"Надо бы другого уже искать для Черна, - подумал он. - Кто-кто, а воевода должен быть стоглазым и при полной силе. Но не приходится как-то вести об этом речь. Вон сколько лет верой и правдой служил мне Стодорко. Могу ли сказать такому: "Ты не нужен больше"? Пусть будет, как есть. По крайней мере, пока сам не попросится".
Звал и сына для этого, давал повеление, толковал и объяснял, как должен держать себя на месте отца своего. Наконец, увидел жену и велел ей собирать наименьшего, Остромира, и собираться в путь.
- А как же остальные?
- Все остальные в рати, разве не знаешь? Дядьки присматривают за ними.
- Домой ведь тоже приходят.
- Добролик остается здесь, он и даст им совет. А будут иметь свободный день, в Соколиную Вежу пришлет. Или это так далеко?
Видела: князь вон как тешит себя надеждами, что там, в Соколиной Веже, воспрянет духом, почувствует себя в силе. Поэтому и не сопротивлялась. Говорит собираться - будет собираться, скажет, поехали уже - поедет. Тем более что самой ей Соколиная Вежа и милее, и роднее. Там она встретила после странствий по земле ромейской Волота, там была, чуть ли не самой счастливой с ним.
- Может, с нами, на повозке поедешь? - спрашивала и заглядывала в глаза, как только умела заглядывать.
- Нет, жена моя ласковая, - добрел и платил за ласку лаской. - Пока стою на ногах, до тех пор и в седле буду ездить.
Тем не менее, сел не на того, который носил в сечах, жеребца, велел оседлать тихую и смирную кобылицу.
В пути держался возле телеги и переговаривался с сыном, с женой. И в Соколиной Веже не пожелал отдыхать, пошел с Остромиром подворьем, осматривал, и показывал его, утешался тем, что видел, или беседовал с челядью. Только после ужина угомонился и сел при свечах в кругу семьи своей.
- А ты, Остромирко, был без меня на башне? - поинтересовался у сына.
- Нет, не посмел.
- Напрасно. Я в твои годы на гору забирался, отыскивал соколов и ловил их для деда, ни кто иной - я. Светлые дни были это, сынок, ой, какие светлые!
И долго и со вкусом вспоминал, какая роскошь, и какая благодать была для него - светлые детские дни в Соколиной Веже.
А "Состарился мой муж", - вздыхала Миловида и лишний раз мерила его вкрадчивым взглядом.
А князь и второго, и третьего дня, и потом не угомонился, ибо вдвоем с сыном шел в поле, в лес, или на опушку, или втроем - и жену свою, звал. Тогда был излишне внимателен и разговорчив. Когда случалось так, что оставался только с женой, осматривался и говорил растроганно:
- Вот тутки мы были с тобой, Миловидка, тогда, помнишь, как взяли слюб, и радовались счастью-судьбе, и благодарили Ладу за то, что сделала нас счастливыми.
- И там тоже, и там, - улыбалась. - В Соколиной Веже нет такого места, которое не удостоверяло бы и раньше чего-то всего хорошего.
- Да. Ведь она является нашим раем, местом отдыха от трудов праведных. Здесь родились все шестеро сыновей наших, тут росли они, впервые становились на ноги и говорили: "Мама". Или я, что так надеялся на них, мог не радоваться их появлению, детскому щебету, тебе, которая умножала эти надежды и умела усладить путь мой житейский? Через эту усладу и труды княжеские, те, что шли на жертвенник земли и люда тиверского, тоже были схожи с увлекательностью лет, на труд-отраду.
Радовалась за него и страдала вместе с тем: не надорвал бы себя встречей с прошлым. А зря. За несколько дней сама убедилась: не это надорвало князя. Вернулись сыновья с Волыни - Радим и Светозар, рассказали, что было на вече, кого признали они князем-предводителем в земле Трояновой, и тем изрядно поразили отца своего.
