- Мне что, - пожал плечами ромей. - Я не спешу. Своим желанием немедленно поговорить с княжичем хотел сказать, что поспешить следует вам. Обры откровенно нагло ведут себя в Скифии. Узнают, что дочери князя в Томах, - епарху не удержать их под своим крылом.
Навикулярий имел вид видимого благодетеля, а Богданко слушал, и чем дальше, тем больше в мысли утверждался: что-то тут не то и не так. Что обры откровенно наглые, в этом нет сомнения. Сомнение порождает другое: ромеи не такие уж несвободные на своей земле, чтобы бояться обров и не быть уверенными, что могут уберечь от них пленниц. Это же не кто-нибудь опасается - сам епарх.
- Я согласен: поспешить надо. Но как? До моря путь нам пересекли кутригуры, союзники обров. Они не пропустят наши лодьи к Томам, тем более сейчас. Может, навикулярий будет такой ласковый и возьмет на себя это благочестивое дело? Тиверия хорошо заплатила бы ему и за перевоз, и за расположение сердца.
Ромей неуверенно развел руками.
- Если бы от меня это зависело. Сестры княжича в руках епарха Виталиана, а епарх сказал: "Если князь Тиверии даст за дочерей десять тысяч солид, он сам доставит их в Черн".
На этот раз Богданко молчал дольше, чем пристало сыну, сидящему уже на столе отца-князя. Боги светлые и боги ясные! Так вот чем объясняется ромейская добродетель: они хотят вырвать из тиверской казны целых десять тысяч! За обычную девушку-пленницу на работорговом рынке берут двадцать солидов и остаются довольны, а за княжон по пять тысяч загнули.
- А епарху не кажется, что это слишком? И весьма, слишком.
- Как?
- Сколько вы берете за девушку-пленницу на работорговом рынке?
- Достойный! - искренне удивляется Несторий. - Так за девку, а это за княжон.
- Я это помню. И все же десять тысяч! Это же не шутки. Тиверия пережила тяжелую и изнуряющую битву, и она разорена. Или епарху не известно, как пустеет в такие времена княжеская казна?
Навикулярий подозрительно-недоверчиво и вместе с тем, видимо, разочарованно скривил губы. Было такое впечатление, что он не только удивляется торговле княжича, - охладел к нему.
- Княжеский сын забывает, - изрек, наконец-то, что было написано на его лице, - забывает, говорю, что я не торговаться приехал, - передал волю того, кто торгует, и слишком высоко стоит надо мной, чтобы без него можно было что-то переиначить.
Сказано негромко, вроде бы и не велеречиво, а сказано вон как много. Возьмет, обернется сейчас и уйдет. И что тогда будет делать он, Богданко, да и отец его, когда уйдет, а там и пустит лодью по течению Днестровскому? Отправиться в Томы и торговаться в Томах? А как отправиться и как будешь выторговывать, когда Злата и Милана все-таки в ромейских руках?
- Епарх был уверен, что договорится с князем Тиверии, - размышлял вслух ромей, пожалуй, заметив Богданково смятение. - Говорил, когда это произойдет, они и дальше могут быть хорошими соседями и друзьями. Пусть княжич знает: все мы и епарх также весьма опечалены появлением обров в Скифии, мы с ними не друзья сейчас, а дальше и подавно не будем.
- Так, может, гость из ромеев и посланник епарха дождется князя Волота? Дело, думаю, стоит того.
- Некоторое время побуду в Черне, однако не дольше, как продам товар, куплю то, что хотел бы приобрести в Тиверии.
- Вот и хорошо. Князь вот-вот должен быть. А будет князь, думаю, договоримся до чего-нибудь.
Он не был до конца откровенен с навикулярием, про себя думал: успеет или не успеет прибыть за эти дни князь - все равно будет время подумать, посоветоваться со старшими, хотя бы и с княгиней. Она, может, и не знает, что имеется в казне князя, зато знает больше, чем кто-либо, каковы намерения отца, как отнесется он к такому выкупу.
Не искал случая. Спровадил навикулярия - и к Миловиде поскорей.
