Но театральный успех не давал финансовой независимости. Приходилось думать о служебной карьере. И если вначале место чиновника по особым поручениям при московском военном генерал-губернаторе и удовлетворяло Загоскина, добродушного и не очень честолюбивого человека, тем более что в круг его обязанностей входило экспедиторство по театральному отделению, то затем он стал мучиться малоприятной перспективой остаться навсегда в чине титулярного советника. Следующий же чин, коллежского асессора, он не мог получить, так как не учился ни в каком официальном учебном заведении.
Поэтому Михаил Николаевич решил подготовиться и сдать требуемый правилами экзамен. В воспоминаниях Аксакова эта жизненная коллизия описывается так: "К экзамену надобно было приготовиться, и Загоскин посвящал на это все свободное от службы время, в продолжение полутора года; он трудился с такой добросовестностью, что даже вытвердил наизусть "римское право". Наконец он выдержал испытание блистательно и сам требовал от профессоров, чтоб его экзаменовали как можно строже".
Сразу оговоримся, что Загоскин вполне благополучно одолел дальнейшие ступени служебной лестницы. В последние годы жизни он был уже и действительным статским советником, и почетным академиком по разряду русского языка и словесности в императорской Академии наук. Но в 1828 году даже чин коллежского асессора (VIII класс) внес в душу Михаила Николаевича успокоение. Он принимается за создание исторического романа.
Загоскин понимал всю серьезность поставленной перед собой задачи – русского исторического романа как такового ещё не существовало. Блестящие исторические повести Карамзина, Александра Бестужева и Николая Полевого уже создали в 20-е годы прочный фундамент для возведения монументального здания отечественной исторической прозы. Неудивительно, что начало 1830-х годов ознаменовалось выходом в свет целого ряда исторических романов пусть и разного художественного уровня, но тем не менее значительных для развития нового жанра. Среди них – "Дочь купца Жолобова" И. Калашникова и "Светославич, вражий питомец" А. Вельтмана, "Стрельцы" и "Регентство Бирона" К. Масальского, "Клятва при гробе Господнем" Н. Полевого, "Леонид, или Некоторые черты из жизни Наполеона" Р. Зотова, "Последний Новик" и "Ледяной дом" И. Лажечникова, наконец, "Капитанская дочка" А. Пушкина. Как патетически, но справедливо писал Н. Полевой, "русская история, русская старина не только могут быть источником поэтических созданий и романов исторических, но, может быть, их должно почесть одним из богатейших источников для поэта и романиста".
И первым лепту в создание нового для русской литературы жанра исторического романа внес Загоскин. Первенство его не только хронологическое (его "Юрий Милославский" вышел в свет на полгода раньше булгаринского "Дмитрия Самозванца"), Загоскин, как мы уже видели из приведенных выше отзывов его современников, в своем первом историческом романе сумел наиболее глубоко затронуть чувство национального самосознания, присущее любому социальному слою в России того времени.
Для Загоскина написание "Юрия Милославского" стало своего рода творческим подвигом, испытанием всех его духовных и интеллектуальных сил. Вот как Аксаков описывает состояние Загоскина в тот период, когда "принялся он готовиться к сочинению исторического романа. Он был весь погружен в эту мысль; охвачен ею совершенно; его всегдашняя рассеянность, к которой давно привыкли и которую уже не замечали, до того усилилась, что все её заметили, и все спрашивали друг друга, что сделалось с Загоскиным? Он не видит, с кем говорит, и не знает, что говорит? Встречаясь на улицах с короткими приятелями, он не узнавал никого, не отвечал на поклоны и не слыхал приветствий: он читал в это время исторические документы и жил в 1612 году".