- Келагаст - князь-предводитель? - возмутился - А ведь это с какой стати, когда он никакой не князь, только зять княжеский? Я же говорил тебе, Радим, тянуть руку за Острозора? Где ж ты был, почему допустил? Или тебе препятствовал кто-то переговорить об этом с росичами, уличами?
- Что я мог поделать, когда князь Острозор сам отказался в пользу нашего Светозара?
- Отказался? Но он что, в своем уме? И почему в пользу Светозара? Причем здесь Светозар?
- А притом. Так обернулось, что вече потребовало знать, кто из двух князей более достоин - Келагаст или Острозор. Светозар супротивником был им обоим и перехватил славу и возможность - вече его нарекло князем-предводителем. Старейшины - особенно старейшины-дулебы - стали против тех речей вече стеной. Тогда князь Острозор взял слово и сказал: пусть князем-предводителем будет пока Келагаст, а первым советником у него - Светозар. Молодость - не порок, сказал, пройдет она - достойным мужем и князем будет.
Волот никак не мог угомониться.
- Ну, а ты, - набросился на Светозара, - ты чего полез не в свое дело?
- Но сначала так, отче, - Светозар оставался на удивление спокойным, - сначала из любопытства, а дальше пошло и пошло. Сами князья побудили на это. Не очень думающие они.
- А ты - весьма думающий?
- И я не так чтобы, но, все же, одолел, как видите. Все это признали.
- И что теперь будет?
- Келагаст сказал: "Поезжай к отцу своему, набирайся лет и ума при отце-матери", а я так мыслю: если здесь засяду, не много уже наберусь. Поэтому и хочу просить вас, отче, и вас, матушка: отпустите меня на все четыре стороны.
- Как?
- Было бы лучше, если бы вы дали мне сколько-нибудь сотен солидов и отпустили в Константинополь. Купцы, у которых я покупал книги-письмена, говорили: там есть школа высших паук. Пока молодой, имею силу и желание, пусть бы поучился в ней. Для князя и мужа думающего это было бы то, что надо.
- Кто тебя возьмет в ту науку?
- Купцы говорили: были бы солиды, возьмут. Особенно если вы, отче, попросите императора.
Князь и слышать не хотел о том.
- Пустое задумал, отрок. Письмена знаешь - и достаточно с тебя. Возвращайся к дядьке и учись держать меч в руке - вот лучшая наука.
Светозар измерил отца своего не очень благосклонным взглядом.
- Жаль, что вы не понимаете меня, отче. Если так, я другой выберу путь.
- Какой еще?
- Через неделю-другую в Черни обещали быть люди прохожие - гусляры. С ними пойду по земле Трояновой. Пока обойду ее всю, много увижу, еще больше услышу, а виденное и слышанное тоже наука.
- Что ты, сынок! - побелела на лицо мать. - С каликами перехожими хочешь уйти. Как можно? Зачем выбираешь себе стезю обездоленных? Или у тебя другого пути нет?
- Потому что нет, матушка пригожая. К тому, на который отец посылает, сердце не лежит, а к тому, что вече определяло, не дорос. Остается идти в калики перехожие, раз в Константинополь не решаетесь послать.
- Боже мой. Отче, вразуми его.
Это была тревога и беспокойство нескольких дней и не только для князя и княгини. Пришлось звать из стольного Черна советников и доходить с ними до какой-то благоприятной для всех мысли.
- А почему бы действительно не послать в Константинополь, раз уже так стоит на своем?
- Кого знает там, и кто возьмет в науку?
- Виталиана знает. К нему, думаем, и следует обратиться. Князь не стал больше возражать и спорить, похоже, что упоминание о Виталиане высекло в нем искру надежды и породило спасительную мысль. Так и сказал, когда позвали Светозара.
- Вот что, молодец. Пошлем на днях гонца в ромейские Томы. Там есть человек, который может позаботиться о тебе в Константинополе. Если он согласится на это, быть, по-твоему, поедешь учиться. А нет, останешься при мне и будешь брать науку от меня.
