- Не отказал. Но не в этом дело. Прежде чем писать ко мне, он послал письма с просьбами о помощи императору Максимилиану, штатгальтеру Ордена Святой Марии Тевтонской графу Вильгельму Изенбергу, подлинному хозяину Ордена, и нескольким иным правителям. Как мне удалось сведать, все они высказали ему поддержку только на словах. Князь же Глинский горит желанием отомстить Сигизмунду за поруганную честь, хочет войны с ним, а воевода он от Бога. В юные годы Глинский служил у герцога Саксонского, который очень любил воевать. Князь достиг у него великой славы и пока он еще не проиграл ни одной битвы. Ни одной! Во всей Польше нет более удачливого, умного и храброго воеводы. Так вот, с его помощью я надеюсь одолеть Сигизмунда, вернуть в отчину мою все исконно русские земли, присвоенные ляхами и Литвой в тяжелую годину, когда мы стонали под татарами. Князь Михаил, как мне доносят, уже ополчает своих соратников, и он просит поддержки моей рати.
- Ты хочешь поручить мне эту рать?! - не сдерживая радости, воскликнул князь.
- В том-то и дело, что нет.
В один миг скуксился Андрей Иванович, и от брата не ускользнуло это резкое изменение, ему даже стало жалко младшенького, который так старается доказать, что достоин большего доверия, а больше того, чем он оказывает ему сейчас, и некуда. Ни Юрия, ни Дмитрия не пошлешь к Глинскому, они вполне могут испортить все дело, проявив небрежение.
- Ты, Андрей, зря обиделся. Никому, кроме тебя, не могу я доверить столь важное для нашего отечества дело. Князь Глинский весьма обидчив. Хотя корни его исходят от Ордынского князя, но давным-давно Глинские приняли православие и не отступаются от него. Из поколения в поколение. Сам он уважаем почти всеми королевскими семьями Европы. Глинский знает себе цену и не примет опеки. С ним тебе придется сдружиться, как сдружился ты с Хабаром-Симским. Тебе это посильно. Ни Юрий, ни Дмитрий не справятся. А послать кого-либо ниже знатностью к нему я не могу. Слишком много пользы может Глинский принести нам, обласкай я его да уважительно отнесись к его знатности. Так что не куксись, а восприми поручение мое как наиважнейшее.
- А кто поведет рать?
- Воеводы. Опытные. Чтобы тоже не ударить лицом в грязь. И не одним путем, а несколькими. Так поступал наш отец, оттого и выигрывал все сражения. Вполне возможно, я и сам поведу несколько полков к Смоленску. Нам его отбить у латынян весьма важно. Город-то наш - православный, а пока он в руках ляхов, он висит над нами грозовой тучей. Сколько можно с подобным мириться? Ну как?
- Ты же, Василий, знаешь: никогда, ни в мыслях, ни в словах, ни в поступках не перечу я тебе. Мое желание стяжать себе славу воеводы, но коль скоро ты велишь иное, я расстараюсь.
- Вот и ладно. Письмо к Михаилу Глинскому уже готово. Три сотни лучших мечебитцев из моего полка тоже готовы отправиться с тобой в путь. Определи сам день выезда. Одно прошу: не волынь.
- Я готов ехать хоть завтра.
- Согласен. Только не обессудь, проводов никаких не будет. Чем тише, тем лучше.
- Вполне понимаю.
Князь Андрей не лукавил. Ему и в самом деле было ясно, что ехать нужно скрытно, путь предстоит не только по своей земле, но и по литовской. Как ни выбирай дорогу, а границу с Литвой придется пересечь, затем несколько дней ехать по неприятельской земле. Это прежде Туров был русским княжеством. Впрочем, Глинские и по сей день считают себя русскими князьями, православными. Хотя сомнительно, рассуждал князь, чтобы Михаил Глинский не принял католичество, столь долго находясь при королевских дворах, исповедующих католичество. Однако это - пустое, а главное - как тихо-мирно проехать в Туров с тремя сотнями верховых? Не с боями же пробиваться?
