- А что будет, когда у ромеев найдется сила, чтобы вышвырнуть нас оттуда? - возражали им осмотрительные. - Это могущественная империя, кметы. Не забывайте об этом.
Поднялся спор. Одни стояли на своем, другие - на своем: зачем срываться с насиженных мест роду; пусть остаются на Онгуле, а воины пойдут и добудут для них землю. И тогда, как добудут и утвердятся, можно будет переселяться?
И те, и другие обращались к хану: скажи, достойный, что это так, что правда на нашей стороне. Но хан отмалчивался. Видел же: кметы не определились еще так, чтобы верх взяли одни или другие, а кроме того, подвергал сомнению то, что говорили одни, принимал и то, что говорили другие. Что-то он не замечал, будучи на объездах, чтобы народ так сильно томился, терпя беду, или чувствовал себя стесненным, чтобы отрекаться, гонимые нищетой, от земли отцов своих. Видел другое: стойбищане возвеличивали хана за то, что он примирился с утигурами и тем замирением утвердил их в мысли: время прекращать кочевки. До каких пор слоняться по миру и искать лучшего места на земле? Не пора ли примириться со всеми другими соседями, присмотреться, как живут оседлые, и самим осесть уже, умножать на подаренной богами земле род свой?
"Это вам, кметы, всего мало, - чувствовал себя возмущенным Заверган. - Это вы хотите походов и наживы в походах. Так и скажите. Зачем вспоминать беду и навлекать ее на себя?"
Впрочем, не спешил говорить это вслух.
- Не шумите все - поднял над собой руку. - Пришло время остановиться на твердой мысли. Говорите ее отдельно. Мое решение созреет лишь после того, как узнаю ваше.
Кметы не скоро угомонились. Наконец, видимо, договорились между собой и выставили вперед старшего - Котрагига.
- Я был бы трижды проклят своим родом, - сказал он, - если бы забыл о здравом смысле и согласился с теми, которые готовы сняться со всеми пожитками, с детьми и стариками и идти, не зная куда. Твой хан, дед - пусть будет благословенным имя его, так же и память о нем - говорил в свое время: "Не тот отважный, кто может встать на бой с более сильным себя, а тот, кто уверен, что победит его". Поэтому советую полагаться, сначала, на мудрость, а уж потом на отвагу. Не потакай тем, кто не думает, что делает.
Вторым встал и попросил слова Коврат, верный побратим и наиболее приближенный к хану. Кметь - кавхан.
- Говори, Коврат.
- Скажу. Я тоже был бы трижды проклят своим родом, если бы забыл о его беде и стал учитывать то, что могу быть убитым в бою за землю обетованную. Не забывайте: речь идет не только о хлебе насущном, речь идет о жизни или смерти людей кутригурских. Тот, кому сейчас кажется, что не то говорю, завтра сам увидит, что я говорил правду. Роды изнемогают, кметы! От суховеев, жары, падежа. А если так, надо ли уподобляться зайцу, что стука куста боится; его мудрости? Все, кто здесь, наверняка, слышали: богатая на злаки и все остальные дары земля есть, более того есть удобная возможность прийти и сесть на ней хозяевами. Скажете, у нас не такая сила, как у склавинов? Так и земли же нам надо склавинов!
Вот тебе раз! От многих ожидал такое, только не от Коврата. Неужели сбился с пути и поверил, что хан именно так хочет? Проклятье! За ним много, кто стоит, могут взять верх над целомудренными. Обычай не позволяет хану перечить членам совета, даже высказывать свое расположение или нерасположение к их спикеру. Однако, когда выскажутся все, должен встать и сказать свое слово - такое, чтобы всеми воспринялось и всех утвердило в правоте хана. На что сошлется, доискиваясь этого слова, когда большинство мыслят иначе? Назовем это большинство недостойными быть провидцами в родах? А подходит ли ему, молодому хану, выставлять себя так перед кметями? "Почему же тогда им подходит выставлять меня перед всеми безумцем и считать безумцем? Да, почему?"
- Все высказались? - поднялся и встал на полный и не намного меньше, чем у Коврата, рост.
- Все!