- Мать княгиня, - сказал поспешно, едва переступив порог. - Светлый день настал для всех нас, слышали, мать княгиня!
- Ой! - отозвалась она на его радость и застыла ожидая, - Не князь ли возвращается из дулебов?
- Лучше, - подошел и замер перед нею, поцеловал подол платья. - Злата и Милана отыскались.
Всегда пригожая и ясноликая, Миловида еще заметнее засветились лицом, стала похожа на зорю-ясную, поражающей мрак и светящейся, как звезда из мрака. Несмотря на то, что княгиня она, и не кровная Богданке, бросилась к нему, заглядывает, внимательно, в глаза и спрашивает-допытывается, где они, Злата с Миланой, откуда князь и сын княжий знает о них и что знает. Наконец посадила рядом, утирает слезы умиления и спрашивает, верно ли это, что они нашлись, как далеко от земли своей.
- Навикулярий из Том ромейских только что был у меня и сказал, что Злата и Милана в том же приюте, под наблюдением епарха находятся. Но вот какая загвоздка, матушка княгиня: епарх спас их в бушующем море и хочет теперь, чтобы князь заплатил за это спасение.
- Это уже, как водится, Богданко, - поспешила подтвердить словами и даже коснулась успокаивающе его руки. - Ромеи на то и ромеи, чтобы на все смотреть, как на возможную выгоду.
- Знаю, но, все же, не могу не смущаться. Догадывается ли княгиня, сколько потребовал ромей от князя Тиверии за дочерей?
Она притихла вдруг, то ли прикидывала, сколько мог потребовать епарх, или боялась тех желаний и не способна была преодолеть свой страх.
- Думаю, немало. А все же, так ли очень много, чтобы смущаться?
- Десять тысяч золотых солидов!
Всплеснула руками и на вид погрустнела так же внезапно, как и засияла недавно, однако ненадолго. Но в какой-то момент снова оживилась.
- Не печалься и не поддавайся терзаниям, достойный князь. Прибудет отец, помозгуем вместе и как-нибудь уж соберем эти солиды. Зато Злату, Милану избавим от печали и беды, снова получим радость видеть их, быть, как и были, вместе с ними. По себе знаю, как им там, бедняжкам.
- Боюсь, соберем ли такие солиды, и потому пришел к матери княгине на совет. Что знает она о княжеской казне? Есть в ней что-то или нет? Я просил навикулярия торговать у нас и ждать князя Тиверии. Но если отец не поспешит и не прибудет ко времени его отплытия, должен сказать ромею: даем мы епарху Томов желаемые солиды, как выкуп за сестер, или не даем.
- Как бы там не было, ласковый Богданко, говори: даем. Что-то есть в казне, что-то займем у мужей-владетелей.
- Уверена, матушка, что займем?
- Ой! Конечно, как же не уверенна, о свободе идет речь. А когда речь идет о свободе, можно ли думать и колебаться?… Хоть лопни, а должны сделать все, чтобы дочери наши, а твои сестры, были свободны, все-таки с нами и все-таки на своей земле!
Уверенность ее, как и желание пожертвовать всем, имеющимся достатком, а также избавить от беды обездоленных, добавили уверенности и Богданке.
"А действительно, - подумал он, - пристало ли колебаться, как быть, когда Злата и Милана зовут: помогите?"
- Спаси Бог, - поднялся и вежливо поклонился Миловиде. - Спаси Бог, ласковая княгиня, за твердость намерения и духа, что дали мудрый совет. Так и скажу навикулярию: "Вези сестер, будет за них то, что просишь".
Хотел сразу же разыскать ромея и сказать:
"Так и так, я согласен", - и на какой-то из ступеней, ведущих к Несторию, остановился и задумался: а не набьет ли этой поспешностью и без того слишком высокую цену? Правда, и впрямь набьет. Договорились же: встретятся после завершения торга. Глядишь, в это время вернется и князь Тиверии, а не вернется, решение примет он, княжич. Так пусть так и будет, как договорились. Удовольствие, как и радость, показывать не следует.