Василий Иванович развеял опасения брата, объявив:
- Проводник у тебя будет наинадежнейший. Еще и для подстраховки пара. Так что тебе не придется самолично выбирать путь, ломая над этим голову.
- Тайные пути ему ведомы?
- Конечно. Не сомневайся. Положись на него полностью.
Проводник вел отряд уверенно, то выбирая прямоезжие дороги, то уводя мечебитцев на лесные, петлявшие по доступной только для всадников глухомани, в которой немудрено и заблудиться, но, несмотря на все, вывел отряд точно к слиянию Пути и Сожи.
- Дальше так: Гомель обойдем стороной, взяв напрямки на Припять. Выйдем на нее близ Мозыря. Дальше мой совет: не спешить. Послав вестника к Михаилу Глинскому, устроимся на глухой лесной поляне. Перегодим, пока из Турова нас встретят. Князю Глинскому видней: либо с ратью придет, либо без нее, сам-один с путными слугами и стремянными.
- Стоит ли ждать? - засомневался князь Андрей. - До Турова - рукой подать. Лесом близ берега Припяти пройдем, вряд ли кого встретим.
- Мне, князь Андрей, царь Василий Иванович поручил довести тебя, - твердо заговорил проводник, - бесшумно до Турова. Вот я и исполняю его волю, не надеясь на авось. Как думаешь, князь, не направил сюда Сигизмунд своих лазутчиков окольцевать вотчину мятежного Глинского? То-то. А угодить на глаза лазутчикам много ли хорошего. Ради чего мы тогда татями по чащобам и через болотины вон сколько дней шли?
Смысла спорить с проводником никакого не было, и князь Старицкий согласился, сказав лишь:
- Поступай по своему усмотрению. Один только совет: не сбегать ли в Туров тебе самому?
Я ждал этого слова, князь. Уговор такой: если через три дня я не вернусь и никакой вести от князя Глинского не поступит, иди тогда сам на Туров. Сбиться не собьешься, держись берега. Только не по нему самому, а чуток поодаль. Да разъезды шли вперед и сбоку, чтобы в засаду не угодить. Ухо держи востро. Особенно на переправах. На пути - два притока: Убороть и Ствига. Оба преодолимы без спешивания, но берега в лущинах. Для засад это удобное место. А за Ствигой вот он - Туров.
- Бог даст, воротишься жив-здоров.
- Надеюсь. Три дня с места не трогайся. Проводник покинул отряд, а сотники тут же к Андрею Старицкому:
- Ловко ли вот так, без огорода стоять? Окружай и бери голыми руками.
- Что предлагаете? Засечься?
- Да. Повалим деревья в кольцо, и любо-дорого.
- Береженого Бог бережет.
- Что верно, то верно. Кольцуемся.
Во вьюках и топоры, и пилы. Пошли они в дело, и через пару часов получился хороший оплот. Держи только на всякий случай нескольких наблюдателей.
Проводник воротился к обеду третьего дня, хмыкнул, увидя плотную засеку, но тут же похвалил сделанное без всякой насмешки:
- А что? Молодцом поступили. Разумно.
- Почему один?
- Не прост князь Глинский. Перстом лба не перешибешь. Завтра на большую охоту выезжает. Чтоб, значит, твоих детей боярских со своими смешать й ввести в Туров. Там у него столько шляхты! Не счесть. Готовится, похоже, к серьезной рати, не дожидаясь даже слова царя нашего, свет Василия Ивановича. Обрадовался несказанно, встретив меня. Когда же узнал, что брат царев везет письмо, и вовсе ноги под собой перестал чувствовать. Крикнул: "Седлать коней!" Тут же, верно, спохватился. Отменил приказ. Определил - лучше без лишней огласки встретить тебя, князь, посланца государя всей России. Дойдет в конце концов до Сигизмунда, что Василий Иванович взял под свою руку мятежного князя, но чем позже это случится, тем лучше для дела. Так что придется годить нам еще денек.