Светозар согласился, и не успокоил тем отца своего. Что-то в нем надорвалось с того дня, как вернулись они с Радимом с веча, и что ни день, то заметнее клонило его к земле, заметнее и заметнее отнимало силу. "Это я нанес ему такую боль", - брал князеву немощь на себя, однако и поступаться тем, что так сближало желаемое с возможным не мог. Угнетаться немощью отца своего, он все-таки не мог.
- Вам плохо из-за моего непослушания? - отважился и спросил как-то.
- Эй, - отмахнулся. - Если бы только не было тех хлопот, что заставили меня отказаться от участия в вече. Надо было ехать и становиться на бой с безумцами. Что наделали, что наделали!
Чтобы не бередить отцу сердце, не стал допытываться, что же они натворили, допыталась, а может, всего лишь почувствовала более чувствительным, чем у мужей, сердцем мать и сказала как-то Светозару:
- Я разделяю это твое намерение, сынок, идти и учиться у ромеев, но, может, подождал бы какое-то время?
- Почему так?
- Отец твой отказался тогда, когда звали быть князем-предводителем в земле Трояновой, теперь, видишь, как казнится этим? Не придавал бы ему своим непослушанием боли и печали.
- Но согласились уже.
- Согласиться согласился, а обидно будет ему, что и ты ослушался, пошел другой стезей.
Молодец морщился, и морщился болезненно.
- Ой, мама! Если же не осилю себя. Не принадлежу я к тем, кого можно заставить делать против воли сердца дело.
- А ты наступи на сердце. Говорю, хоть на время, пока отец преодолеет немощь свою и станет на ноги.
- До того лета то есть?
- Да, не дольше до того лета. Потом я сама встану тебе в помощь.
Говорила одно, а знала и думала, пожалуй, другое. Ибо не о преодолении немощи шла речь. Князь чах и чах, пока не настал тот день, когда убедился: отходил свой век, и призвал жену и сынов к себе.
- Плохо, - сказал через силу. - Скачите, сыны, до Черна и вложите Стодорке до ушей мое повеление: пусть созывает совет старейшин и шлет в Соколиную Вежу. Должен сказать свое слово им, а прибыть не могу уже. Скачите кто-то, и немедленно, а ты, жена, останься.
При детях Миловида еще держалась как-то. Когда вышли, упала на своего мужа в отчаянии и зашлась плачем-рыданием, таким предательски-сильным и таким горестно-обнаженным, казалось, терзала себя по живому и сама не знала, зачем это делает.
- Не оставляй меня! - осилила, в конечном итоге, свой плач-рыдание. - Молю, молю тебя, не оставляй!
Князь бессильно гладил ее всегда причесанные, сейчас взбитые в порыве отчаяния волосы.
- Угомонись, радость моя. Не береди и без того больное сердце. Знаешь, ибо; не по собственной воле пойду, праотцы зовут. Слушай, что скажу, пока сам и имею силу говорить.
- Я не смогу без тебя! - подняла голову и представила ему свой до предела полный боли вид, лицо умытое слезами. - Я тоже пойду с тобой!
- Вот об этом и хочу поговорить. Знай, утешение мое, ты была мне тут, в жизни земной, наислажденейшей отрадой. Это благодаря тебе я взял от нее все, что можно было взять, изведал, что такое блаженство, радость, величие и красота, даже вынес уверенность: больше того, что ты дала мне от щедрот своих, взять уже и нельзя. Хочу отблагодарить чем-то за это. Поэтому слушай, что скажу: не иди за мной в Ирий. Положи начало новому обычаю в родах наших: жена не должна уходить из жизни вместе с мужем, она должна жить для своих детей. Посмотри, сколько их оставляем. На кого оставим? Кто даст им совет? Оставайся, жена моя любимая и милая, оставайся и давай им, тот совет. Ты - христианка, тебе вон как подойдет провести его, новый обычай. Кто знает, может, это будет еще одна твоя лепта, и самая весомая, которая начисто отменит его позднее в жизни людей тиверских. Старейшины будут знать, что на это имеется мое повеление. Уведомлю их.