После грандиозного успеха "Юрия Милославского", когда Загоскин общественным мнением был поставлен почти в положение живого классика, он жаждал продолжения своего столь удачно найденного поприща. К тому же вся читающая Россия ждала от него новых именно исторических романов, и ждали все только новых шедевров. Этим взбудораженным ожиданием читателей и объясняется предвзятость мнения о творчестве Загоскина. Писателю было отведено в истории русской литературы место только как автору "Юрия Милославского", якобы единственно удавшегося ему романа. Действительно, отсчет теперь велся от необыкновенного успеха этого романа, а уже обыкновенный успех его новых исторических романов – "Рославлев, или Русские в 1812 году" (1831) и "Аскольдова могила" (1833) – не мог удовлетворить возбужденные ожидания и растущую требовательность литературной общественности. Если бы Загоскин начал с "Аскольдовой могилы", а кончил "Юрием Милославским" то, наверное, он получил бы в отечественной критике более объективное и соответствовавшее его таланту освещение.
Другая причина некоторого охлаждения к Загоскину заключается в общем соотношении жанров в литературе 30-40-х годов, когда проза в целом уступала в художественном отношении поэзии, а историческая проза – как явление романтизма – проигрывала прозе на современную тематику, уже тяготеющей к реализму, к психологичности.
Но, говоря об "охлаждении", это слово, конечно, следует заключить в кавычки, речь идет только об отношении к романам Загоскина литературной среды. Почти двадцать переизданий "Аскольдовой могилы" и ещё большее число переизданий "Юрия Милославского" говорят о том, что Россия Загоскина читала.
Что касается "неудачного", с точки зрения некоторых критиков, романа "Рославлев", то даже и в их трактовке он оставался вплоть до появления толстовского "Войны и мира" лучшим в русской литературе прозаическим произведением об Отечественной войне 1812 года.
И хотя тема, близкая по времени, предъявляла автору свои жесткие требования при художественном воспроизведении событий, непосредственными участниками которых были ещё здравствующие в то время читатели, Загоскин смело реализует свой замысел. В предисловии к "Рославлеву" он объясняет причину, побудившую его взяться за роман о войне 1812 года: "Предполагая сочинить эти два романа, я имел в виду описать русских в две достопамятные исторические эпохи, сходные меж собою, но разделенные двумя столетиями; я желал доказать, что хотя наружные формы и физиономия русской нации совершенно изменились, но не изменились вместе с ними: наша непоколебимая верность к престолу, привязанность к вере предков и любовь к родимой стороне". У нас любят поругивать Загоскина за "монархические взгляды". Но позволительно спросить, а не придерживались ли монархических взглядов Пушкин и Гоголь, и даже сами декабристы (в своем большинстве)? Так что оценивать произведения и личности в нашей культуре необходимо в контексте их времени.
Органичное единство романов Загоскина было сразу же замечено современной ему критикой, которая оценивала творческие достижения писателя исходя, естественно, из существовавших тогда критериев художественности и патриотичности. "Оба романа Загоскина, – как отмечал московский журнал "Телескоп", – сообразно намерению автора составляют одну цельную панораму. Главное, неоспоримое достоинство их состоит в истине, верности и естественности красок, коими русская жизнь в них изображается. Загоскин первый угадал тайну писать русских с натуры".
И хотя, по имению рецензента "Рославлев" в рассуждении художественной обработки уступает "Юрию Милославскому", тем не менее он остается картиною прекрасного, живого, оригинального, которая вместе с "Юрием Милославским" составляет украшение и гордость нашей народной словесности".
Высоко оценивал "Рославлева" и Жуковский, который, как уже упоминалось, проявлял интерес и к самому замыслу этого произведения. В письме к Загоскину он описывал свои впечатления от чтения романа: "…с ним то же случилось, что с его старшим братом: я прочитал его в один почти присест. Признаюсь вам только в одном: по прочтении первых листов я должен был отложить чтение, и эти первые листы произвели было во мне некоторое предубеждение против всего романа, и я побоялся, что он не пойдет наряду с Милославским. Описание большого света мне показалось неверным, и в гостиной княгини Радугиной я не узнал светского языка. Но все остальное прекрасно, и Рославлев столь же заманчив, как старший брат его".
Так что сдержанному отношению к роману со стороны Пушкина и Белинского противостояли и другие оценки литературных кругов.