II
Земля на Втикачах и небо над Втикачем богата соблазнами, чуть ли не самая соблазнительная среди них - плодородные нивы в долинах, мягкая теплота над долинами. Проходит второй десяток лет, как поселились здесь по милости киевского князя тиверцы, ни разу не изведали, что такое пагубная жара в разгар лета и - ветры-суховеи из пустынного Леванта. Только и горести было, что выпало осваивать необжитые окраины Заросья и испытывать сильные морозы, снежные заносы в этих окраинах. Наступала теплынь - удостаивались и благодати, а более всего в передлетье, когда изобилуют зеленью долины, начинает медоносить лес. Стелется тогда от края до края зеленое море трав, наряжается в новые одежды закурчавленные верхушки деревьев по оврагам, радуется плодоносию Матери Земли и славит землю-плодоносицу многочисленная птица - в лесу и в поле, особенно над полем, в том небе, где томится от щедрот Хорса воздух и откуда открываются не отдельные, а соблазнительные для глаза окрестности, - вся земля.
Всадникам, что направлялись к Втикачам ранним утром, и вдоль Втикачей - тогда, как благословлялось на свет, было не до окрестностей и не до соблазнов в окрестностях: над рекой клубились туманы, пусть не те, что пробирают до костей, но, все же, густые и повсеместные. Разве за такими присмотришься к чему-либо? Смотри за едва проторенной просекой и держись просеки - вот и вся твоя забота. Зато, когда вышло из-за горизонта румяное, после ночной купели, солнце и брызнуло на долины золотыми стрелами Хорса, и княгиня, и сопровождение ее засветились лицами и стали оглядываться, как тают под теми стрелами густые и повсеместные еще туманы, как корчатся, тая, и отступают ближе к лощинам, опушкам и оврагам. Из седых стали белыми и оттого какими-то причудливыми. Жмутся к земле и сгущаются, жмутся и сгущаются, как-будто просятся оставить их хотя бы в этой до предела сгущенной малости. Залитые солнцем долины набирают от этого бескрайную красоту и бескрайное искушение. Такое, что хоть останавливайся и любуйся ими. Ведь не всегда есть возможность видеть, ибо заботы дня укорачивают и укорачивают возможность наглядеться земными искушениями, не говоря уже о бескрайных.
На какое-то время река круто выгнулась направо и выскочила на редколесья, а там и в поле. Довольно широкое оно было здесь, такое широкое, как нигде. По одну сторону пути, что оставил изогнутую луку реки и шел теперь полем, что лежало под солнцем и гнало ленивые волны чистой и дородной ржи, по другую - кипела белым наводнением гречиха. От ржаного поля наплывало на всадников только величие, а от гречихи красота - и медовые ароматы. Такие пьянящие, дух захватывали.
Княгиня Зорина первый захмелела от них и остановила жеребца.
- Чье это поле? - обернулась к сотенному.
- Общинное, достойная.
- Знаю, что общинное. Владетели у нас не имеют еще своего поля. Какой общины, спрашиваю?
- Закутской, пожалуй, она соседствует с нашей.
Помолчала, оглядываясь на поле или на различия, которые отличали обработанные человеческими руками поле от необработанного, и потом добавила, отправляясь:
- Хорошо ухожено поле. Прошлым летом, помнится, не было таким.
- Нового ролейного старосту выбрала община, поэтому и поле стало неузнаваемым.
- А почему я не знаю о том?
- Наверное, князь Богданко знает, при нем выбирали отмина.
Пришпорила сильнее, чем прежде, жеребца, вела впереди и молчала. Только осматривалась вокруг и являла удовлетворение свое, оглядываясь. Обширность, дородность ухоженного общинного поля радовали ее, то ли отмины, что отличали ухоженное поле от неухоженного, того, что лежало ближе к лесу, свидетелем прошлого и напоминало о прошлом? И то и другое, наверное. Вот какое буйнотравье было на месте поля недавно, как щедро засевались долины цветом вместо хлеба, темно-красным, желтым, белым, синим, снова темно-красным и снова белым и синим. Или нечему радоваться княгине, что не стоит в стороне от общинных забот своего мужа, оставшейся вместо него хозяйкой всей Втикачи и дает порядок как общинным, так и ратным делам на Втикачи?