- И сказали, что хотели сказать? Молчание.
- Спрашиваю: все сказали, что хотели сказать?
- Да вроде бы все.
- Так слушайте, что я скажу. Разделяю ваши намерения улучшить судьбу народа кутригурского. Разделяю и ту, всеми ожидаемую мысль, что сейчас есть возможность пойти за Дунай и сесть на лучших, чем имеем, землях. Но не разделяю всего другого, кметы, и прежде всего не разделяю поспешности. Говорите должны сняться своими родами и идти со всеми пожитками немедленно. А я спрашиваю: как же мы снимемся и пойдем с детьми, родовой старейшиной, пожитками, которые есть в каждом роде, на зиму глядя? Успеем и землю взять на меч, копье, и стойбища разбить в отобранных у ромеев землях, и о тепле в палатках позаботиться? Стужи там такие же сильные, как и здесь, на Онгуле, и пищи для себя, лошадей, скота, который есть в каждом роду, тоже надо будет не меньше, чем здесь. А еще хотел бы знать и такое: посягаем на Задунавье и забываем почему-то, что прежде чем выйти в ромейские земли и утвердить себя в них, мы должны пройти по земле антов. Почему никто из вас не задумался, как пройдем, когда анты сели уже у самого Дуная и перекрыли когда-то доступный всем гостеприимный край? С мечом и копьем? А хватит ли у нас силы и на антов, и на ромеев? Не хватит, кметы. Вот и думаю я: если мы нацелились идти в ромейские земли, сначала должны пойти к антам и составить с ними договор на мир и согласие. Без этого поход наш в ромеи не будет успешным и выгодным.
- Пока же все ходили за Дунай и из-за Дуная и не спрашивали согласия.
- Пока - да, а отныне не ходят. Говорю, анты встали там ратной силой, надеюсь, понимаете, что это не пустяк.
Кметы, видимо, не ожидали такого - опять заговорили. Но шум их не обещал уже бури.
- Кто пойдет с посольством? На кого возложим повинность упросить антов, чтобы разрешили идти через их землю с миром?
И снова вызвался говорить Котрагиг.
- Посольство, как и весь поход, возглавляй, хан, сам. Ты дважды уже явил нам мудрость свою, думаем, представишь ее и дальше.
После него никто не решился перечить старому, кроме самого Завергана.
"А этого, я не хотел бы брать на себя, кметы", - подумал, правда, вслух ничего не сказал. Как бы там не сложилось, посольство не продлится так уж долго, только зиму приблизит. А за зиму успеет побыть с Каломель и успокоить ее. Она сообразительная у него, должна понять: большего добиться от кметей он не в силах, по крайней мере, сейчас.
V
Отгремели бубны, отпели сопели в стольном городе тиверцев. Два лета назад - одни, вчера - другие. От тех, первых, осталось у князя Волота всего лишь приятное воспоминание, от этих - лишь ощущение видимого присутствия. Оно и понятно: те гремели и распевали давно, это - вчера. И все знают, уверен: не только свежесть впечатлений имеет вес. Ощущение соблюдения данного когда-то обещания - тоже. А, разве я не говорил себе и раз и два, и десятый: "Хлопоты - хлопотами, обычаи - обычаями, а про то, что обещал Малке, не забывай". Кажется, все делал, чтобы было так, как она хотела. Выдать же замуж - последнее, что мог сделать для детей Малкиных и прежде всего для самой маленькой из них - Миланы.