Что касается Пушкина, то последний, не удовлетворенный именно идейным содержанием загоскинского романа, принялся в том же 1831 году за создание собственного "Рославлева", в котором он, по мнению видного русского философа Н. Н. Страхова, "хотел в поэтической форме противопоставить свой настоящий патриотизм неправильному патриотизму Загоскина и его поклонников".
Пушкин, считавший войну 1812 года "величайшим событием новейшей истории", уже в конце 1820-х годов задумывал прозаическое произведение об этой эпохе, но только роман Загоскина подтолкнул его на осуществление конкретного замысла. Правда, по написанному отрывку трудно судить о масштабности задуманного Пушкиным, но ясно, что образ главной героини Полины нес совершенно иную смысловую нагрузку. Осуждая, с одной стороны, космополитизм высшего света, для которого "любовь к отечеству казалась педантством", автор, с другой стороны, выступал и против внешних, показных форм патриотического чувства, превалировавших, на его взгляд, у Загоскина.
Сейчас, в свете обновления и пересмотра взглядов нашего общества на историю, идейный спор между Загоскиным и Пушкиным также требует своего переосмысления, потому что сводить патриотизм Загоскина к использовавшейся в официозно-охранительных целях нашумевшей формуле министра народного просвещения С. С. Уварова: "самодержавие, православие и народность" – было бы упрощением, не говоря уже о том, что и уваровская концепция народности как внеклассового явления также требует в настоящее время обновленного и диалектического подхода. Загоскин же был искренен и опирался на фактический материал в своем воссоздании исторической атмосферы в романе, который, по словам рецензента той эпохи, выделялся именно показом "любви к отечеству, различным образом действовавшей в разных сословиях Российской империи в годину опасности".
Третий исторический роман Загоскина – "Аскольдова могила" был написан в 1833 году. На этот раз писатель предметом изображения взял совсем древнюю эпоху – времена великого князя Киевского Владимира Святославовича. Сюжет романа развивается на фоне основной идеологической проблемы той эпохи – борьбы отживающего язычества с новой, побеждающей религией – христианством. На этот конфликт накладывается ещё и конфликт династический – в нем участвуют не признающие законности правления Рюриковичей тайные приверженцы давно уже свергнутых древнерусских князей Аскольда и Дира. И вот с этими конфликтами и оказываются связанными судьбы главных героев романического повествования – княжеского дружинника, благородного Всеслава, и его прекрасной возлюбленной Надежды.
В поэтике романа, хоть и написанного уже в середине 1830-х годов, все ещё чувствуются элементы оссиановского, мрачного колорита, присущего предромантической манере и стилю раннего романтизма. В интриге же этого романа – романа тайн – сказалось и юношеское увлечение Загоскина "готической" прозой Радклиф. Однако в разработке характеров отдельных персонажей Загоскин следовал традициям Вальтера Скотта. И так же как и у великого английского романиста, в романе "Аскольдова могила" недостаточно четко "проявленными" получились образы главных героев. Зато особенно удались автору яркие, запоминающиеся образы второстепенных героев – сметливого и слегка плутоватого прислужника языческого жреца Торопа и трусоватого варяжского бахвала из княжеской дружины Фрелафа. В последнем угадываются черты великого комического персонажа шекспировских хроник Фальстафа. Варяжский "герой" силен лишь в застольных попойках да в произнесении пышных тирад: "Неужели в самом деле думаешь, что я робею? Да не будь я Фрелаф, сын Руслава, внук Руальда и правнук Ингелота; да чтоб на моей тризне пели не скальды вещие, а каркали чёрные вороны, чтоб в мой доспех наряжались старые бабы и вместо меча из моих рук не выходило веретено с пряжею…"
Иронический образ Фрелафа как бы смягчает трагический сюжет и делает более разнообразной, более "разноцветной" психологическую палитру романа с её излишне контрастной черно-белой гаммой. Именно в таких образах, как Фрелаф или Торопка, и проявилась присущая Загоскину черта, которую Пушкин определил как "добродушную веселость в изображении характеров".