Мужи гнали и гнали вслед за Зориной лошадей, пока снова не оказались в лесу, а там - у реки.
- Переправимся на противоположный берег, - повелела княгиня, - Оттуда подступы к Закутской башне.
- Что ты, достойная! - силился отговорить ее сотник, - то уличский берег, там нас могут признать супостатами и повести как с супостатами. Да и свои посмотрят на наше появление разве не так же.
- Ничего. Зато проверим, как следят на башнях, зная, что идет брань, что супостат всегда может объявиться на рубежах нашей земли, и объявиться неожиданно.
С княгиней да еще предводительницей рати в княжестве не приходится спорить. Поэтому и не спорили всадники. Молча, согласились с нею, молча, направились через Втикач. Река не такая уж и широкая, однако, беспокойная, быстро и мощно несет свои воды в ту, что звали в низовьях Синюхой. А быстрина сносила лошадей, сносила и всадников, набегала неумолимо и не давала мелкими, на беду частыми волнами перевести дыхание. Хорошо, что длилось это не так уж и долго. Да и противоположный берег в том месте, где переправлялись, не был такой крутой, как выше по быстрине. Переправились через нее и сразу же выбрались на твердь, а уже на твердом сняли с себя чадиги, выкрутили, как только смогли выкрутить, не снимая, одежку.
Княгиня, хотя и отошла подальше от мужей, сделала не больше, чем мужи.
- Довольно, - повелела. - В пути, под стрелами Хорса будем обсыхать. Лето сейчас, не зима.
До ближайшей, Закутской башни не такая уж даль. Однако ехать надо было нехоженым лесом. Пока пробились сквозь него и приблизились к пути, что вел на башню со стороны уличей, и сами измучились, и коней измучили до предела. Во-первых, петляли зарослями, будто лис по лесу, а во-вторых, должны были прокладывать себе в них путь мечами. А это не только пота, но и крови нередко стоило. Кто был неосторожен и поцарапал, пробираясь между причудливо сплетенными ветвями, то лицо свое, то руки, а уж кому-то и порядком досталось!.. Действительно, на татей-бродяг стали похожи. Зато княгиня вон, какая довольная была. Как же, целая ватага верховых людей приблизилась к башне, не слышно, подступили к ней со стороны чужой земли, а на башне и ухом не повели. Те спали после ночных часов - и спали, конечно, сном праведников, - те варили кушанье и менее всего думали о появлении княгини и еще со стороны земли уличей.
- Мы не далее, как позавчера были у них, - оправдывал себя и часовых своих десятский. - Говорили, утигуры побиты на южных рубежах земли ихней, обры также разгромлены и отброшены прочь. Если и идет сейчас сеча, то где-то при Дунае, а это, достойная княгиня и без меня знает, вон как далеко.
- И вы поспешили поверить и уверовать в то, что сказали поселяне-уличи. А что говорила я, ваша княгиня, когда посылала на эту башню? О том забыли? Это пустили на ветер?
Десятский молчал и тем еще больше добавлял княгине злости.
- Завтра придет на ваше место другая стража, - пообещала и этим, кажется, удовлетворила себя. - Вы предстанете перед княжеским судом и будете судимы за недостойные воинов и защитников своей земли поступки.
Пригрозила и двинулась из башни, суровая и неумолимая, решительная в своих намерениях, а в этой решимости совершенно равнодушна к тому, что дважды сама купалась во Втикачке и купала воинов, которые сопровождали ее. Как будто все это какое-то удовольствие, будто нельзя было остаться на некоторое время у реки и обсушиться.
"Крутая норовом, - определил мысленно сотенный. - Ей-богу, гораздо круче, чем сам князь. Такая, действительно, осудит, если что, ни на мгновение не поколеблется".
Попадались на пути скотоводы, но разминулись сами по себе, интересуясь, чьи они, как поживают, попадались селения, тоже поворачивала и спрашивала, устроены ли все, что нужно приготовить перед жатвой, пожнут ли и свезут зерно к овинам, если мужи не прибудут с поля боя вовремя?