Действительно, на следующий день послышался далекий лай собак: начался гон зайцев. Но вместо того чтобы охоте приближаться к стану отряда, она, похоже, удалялась. Это весьма удивило князя Андрея, он даже подумал: "Не напутал ли чего проводник, указывая место отряда?"
Вскоре, однако, все прояснилось: к засаде подъехала пара всадников с вестью:
- Через малое время здесь будет князь Михаил Глинский. Нам же велено взять с собой пару сотен ваших ратников. Смешать их на охоте со своими.
Вроде бы рискованно, но князь Старицкий, хотя и с сомнением, все же исполнил просьбу посланцев Глинского. Проникся все-таки доверием к тому, что предпринимает князь Михаил Глинский. Когда же две сотни детей боярских покинули стан, Андрей Иванович, поразмыслив, повелел:
- Покидаем засеку. Теперь нам нет нужды укрываться от возможного неприятеля.
Едва успели собрать пожитки, закрепив их к седлам вьючных лошадей, и выехать на кольцо засеки, как увидели князя Глинского на буланом аргамаке, шедшем легким галопом. Осадив коня за пару десятков саженей, он легко спрыгнул с седла и направился к Андрею Ивановичу пеше, подчеркивая тем самым свое к нему уважение.
Друг другу поклонились они, руки пожали, й Глинский спросил:
- Берет ли государь Василий Иванович меня под свою руку?
- Берет. И готовит к походу рать. Вполне возможно, она уже выступила.
- Отменно. Думаю, не здесь быть основательному разговору. Теперь, князь, если есть желание, погоняем до вечера борзыми зайцев, затем уж - в мой дворец - на пир. Там будут и те можновладцы, кто взял мою сторону против Сигизмунда. А поутру - уединимся, и письмо государево почитаем, и определим, как действовать будем.
- Принимается.
- Тогда - вперед.
Князь Андрей не очень-то любил охоту на зайцев - не интересно. Взяли борзые след и гонят, им в помощь пускают гончих, вот они несутся по следу до тех самых пор, пока не схватят добычи. Ничего не происходит на глазах. Только лай то приближается, то удаляется. Стой на поляне, пока к ногам твоим доезжачий не бросят затравленного и основательно помятого зайца. То ли дело - соколиная охота! Душа замирает, когда смотришь, как бьет сокол громадину лебедя либо журавля. Но особо захватывает, когда следишь, как сокол состязается в скорости с чирками. Соколиная охота - настоящая охота. Однако теперь не до любимой охоты. Ратное поле ждет.
Охоту закончили быстро. Не войдя в раж. Главное сделано: дети боярские царева полка вошли в город, смешавшись со шляхтичами, коих нарядил Михаил Глинский. Именно - нарядил, как понял Андрей Иванович, въехав в город, который был полон вооруженными шляхтичами.
"Да, не беспомощный проситель, - заключил Андрей Старицкий. - Готовится и сам к войне. Не шуточной, похоже".
На пиру, который ждал их во дворце княжеском, тоже людно, хотя ниже сотника за столом никого не было. Тосты откровенные: против короля, в поддержку справедливой мести оскорбленного князя Глинского.
Андрей Иванович ждал, что хозяин хотя бы словом обмолвится о нем и о грядущей помощи из России, но Михаил Глинский, посадив его рядом с собой во главе стола, лишь сказал единожды:
- Панове, это мой гость. Мы старые с ним приятели.
Слукавил, не моргнув глазом, ибо они до этого ни разу не виделись и вряд ли вообще знали о существовании руг друга.
"Не верит даже собравшимся за единым столом", - подумал царев посланник. Впрочем, поразмыслив, Андрей Иванович сделал для себя определенный вывод: не сем он не доверяет, но подозревает, что среди взявших его сторону определенно есть соглядатай, а то и не один, разве совсем без пригляда оставит Сигизмунд взбунтовавшегося князя?
Трапеза была тоже не слишком долгая. Только она начала входить в хмельную необузданность, в бахвальство, послышались за столом разговоры о том, что теперь не сносить Сигизмунду головы и свершат эту кару они - герои из героев, как князь Глинский поднялся с кубком в руке.