Миловида, казалось, не слушала, что говорил муж. Плакала-убивалась около него, потом побежала, принесла студеной воды, дала напиться, умоляла не думать о смерти: она жена его, будет возле него, вдвоем они, поклясться может, одолеют эту погибель.
Усмехнулся и, пожалуй, добавил той усмешкой уверенности. Миловида и суетилась и заботилась о князе проворнее, и уверяла, что он выздоровеет еще, усерднее, чем прежде. Не оставляла уже его ни в тот, ни на следующий день, и тогда только уступила место у ложа другим, как в Соколиную Вежу прибыли старейшины.
Их так много объявилось в тереме, зато более знатные и старшие. Заходили уважаемые, спокойно-сосредоточенно, кланялись князю и садились.
Некоторое время переговаривались с ним о том, о сем. Наконец умолкли и тем дали знать: должен говорить старший.
- Это что же ты задумал, княже? - по-отечески укоризненно, хотя и безответно, начал старейшина. - Совсем недавно водил на битву рать, с посольством вон куда отправился, ныне же отходный совет созвал. До ста тебе далеко, еще мог бы не торопиться.
- Растратил силу я, старейшины, по битвам, в походах ратных. Да и заботы о людях земли нашей немало забрали ее. Времена для силы не из лучших - безлетье погоняло безлетьем. Вот и измотали силу. Чувствую, доживаю последние дни, и хочу знать: кого вы хотели бы иметь за князя в земле нашей?
Старейшины смотрели себе под ноги и отмалчивались. Однако не долго.
- Мы не хотели бы никого другого, кроме тебя, - поднялся и сказал тот же, старший. - Но если ты так уверен, что не можешь быть уже нашим князем, должны подумать, кого выберем. Признаюсь, княже, мы предупреждены были сыном твоим, куда отправимся и зачем отправимся. Поэтому заранее посоветовались и вот что решили. Прежде, прими от нас земной поклон, - он низко поклонился князю, - и благодарность сердечную за труды твои благотворительные на благо земли Тиверской и людей тиверских. Ты заслужил от них самую искреннюю благодарность и должен знать об этом, удаляясь.
- Трудился, как мог.
- Не всякий, княже, трудился так до тебя, будет трудиться и после тебя. Одно то, что анты, благодаря тебе, во всяком случае, прежде всего тебе, вот уже около сорока лет не имеют распрей и не сражаются с ромеями, чего стоит. А победа над обрами… Умели бы благодарить лучше, сказали бы. Сейчас же прими поклон и заверение: в знак благодарности нашей и в угоду всем нам, князем после тебя будет один из сыновей твоих. С этим выйдем после на вече и будем требовать от веча.
- Спаси бог. Кто же из моих сыновей есть на примете?
- Обычай велит сажать на стол старшего. Думаем, так и будет. Радим у тебя достойный муж. Других тоже не обидит.
- Светозар предпочитает пойти к ромеям в науку. Посодействуйте ему, если не передумает.
- Будет сделано, княже.
- Еще об одном хочу просить и просить смиренно: жена моя Миловида пусть не идет со мной в небытие. Оставляю ее с детьми своими и повелеваю: пусть дает им совет без меня.
- Твое слово - закон, князь.
- Скажите вече и всему народу, был бы очень рад там, в Ирии, кабы пример княгини Миловиды стал обычаем для всех родов наших. А еще знайте…
Хотел, видно, сказать, чтобы не обижали жену, как христианку, и дернулся раз, другой и потом выпрямился и затих.