- Будьте усердны, - советовала, - и не будьте жалостливы. Отроков ставьте к делу - и на жатву, и на молотьбу. Пусть знают: в отсутствие мужей это наидостойнейшая их обязанность, и, равная ратной обязанность.
Одни обещали и раскланивались, другие жаловались: как пожнут и свезут с поля зерно, когда рук мало, а лошадей еще меньше.
- Говорите об этом ролейному старосте, пусть позаботится, чтобы могли справиться и с тем и с другим, а увидите, что не справитесь, к соседям должно обратиться, не помогут - ко мне. Хлеб - наши наибольшее достояние, крепость здоровья и жизни. Уродился он этим летом щедро, не упустите божьих щедрот, соберите и ссыпьте в житницы, следующим летом может не уродиться.
Вероятно, всю землю намеревалась объехать, все узнать и всех напутствовать - не миновала ни одного села, а в селе - каждой общины. Тогда уж угомонилась, как достигли крайних на заход солнца, а среди крайних - и сторожевой башни, стоявшей на пути, по которому отселенцы пришли сюда из Тиверии.
Ее встретили здесь, как положено, и, что больше всего удивило сотенного и его сотню, - как-то непонятно радостно.
- Как хорошо, достойная княгиня, - призналась стража, - что ты прибыла: есть обнадеживающие вести из поля боя.
- О, так? Какие же именно?
- Обров и их союзников кутригуров разгромили на Тиверской земле. Заключен договор, по которому обры обещают пойти или пошли уже за Дунай, а в Придунавье, правда, в незаймище остаются одни кутригуры.
- Хвала богам!
- Да, слава и хвала!
- Кто принес эти утешительные вести?
- Гонец из Тиверии, от князя Богданка.
- Приведите мне его.
Княгиня Зорина не была уже, как перед этим, суровой и неумолимой. В одну секунду сбросила с себя напущенную на рубежах строгость, стала не правительницей - просто женой, а еще ровней всем и другом для всех. Увидела гонца и убедилась, что он все-таки гонец, и обрадовалась, не зная как, спрашивала и спрашивала, как вопрошает в таком случае каждая жена: где князь, что с князем и его ратью, как долго он еще будет там, на месте недавних битв, а допытавшись и убедившись: рати славянские перехватили у супостата славу и перехватили возможность, наступил желанный мир, а с миром вернется под каждую втикачскую кровлю благодать, - перевела дух и прикрыла в сладком покое глаза.
- Принесем жертву добрым богам. Здесь же, на этом счастливом месте, в этот утешительный для всех момент.
Вновь она стала властной и торжественной, как всякая жрица, и благодарна богам за одержанную над супостатом победу. Славила Перуна, Хорса, Даждьбога и обещала, снова славила и снова обещала: народ земли Трояновой не забудет их покровительства, воздаст должное их покровительству и воздаст достойно. Вернется с поля боя рать - по всей земле задымят капища, вся земля явит солнцеликим свою щедрость и свою благодарность.
Возвращаясь в Детинец, Зорина утешала себя уверенностью: наконец-то избавится бремя княжеских обязанностей, давать лад очагу и детям. А не произошло того, что обязанностей и вовсе стало больше. Князь не объявляется и не объявляется, а княжество обрадовалось добрым вестям и захмелело, но не тем, на что надеялись, а хмелем. Думала, жены не покладая рук, заботятся, чтобы мужи, вернувшись, довольны были ими и тем, что готовили для детей, общины, а эти жены взяли и обезумили на радостях, не о жатве заботятся, о веселом застолье с мужами-победителями. Только и делают, что шлют в Детинец послов и спрашивают у княгини: "Где рать? Почему есть примирение, а мужей нет?…"
Как будешь спокойной и доброй с такими? Должна напускать на себя вон какую строгость, а еще бывать в селах и присматривать за порядком, которым желает порадовать князя, давать наставления тем, которые сами себе не способны их дать.