- Мой гость устал с дороги, - сказал Глинский. - Мы могли бы, отпустив его, продолжить пир, но разве это будет по законам гостеприимства? Поэтому, панове, осушим кубки за наши успехи, за наше здоровье, за здоровье гостя и отправимся на покой.
Когда князь Андрей вошел в отведенную ему опочивальню, он почувствовал такую усталость, что даже раздеваться ему не хотелось, сел бы вот в это просторное кресло и отрешился бы от всего. Но разве позволишь себе подобную вольность при постельничем, который стоит рядом с канделябром в руке. Разоблачился и едва опустил голову на пуховую подушку, как тут же уплыл в сон.
Утром его не будили, сам проснулся довольно рано, так ему во всяком случае показалось, но когда он вышел на крыльцо отведенного ему терема, понял: он - засоня. Двор уже жил полной жизнью.
- Князь Михаил Глинский ждет тебя на завтрак, - с поклоном известил слуга княжеский, и Андрей Иванович невольно спросил:
- Давно?
- Наш князь встает раньше солнца.
То ли упрек, то ли просто так, для сведения сказано, не ясно. "Впрочем, важна ли такая мелочь?" - подумал гость и приказал слуге:
- Веди к князю Михаилу.
Однако тот, к недоумению князя Андрея, привел его не в трапезную, а в просторную комнату с большим круглым столом в центре. Вместо яств на столе была разостлана карта польских и литовских земель.
- Обсудим перед завтраком мои планы, ты поведаешь мне замыслы царя Василия Ивановича, брата твоего, кои он не доверил письму, а уж после того со спокойной душой направимся в трапезную. Как, князь Андрей, не возражаешь?
- Нет, конечно.
- Мой замысел таков. Вот гляди. Выходим мы с теми, кто сейчас под моей рукой - а это тысяч пять, - под Гродно. Там, как меня известили мои сторонники, ясновельможный пан Заберезинский забавляется с панночками в своем увеселительном доме, как он называет свой дворец, поставленный недалеко от Гродно. Этот дворец остаточно укреплен, нам его надо взять, и лучше взять хитростью. Хозяина пленим.
Глинский не осмелился сказать, что собирается захватить Заберезинского, лишить его жизни. Следует начале приглядеться к брату московского царя, понять, что он за человек, и только тогда решить, перейти и на полную доверительность или играть с ним в кошки-мышки.
- Путь наш таков, - продолжал Глинский, - выходим мы на Пинскую дорогу, у Луненца сворачиваем на Барановичи - дорога там ухоженная, а оттуда через Волковыск и Мосты - на Гродно. Пленив Заберезинского, идем на Мозырь. Крепость эта обещала отворить ворота без боя. Туда, к Мозырю, станут подходить шляхетские отряды со всех воеводств. Поддержать меня обещали многие. Дальше действовать я стану исходя из того, сколько своей рати и по какому пути пошлет ее государь российский. Как, на твой взгляд, мой умысел? Я понимаю, нам с тобой, князь Андрей Иванович, двумя головами одну думку думать, вместе принимать и все решения.
- Верно. Именно такой наказ дал мне царь всей России Василий Иванович. Но пока из сказанного тобой, князь Михаил, мне понятно не все. Могу ли я спросить о непонятном, чтобы не вслепую поддакивать или отвергать?
- В этом, считаю, суть нашего равенства.
- Чего ради нужно пленить Заберезинского? Не разумней ли идти сразу на Мозырь. А то на Гродно пойдем, потом вновь назад весь путь, да еще с гаком?
- С ратных позиций ты совершенно прав. Но не плени я Заберезинского, кто меня поддержит? Под мою руку идет шляхта не во вред Польше, а ради восстановления моей попранной чести. Долгий об этом рассказ. Ну, да ладно. Не утаю ничего.
