков.
Да, ликовал в душе Михаил Глинский, торжествовал, все же сказал хотя и повелительно, но вполне спокойно:
- Исполняйте, панове, каждый свои обязанности и вместе готовьте королевские похороны.
Прошли похороны без каких-либо отклонений от установленного порядка: с великой торжественностью и столь великой печалью, которая в значительной степени была показной. Ясновельможные, поднаторевшие в придворных интригах, ловко прятали свои истинные мысли я чувства. Они даже организовали - уже по собственной инициативе - проводы королевской гвардии. Народу собрали видимо-невидимо, а музыканты королевского оркестра провожали гвардейцев до самых до ворот. Все было пристойно и выглядело дружелюбно, но стоило лишь последней сотне миновать ворота, как ясновельможные поспешили уединиться в пустующих королевских покоях.
- Что предпримем, панове? - первым спросил Станислав Кишка. - Схизматик схватит Сигизмунда, после примется за нас.
- Он не так глуп, чтобы поднять руку на законного наследника, - мудро рассудил Радзивилл-старший. - Он встретит нового короля, а мы - на обочине.
- Может, догнать его и ехать с ним? Долго ли оседлать коней да облачиться в парадные одежды?
- Он не звал нас с собой!
- А для чего нам его зов? Или мы не ясновельможные?
- Пустое, панове, - охладил спорящих Ян Заберезинский. - Достойно ли нам, ясновельможным, гоняться за схизматиком? Не унизим ли мы себя, подстраиваясь под него? Поступим так: если он встретит Сигизмунда с честью, мы выведем город на площадь у Ратуши, но повернем дело так, будто опасались ехать с дворовым марша л кой, поскольку получили донос о том, что он якобы готовит какие-то ковы. И в самом деле, чего Ради он повел с собой всю гвардию? Для охраны наследника достаточно двух-трех сотен гвардейцев. Задумается Сигизмунд над этим фактом, если его умело преподнести.
- А если Глинский пленит Сигизмунда или прикончит его?!
- Не спешите, панове. Есть противодействие и на этот случай. Сейчас же посылайте гонцов в свои имения, пусть изготовится шляхта к походу в Краков. Если схизматик расправится с Сигизмундом, мы не отворим ему ворота. Городовая стража и та шляхта, что с нами, устоят несколько дней, пока подоспеет помощь. На этом все. Действовать будем быстро, но не явно. Тайность - наиважнейшее условие. На ворота я поставлю своих верных людей, чтобы никого не выпускали без моего дозволения: не доложил бы кто схизматику о нашем уговоре.
Глинский тем временем спокойно вел своих гвардейцев навстречу Сигизмунду Казимировичу, миновав десяток верст, остановился лагерем. По расчетам князя, наследник престола должен подойти к этому месту завтра к обеду.
Расчет оказался безошибочным. Высланные вперед дозорные в полдень прискакали с докладом:
- Едет!
- Строиться по парадному расчету! - приказал Глинский, и гвардейцы без лишней суеты встали всяк на свое место.
Показались первые всадники, по сравнению с гвардейцами, празднично одетыми, они выглядели убого. У Глинского воины на холеных, одинаковой масти конях, которые лихо гарцуют под дорогими седлами и расшитыми попонами, - любо-дорого поглядеть.
"Да, не богат великий князь Литовский. На скудном содержании был Сигизмунд у брата своего", - подумал князь.
За всадниками - коляска. Тоже средней руки. Гвардейцы вскинули парадные палаши в приветствии, Михаил Глинский спрыгнул с седла и пошагал навстречу коляске. Едва она остановилась и из открывшейся дверцы спустились ступени, князь припал на колено, сказал громко:
- Твоя гвардия, ваше величество, приветствует тебя от имени Речи Посполитой. Мы здесь ради твоей безопасности.
- Благодарю тебя, дворный маршалка, за заботу обо мне, - проговорил Сигизмунд растроганно и протянул Глинскому руку.
Крепко пожали они друг другу руки. А тут и стремянный князя поднес Глинскому саблю царевича Бату-Гирея.
- Прими от меня подарок - саблю Крымского царевича, - сказал Михаил Глинский, вновь преклонив колено. - Я разгромил четыре тумена крымцев, пленив даже одного из царевичей. Он в темнице ожидает твоего решения. Саблю же эту я вез в подарок твоему брату Александру, который вручил мне войско, чтобы заступить путь врагам. Я исполнил его волю и известил его об этом, послав наместника, но, увы, саблю как знак славной победы Речи Посполитой над татарами вручить твоему брату не успел. Я скорблю об этом и передаю ее в твои руки, как память о великих ратных делах короля Александра Казимировича, как наказ столь же достойно продолжать его дело.
Это уже были лишние слова - дворный маршалка, а осмеливается давать наказы!