Так обернулось, не звал одну с другой и не говорил: "Слюбилась ты с ним, а ты с ним". Мужей выбирали сердцем, и, кажется, не ошиблись. Златка чувствует себя с Ближиком любимой и довольной, и Милана шла к своему Куште на свадьбу и цвела, как если бы цветок перед летней порой. Потому же рада, что слюбится, именно, с Куштою, а этим немало радует и его, князя Вотана. Одно, то немалая радость: видеть дитя свое счастливым, а во-вторых, не только дочери довольны своим выбором, он отец их, тоже. Потому что выбрали не худших, а все-таки лучших, достойных. И возрастом и видом молодцы, и на ум и нрав не скудные. Да и в ратном деле кажется, не последние будут. Кушта, правда, слишком молод еще, чтобы ставить его во главе тысячи или воеводой на рубежах. Тем не менее молодость - не порок и не помеха. Имел бы крепкую руку и на ум был бы острый, все остальное придет. Ближик тоже не намного старше был, когда настала потребность ставить его во главе гарнизона в Тире и заодно - хозяином подаренной дочери заимки между Днестровским лиманом, Третьей рекой и Третьим озером. Разве не колебался князь, смотря на молодость зятя? А поставил, видишь, и не ошибся. Ближик - он такой порядок навел в Тире и на рубежах вблизи Тиры. Вепрь только думал сделать это, а Ближик уже сделал: взял туда прежде всего жену свою Злату, затем велел забрать жен, детей начальствующим мужам и даже не только начальствующим. "Отныне ваше место здесь, - сказал он - Укореняйтесь и будьте тверды в мысли: другого посада для вас в Тиверской земле нет, и не может уже быть". То же говорил и поселянам, которые просились поселиться в его волости. И что более всего важно - проповеди эти подкрепляет удобствами и наградами, а где выгода, там соблазн, где искушение, там оживление и уверенность: с таким воеводой и властелином не пропадешь. Кушта, который ратный муж, тоже достоин того, чтобы возлагать на него надежды и на ум не скудный. Так пройдет какое-то время и можно будет посадить его по соседству с Ближиком - в отобранном у Вепря, как у изменника, Холмогороде. Как бы там ни было, кровное единение - наиболее надежное соединение. А ему, князю, надежда на верность воевод, тем более на южных рубежах Тиверской земли, ох, как требуется. Таких как Чужкрай, Власт, Ближик. Если посадить там Кушту и еще двух-трех сыновей, кого тогда бояться ему? Твердыня вон, какая надежная будет.
С такой утешительной мыслью, он направился к двери, ведущей из спальни, и только приоткрыл ее, как сразу увидел Миловиду в окружении детей. Старшие - Радим и Добролик - вероятно, спали еще, утомленные Миланиной свадьбой, эти же, наименьший и два средних, были уже свежие и бодрые, по всей видимости, давно отошли от сна и весело играли, на милом сердцу приволье.
- Ко мне, сыны мои? - пропустил в опочивальню и присел перед ними, приветливо, улыбаясь.
- А так. Пришли поздравить вас, отче, с добрым утром и поиграть затем на приволье.
- Спаси вас бог, соколята. Вы тоже будьте здоровы и счастливы. Не очень балуйтесь на приволье, чтобы не поранили друг друга.
- Мы не одни, с няней-наставницей пойдем.
Посмотрел, провожая детей, на жену и невольно залюбовался ею. Всегда умиротворенно тихая, освещенная тем внутренним светом, что был в ней, как если бы почайна с земли, и выражал щедроты ее характера, Миловида была неузнаваемо прекрасной сейчас. Так пылала вся, такой мягкий и нежный свет светил от ее лица, особенно в глазах, князю захотелось проникнуться той щедростью и быть таким же искренним на ласку, на добро, на тихое счастье.
"Это она детьми так вознесена", - утверждался он в мысли, и тем временем думал уже о другом: что скажет Миловида, если б знала, что и он вон какой вознесенный ею?
- Жена тоже идет с малышами на приволье?
- Да нет, - поспешила она возразить. - Мне не до приволья. Вот какой бардак остался после свадьбы. Надо убраться и поставить все на место.
- Челяди скажи, пусть убирают, сама же дай указания и приходи ко мне.
Она глянула непонятно или удивленно и потом кивнула:
- Хорошо.
Когда покидала спальню, была, как и положено княгине, сдержанной, но все же не совсем. И по походке чувствовалось: как она довольна тем, что князь повелел перенести заботы на других, самой же прийти и быть с ним, и по осанке также. А когда обернулась, открывая дверь, и вовсе выдала себя, что все-таки очень рада его заботой-желанием.