XXVI
Предводитель всей Склавинии князь Лаврит сидел высоко в горах и видел, что творится в долинах - как в ближних, так и дальних, куда пошли вождь словенов Ардагаст и вождь белых хорватов Мусокий. Ибо хотя авары и затопили собой Придунавье, они не могли перехватить гонцов, что пробирались из Карпат за Дунай или из-за Дуная, от Ардагаста и Мусокия. Пока не объявился на свете супостат, который мог бы помешать славянам проникать между чужих, тем более на своей земле. Плохо только, что принесенные ими вести не радовали князя Лаврита. Возглавляемые Ардагастом и Мусокием рати прошли далеко, чуть ли не до Теплого моря, а добиться того, чего хотели, и смогут ли. Авары вторглись в их землю и испепелили долины дунайские до самых гор. Народ взывает о помощи и расплате, а силу имеет только для кое-какого удержания нашествия. Такой, которая могла бы угнать аваров за рубежи славянской земли, негде взять, кроме как полагаться на Ардагаста и Мусокия. А если так, придется звать их раньше времени, не дав закончить того, ради чего пошли в ромейские земли.
"Достойные предводители! - переводил через гонцов. - Сообщаю вам, что усилия наши, потраченные на захват Фессалоник как твердыни, с которой распространялось бы заселение земель между Дунаем и Теплым морем, если они не принесли вам желаемого, должны быть признаны напрасными. Обры пришли и разорили абсолютно все низовье между Дунаем и Карпатами, забрали с собой скот людской, достижения разные. В горах остановили их, и из долин, кроме вас, некому прогнать. Поэтому повелеваю: поскорее в землю отцов своих возвращайтесь, прогоните обров и отомстите им за оскорбление и пожарища".
Предводители славянской рати в ромеях знали уже, что обры ударили им в спину и не только в Подунавье, а и во Фракии: нападают на тех, которые сопровождают плен, забирают их ратные достижения. Однако не думали и не гадали, чтобы удар был такой ранимый: зовут бросать все и возвращаться спасать роды, свою землю. Неужели нападения на сотни, которым поручено доставить в Склавинию плен, не единичны? Неужели из всего, что посылалось, ничего не дошло? Гонцы не ведают, Лаврит не удостоверяет, что имел что-то от склавинской рати. Значит, так и есть: в землю склавинскую ничего из плена не дошло.
- Что будем делать? - Ардагаст первым прибыл с этой тревогой к Мусокию.
- Другого совета нет: должны возвращаться и проучить обров.
- Если уж бросать все, нами затеянное, и возвращаться с одним намерением - проучить обров, то учить надо так, чтобы перья летели. Знаешь, о чем идет речь?
- Надеюсь, сам скажешь.
- Скажу, однако, не сейчас, погодя. Пусть выстоятся мысли, - пошутил, - и наберут вес достоверности. Сказал так и пошел в свой лагерь.
- Глаз с Фессалоник не спускать, - приказал тысяцким. - Делайте вылазки, ищите уязвимые места, пусть не думают ромеи, что мы отказались от мысли взять эту твердь штурмом.
А между тем посылал выведников на пути будущего отступления, велел им узнать про обров все, себя же нигде и ничем не выдавать. И уже тогда, как выведал и узнал, позвал Мусокия.
- Настал час, друже, начать новый поход - против аваров. Имеешь ли полон и какой?
Мусокий принялся перечислять. Наконец поинтересовался, зачем это Ардагасту.
- Отдай его мне. Собственно, соедини на время с моим.
- Пусть будет так. А дальше что?
- А дальше вот что сделаем? Чтобы сбить аваров на ложный путь, сделаем вид, что осаду с Фессалоник не снимаем, пусть уверены будут, что сила наша как стояла, так и стоит здесь. Обоз же свой и полон пошлем в сопровождении надежной охраны - замечаю: весьма надежной, чтобы авары собрали и бросили на него если не всю, то добрую половину своей рати. Когда вступят с охраной обоза в сечу, тут их и возьмем остальными своими тысячами в тиски - так, чтобы не выпустить уже ни обоза, ни турм аварских.
- Ловко, - согласился Мусокий. - Смело и ловко. Остается позаботиться, чтобы было еще ловчее, без всякой огласки.
- Это то последнее, о чем должен просить тебя и твоих мужей.