Он и в самом деле не скрыл ничего случившегося в Лиде, а затем в Кракове, не утаил даже своих мыслей о захвате трона, заключил же рассказ еще большим откровением, весьма огорошив этим князя Андрея:
- Шляхта видит во мне оскорбленного воеводу-удачника. Цель ее либо добиться извинения Сигизмунда и отмены своего распоряжения об отчете, либо сбора Суда чести. Поэтому я и начинаю с Заберезинского, того, кто оклеветал меня перед королем.
- Стоило ли ради этого просить царя принять тебя в подданство? Распря внутренняя, и я не вижу нужды России вмешиваться в нее. Думаю, надо бы послать мне гонца к Василию Ивановичу, изложив ему свое мнение на происходящее…
- Я сказал о шляхте, а не о себе. Мною в первую очередь руководит месть, скажу это откровенно, однако не только она. Попрание моей чести открыло мне глаза на многое, что прежде проходило мимо меня. Если меня, не выскочку, а князя с глубокими корнями знатности, удачливого воеводу - я более двадцати раз бил татар, спасая польско-литовские земли от полного разорения, не проиграл ни одной битвы, - оскорбляет какой-то Ягеллоц, ничем не блещущий, если ко мне холодно относятся ясновельможные, называя за глаза схизматиком и даже оклеветав, дабы избавиться от меня, то как притесняют тех, у кого не соль великие заслуги перед Речью Посполитой, кто менее знатен? И вот… поставил я себя на место сотен и даже тысяч людей, знатных и не очень, торговцев и черни, гулящих, кои исповедуют православие, и ужаснулся: жестокое, повседневное притеснение! Стоном стонут православные в Литве и Польше! Стоном!
Он вздохнул так горестно, что не поверить в его переживания было просто невозможно.
- Король Александр Казимирович, казалось бы, ценил меня и как советника и особенно как воеводу, но сколько я ему не подсказывал, чтобы он исполнил в полной мере брачного договора, построил греческую церковь для супруги своей, дочери Ивана Великого, сестры твоей и великого князя Московского, нынешнего государя всей России Василия Ивановича, он отделывался только обещаниями. Не мог пойти против воли ясновельможных. По их же требованию отправил в Россию всех слуг и служанок королевы, кто, как и она, исповедовал православие. Сделал это в нарушение договора. А разве это пошло на пользу королевству? Нет. И вообще, чего он добился. Уступив единожды, полностью попал под пяту ясновельможных, ими руководят не интересы страны, а свои - корыстные. Они сжили Александра Казимировича со света, посадили на трон более им послушного и не ошиблись. Сигизмунд слился с ними в единое целое, не погнушался даже коварства. Так что, князь Андрей Иванович, это далеко распря не внутренняя. Моя цель - вернуть земли, искони принадлежавшие России. А разве не такая же цель у брата твоего Василия Ивановича, у тебя, у бояр и дворян московских? Твое желание есть и у сотен тысяч православных, которые мечтают воссоединиться со своей православной отчизной.
- Выходит, шляхта не знает о твоих истинных замыслах? Получается, ты поводырь слепых?
- Суди, князь, как хочешь. Я же не вижу ничего из ряда вон выходящего в своих поступках. Пусть шляхта Думает, что ей заблагорассудится. Я-то знаю их желания. Они пришли ко мне под предлогом защиты моей чести, на самом же деле ради хорошего жалованья и надежды поживиться за счет трофеев, то есть, говоря откровенно, за счет грабежа. Вот мы и играем друг с другом в поддавки.
Противоречивое чувство охватило князя Андрея. Покоряет в Глинском его откровенность, какая мало предположительна при первом, шапочном, знакомстве, так душу распахнуть можно только будучи уверенным в себе, в правоте своей от начала и до конца. Виделась в исповеди князя и его дальновидность, взвешенность каждого своего шага, что невольно вызывало уважение. Но обман съехавшихся к нему ради защиты его чести, не кощунство ли? Тем более что это кощунство не случайное, по недогляду или недомыслию, слепое, вызванное вспышкой гнева и ненависти, а вполне осмысленное - такое нельзя не осуждать.