Это сколько же лет прошло, как они живут вместе? Вероятно, восемнадцать. И так, старшему их, Радиму, семнадцать минуло уже, пошел восемнадцатый. Когда стали мужем и женой, как следует вместе, и не были. Вроде мирными были эти годы, ни сами не ходили на соседей, ни соседи на них, а какие хлопотные. Оно и не удивительно. На его плечах лежали заботы о земле, о благе народа земли Тиверской, на Миловидиных - терем с его многочисленными "надо", челядью и детьми в тереме. Или ей не было когда приглядывать за ними, подумать о чем-то другом, кроме них? Одно дитя только успевало стать на ноги, порадовать отца, мать первым словом-лепетом, другое рождалось, за тем другим - третье, и каждый раз его княгиня, его жена-утешение отходила от него, была с ребенком-малышом и с теми, что подрастали уже, однако требовали ее надзора и ее забот. Зато никто не скажет, что она не хозяйка в княжеском тереме и не мать своим детям. И Малкиных детей вырастила, до ума-разума довела, и своих растит достойно.
"Один только я жалуюсь? - улыбнулся. - Разве, могу жаловаться на такое?"
То ли долго разбиралась с челядью. А может, и сама возилась. Когда зашла, другой был уже вид.
- Пусть простит князь, - смущалась. - Я заставила его ждать.
- Не беда, - он протянул ей навстречу руки и посадил против себя. - Знаю, сколько на тебе забот, поэтому и не ропщу. Скажи, всем и всеми довольна?
- Что ты, княже! - удивилась. - Или на такой свадьбе, как Миланина, можно быть недовольной? Весь Черн и его окрестности гуляли-угощались.
- Вот то-то и оно, что людей вон, сколько было, кому-то могли и не угодить.
Посидела, смущаясь, и потом сказала:
- Я все делала, княже, чтобы угодить.
- Разве я говорю: что ты чего-то не доработала, - заметил ее смятение и поспешил успокоить. - Твою искренность я видел. Спрашиваю потому, чтобы убедиться, что все обошлось, как следует.
Он был добр и ласков с ней, и не сразу прогнал смуту из сердца.
- Мне это не нравится, все.
- Что?
- А то, что ты впала в тоску и без видимой причины. Хотел бы всегда видеть тебя светлой и ясной, как ты умеешь быть. Если хочешь знать, я затем и позвал тебя, чтобы вознаградить за все, что ты делала и делаешь для меня, детей моих.
- Правда?
- Как я - это я, а ты - это ты.
Вскинула подернутые болью неловкости глаза и прильнула к плечу своего мужа. Прижималась и говорила что-то, говорила и прижималась, а он обнимал ее, гладил, успокаивая, плечи и радовался тому, что снова видит свою Миловиду такой, как там, в окружении ясноликих детей.
- Милана знаешь, что поведала мне, когда уходила от нас? - услышал наконец ее слова.
- А что?
- Призналась, что очень прикипела сердцем к роду отца своего, если бы не повеление Лады и не долг перед тем же родом, ни за что не пошла бы с ним. "Пусть мама знает, - сказала, - кому я больше благодарна в этом роде, то это вам. Потому что умели быть кровной на месте некровной, аж такими щедротами вознаградили за много лет, как, может, не вознаградила бы и кровная".
- Так и сказала?
- Да.
- Вот видишь. Я только собрался поблагодарить тебя за твои щедроты, а Милана уже поблагодарила. Думаешь, это так себе? О нет. Это правда говорит нашими устами. Ты не только отрада, ты - божья награда всем нам. Слышишь, услада моя, не только отрада - вознаграждение!
- Как и князь для меня.
- Правда?
- Не было бы правдой, разве родила бы ему шестерых сыновей?
Улыбнулся радостно и потом поправил:
- Пять их у нас.
- Будет и шестой, княже. Знай, непраздна я.
- Вот так?
Теперь он, князь Волот, молчал удивленно. Наконец отбросил сомнения, засветился лицом и стал расцеловывать жену свою, так сладко и горячо, как если бы, впервые, подступил к ней, со своим наибольшим желанием.
Вот почему она показалась ему сегодня в неузнаваемо красивой и миловидной! Непраздна есть!