"Ишь ты, велико самомнение. Дай срок, укорочу крылышки", - подумал Сигизмунд.
Хотел он спросить, отчего нет ясновельможных панов, но воздержался: можно будет спросить у них самих. Зачем опускаться до откровенного разговора с дворным маршалкой, пусть даже и князем почетного рода из бывших земель Киевской Руси?
К исходу дня я намерен въехать в Краков, - повелительно заговорил Сигизмунд. - Впереди - сотня, остальные - за моими слугами. Тебе, князь, следовать при экипаже.
Привычен для гвардейцев и эскорт. Они быстро заняли свои места в королевском поезде, но недоумевали, отчего новый король не уделил им никакого внимания. Мог бы хоть поздороваться. Однако разве произнесешь вслух то, о чем думается? Возьмет кто-либо из товарищей и донесет куда следует.
В Краков въехали в установленное Сигизмундом время. На улицах полно ликующего народа, а Ратушная площадь, та и вовсе битком. У самой Ратуши - ясновельможные паны. Все до одного. В праздничных нарядах, с покорно склоненными головами. Склонились ясновельможные в поклонах, к которым не привыкли (их поведение удивило и насторожило Глинского), и все же пересилили себя ради такого великого дня.
Сигизмунд Казимирович доволен. Помахал рукой толпе, отчего она пришла в неописуемый восторг, легким поклоном поздоровался с ясновельможными.
Вперед выступил Ян Заберезинский:
- Ясновельможные преклоняют колено, ваше величество, и клянутся быть верными короне и вам, король Речи Посполитой.
Его титул не такой - Сигизмунд наследует королевство Польское и великое княжество Литовское, - но лесть ясновельможного он принял благосклонно и решил именно его спросить, отчего не выехали они встречать будущего своего короля вместе с гвардейцами и дворным маршалкой? Но спрашивать надо не теперь, не прилюдно, такие вопросы лучше задавать наедине.
Позвал Сигизмунд Казимирович на аудиенцию Яна Заберезинского на следующее утро. Не стал хитрить, а сразу же задал интересующие его вопросы:
- Вы не выехали встречать своего нового короля. Почему? Недовольны, что именно я наследую трон? Вы думали о другом кандидате?
- Не мы, ваше величество, а князь Михаил Глинский. Мы приготовились исполнть свой долг с радостью, но нам стало известно о подготовке ковы схизматиком Глинским.
- Князя Михаила принял в лоно католической церкви Папа Римский, самолично, - недовольно перебил Заберезинского Сигизмунд Казимирович.
- Нам это известно, но ведомо и то, что он потакал ясене Александра - схизматке, упрямо уговаривал покойного короля построить для нее греческую церковь, открыто выступил против удаления от схизматки греческого священника и слуг греческого исповедания. Не наше бы противостояние, Александр Казимирович уступил бы ему. Когда бы мы оказались все вместе, он всех бы нас оковал или - что вполне ожидаемо от него - мог даже лишить жизней.
- Ого!
- Да, мой король. Он давно целится на трон. Учини допрос и убедишься в правоте моих слов. Мы, ясновельможные, постараемся представить свидетелей.
Сигизмунд Казимирович надолго задумался. Было даже похоже, что он ничего не ответит, приняв слова Заберезинского за клевету, за сговор. Заберезинский напружинился, лихорадочно ища новые клеветнические доводы, которые звучали бы убедительнее, но тут Сигизмунд, вздохнув горестно, заговорил:
- Согласен: полезно учинить розыск, но сделать я этого просто не смогу. Нет ни малейшего повода оковать князя. Он - победитель. Со времени Витовта Польша не одерживала столь знатной победы над татарами-разбойниками. Это - раз. Второе… Он исполнил свой долг дворного маршалки, выехав мне навстречу с королевской гвардией для моей охраны. Подобное - не осудительно. Третье… Правители большинства стран, да и Максимилиан-император не с восторгом воспримут арест князя Глинского. Его знают и уважают почти во всех королевских домах, он, если можно так выразиться даже вхож к ним. Князь непременно обратится к ним за помощью, доказывая свою невиновность. А через факты, ясновельможный пан, не перескочишь.
- Но разве то, что я говорю от имени всех ясновельможных, не факты? От их же имени я спрашиваю, нужен ли вам, ваше величество, такой слуга, который в удобный момент спихнет вас, законного короля, с трона? - С подчеркнутой обидой, звучавшей в голосе, Заберезинский перешел на привычный заносчивый тон, уже не "выкая" и дав слово больше никогда не унижаться. - Можешь, Сигизмунд, позвать всех ясновельможных, они как один подтвердят мои слова. Ты, мой король, опасаешься молвы сторонней, не опасаясь обиды тех, чьими усилиями ты сменил великокняжеский титул захудалой и нищей Литвы на королевский Великой Польши.