В таком же ключе оценивает образ Торопа С. Т. Аксаков, отмечавший, что в целом "Аскольдова могила" имела гораздо менее успеха, чем "Рославлев". Зато, по его убеждению, "в сценах народных, принимая их в современном значении, в создании личности весельчака, сказочника, песельника и балагура, Торопки Голована, дарование Загоскина явилось не только с той же силой, но даже с большим блеском, чем в прежних сочинениях… Какая бездна неистощимой веселости, сметливости, находчивости и русского остроумия!"
"Аскольдову могилу", по словам Аксакова, люди "благочестивые" ценили "выше всех других сочинений Загоскина". Это предпочтение легко понять. Ведь роман посвящен исторической победе христианства в древнерусском государстве. И тем не менее даже эта "апробированная" тематика, причем в интерпретации такого благонамеренного писателя, каким был Загоскин, вызвала придирки николаевской цензуры. При подготовке второго издания один из цензоров доносил в Московский цензурный комитет: "Всем известна благонамеренность автора и образ мыслей; но в течение 17-ти лет от 1-го издания весьма многое, что тогда было терпимо, ныне не может быть одобрено в печать…" Буйные речи Неизвестного будут для многих камнем преткновения и соблазна".
В 1835 году на либретто Загоскина композитором А. Н. Верстовским была написана опера "Аскольдова могила", имевшая исключительный успех.
Итак, за четыре года Загоскиным написаны три серьезных исторических романа. Затем в этом жанре наступает почти что десятилетний перерыв. Причин творческого кризиса, думается, две. На слишком высокой ноте начался дебют Загоскина как исторического романиста. И неспособность его не только продвинуться дальше, но и удержаться на уровне своего знаменитого "Юрия Милославского" вызвала охлаждение к Загоскину у части читающей публики, писатель это чувствовал.
И по службе у Загоскина произошли значительные перемены. В 1831 году он в чине надворного советника становится управляющим конторой императорских московских театров, а ещё через год в чине уже коллежского советника – директором московских театров и камергером императорского двора.
В 1842 году в чине действительного статского советника он переходит на более спокойную должность директора Московской Оружейной палаты.
Служебная карьера отразилась отрицательно на творчестве Загоскина исторического романиста, но литературную деятельность он не оставил. В 30-е годы выходят в свет такие значительные произведения М. Н. Загоскина, как историческая повесть "Кузьма Рощин", цикл "готических" повестей-рассказов "Вечер на Хопре", романы "Искуситель" и "Тоска по родине". В начале 40-х годов Загоскин возвращается и к столь прославившему его жанру исторического романа. Он пишет романы из истории XVIII века – "Кузьма Петрович Мирошев, русская быль времен Екатерины II" (1842), "Брынский лес" (1846) и "Русские в начале осьмнадцатого столетия" (1848). Последние два романа были посвящены Петровской эпохе. Надо сказать, что новые произведения Загоскина, несмотря на то что некоторые считали, например, "Кузьму Петровича Мирошева" лучшим его романом, к литературной известности автора ничего не прибавили.
Для одних Загоскин оставался старомодной литературной фигурой, пережившей свою славу. Белинский снисходительно писал, что "Юрий Милославский" был в свое время, без всякого сомнения, приятным и замечательным литературным явлением". Далее он пояснял свою мысль, добавляя, что, "конечно, первые романы г. Загоскина всегда будут удостаиваемы почетного упоминовения от историка русской литературы, и никто не станет отрицать их относительного достоинства для времени, в которое Они явились, и даже их более или менее полезного влияния на современную им русскую литературу; но из этого ещё не следует, чтоб мы их читали и перечитывали, как творения всегда новые…".
Снисходительность звучала и во мнении рецензента "Москвитянина", считавшего, что из литературы 30-х годов, которую он охарактеризовал как "литературу псевдоисторических романов и псевдопатриотических драм", "уцелели немногие писатели, а именно только два – Загоскин и Лажечников".