- Так, может, на этот раз девочка будет? - остановился, наконец, и заглянул, охваченный радостью, в радужные ее глаза.
- Хотела бы иметь девочку. Если бы ты знал, муж мой, как хотелось бы! Но, увы, не будет ее.
- Откуда такая уверенность?
Вспомнила: когда-то давно имела об этом уже беседу. Однако ничем другим не могу объяснить князю своей уверенности.
- Еще в Выпале, когда была отроковицей, приснился мне сон. Якобы рву на воде лилии, а кладу себе в руки маленьких мальчиков. Одного, второго, третьего вот так. В ужасе проснулась и поведала свое сновидение бабушке. Старенькая выслушала меня и сказала: "Лилии - русалок дети, негоже срывать их. А поскольку ты принимала среди них только мальчиков, то знай, у тебя будут одни лишь мальчики".
Предсказания ее, как видишь, оправдываются: уже пять родила.
- Но на воде, ты взяла только трех.
- Да трех.
- Вот видишь, среди всех прочих может быть и девочка.
Поверила или только хотела верить, во всяком случае, намеревалась сказать утешительное для себя и для мужа, но ей не дали высказаться. Кто-то посторонний подъехал в этот момент в терем и дал знать слугам, что хочет видеть князя.
Это был гонец от сторожевой башни на Днестре. Прибыл сказать князю: к нему направляется с миром и согласием кутригурский хан Заверган и просит разрешения на въезд в стольный город Черн.
Князь велел пригласить хана и дать ему достойное высокого гостя сопровождение, а тем временем думал: "Что это ему надо от меня? Сказал, с миром и согласием. Не обры ли зашевелились?"
Кочевья кутригуров не доходили до Днестра, поэтому и раздоров с ними у тиверцев не было. Только и забот было из-за них, которых пустили восемь лет назад за Дунай и выслушали упрек императора: "Зачем пустили? Разве союзники так поступают?" После кутригуры не рвались к ромеям и до Днестра не доходили. Пасли стада коров, овец, а больше лошадей дальше на восток, если и были какие-то стычки или переговоры с антами, то только с теми, соседствующими с ними - уличами да полянами, когда те спускались на низовья Днепра, или Бугом, или Онгулом. Ратных боев между ними и антами, сколько помнит себя, не было. Неужели зашевелились обры и угрожают походом через кутригурские земли? Очень возможно. До сих пор они, сидя за Днепром, на уличей и полян ходили как тати, и теперь могли обойти их и отправиться к Днестру через Кутригурскую землю. Почему бы и нет? Сколько этих кутригуров и что для обров кутригуры? Эти обры и не таких способны поглотить.
Хан не торопился объявиться в гриднице Черна, однако и не слишком медлил. Когда приехал, был по-Асийски вежлив и щедр на похвалу. А еще поразил князя Волота молодецкой статностью и доброликостью. Не только кровь, сила и здоровье изобиловали в нем.
- Принес я князю на Тиверии, - склонил он покорно голову и положил руку к сердцу, - жене и детям его низкий поклон и большую любовь с пожеланием здоровья и покоя от себя и всего народа на Кутригурах. Пусть славится имя, как гонителя ромеев, и будет хорошей память об этом не только среди живущих, но и среди потомков.
- Спаси бог.
- А еще кланяюсь мужам и воеводам, всем, кто является опорой князю в делах ратных и вечевых.
"А он хорошо знаком с нами, как и с тем, что творится у нас", - рассуждает между тем Волота и выискивает возможность заговорить по существу.
- Еще раз спасибо хану за благосклонность сердца, как и за добрые пожелания. Правитель кутригуров, надеюсь, впервые в нашей земле?
- Да.
- Так пусть будет спокоен: на добро она всегда отвечает добром. Выражаем и свои самые сердечные здравицы хану, всем родовым его мужам ратным и думающим и просим быть среди нас, как среди своих. Садись, хан, на видное место, пусть садятся по обе стороны люди твои и говорите, что привело вас в землю нашу.
Заверган не заставил хозяина просить вторично. А пока усаживался и осматривался, взвешивал давно взвешенные мысли и присматривался, кто из них будет сейчас наиболее дельный.