Так и Мартину сказал: "Гонцов шли к горе Эммы". А когда прибыл, и расположился, и осмотрелся, отоспавшись в палатке, не мог не похвалить себя: это то, что надо! Позади вон горы, а в горах зверя всякого, дичи. Охота - его давнее, выверенное за годы утешение. Как не воспользоваться случаем и не быть благодарным случаю за подаренную возможность погулять в горах. Во-первых, утешит себя привольем и досугом, а во-вторых, будет повод собрать веселую компанию, поговорить за трапезой. Не все же посольства и сечи, естеству человеческому и досуг вон как нужен.
Стоило было провести их, ловы и застолья, как "не имел уже и спины". И дней не считал, купаясь в вине и утехах, и о походе и об аварах забыл. Тем более, что и Мартин долго не напоминал о них. Где-то что-то говорили, правда, когда возвращался с гор, однако мелкое и ничтожное. Единожды только и задумался, не стоит ли прислушаться к совету, когда кто-то из стратегов заметил: "Предводитель, мы теряем момент, который может впоследствии не повториться. Так как даем кагану возможность собраться и быть сильным в походе против нас. Может, следовало бы ударить по нему, пока турмы рассеяны, а страх, что нагнал на него Мартин, сидит еще в пятках?" Задуматься задумался, а вынести справедливые выводы из этого не счел нужным. "Маркианополь, - сказал советникам, - мощная крепость, кагана за теми стенами не так просто взять".
Утешил ли советников, не ведает. Себя, наверное, утешил, ибо снова отправился в горы, гонялся за зверем, делил со стратегами застолье после охоты. Пока не грянул гром. Мартин не гонцов послал уже, а сам посетил одним вечером и забил тревогу: каган оставил Маркианополь, похоже, что направляется в горы, прямо на ромейский лагерь.
- Сколько же у него турм? Какова его сила?
- Точно не знаю, а чтобы померяться с нами, думаю, хватит. Ибо не только тех ведет, что носились по Мезии, из Паннонии тоже позвал.
Коментиол побледнел на лицо и не замедлил предъявить Мартину свое недовольство.
- И ты только сейчас говоришь мне про это? Почему раньше не сообщил? Почему сам не встал на пути идущим из Паннонии, позволил им соединиться с каганом?
- Потому что узнал тогда уже, когда были под Маркианополем. Кто мог знать заранее, что будут идти?
"Проклятье! Как же это могло случиться? Баян давно позвал помощь из Паннонии или теперь уже успел позвать?"
- Ты уверен, что идут на нас?
- Если бы шли в Паннонию, давно свернули бы на другой путь.
- Через реку не переправились еще?
- Нет, хотя и недалеко уже от нее. Я повелел своим когортам встать там заслоном, на месте возможной переправы, и рубиться.
- Разумно и все же этого не достаточно. Мы успеем еще перейти на противоположный берег?
- Почему нет? Хотя поспешить и не помешает.
- Тогда так и сделаем. Занятые тобой позиции усилят мои когорты. Каст переправится где-то в стороне от нас и обров на противоположный берег - по одну и другую руку. Если получится так, как мыслим, и обры увязнут в настоящей сече, ударим на них с одной и с другой стороны. Удар тот будет неожиданным и посеет страх, заставит аваров отступать, а с теми, что будут отступать, справимся и меньшими, чем у нашего супостата, силами.
Выведники заранее доложили Баяну: ромеи засели по другую сторону реки, сделали завалы и ждут, когда он пойдет на них. Этого надо было ожидать и все же холодом повеяло, когда услышал. Легкой победы над такими, засевшими, не будет. Перед рекой и на реке встретят стрелами, там, на завалах, - мечами и копьями. А еще и конные есть где-то… Нет, нужно сначала узнать, какая перед ним сила, а уж тогда решаться на что-то. Правду говоря, его турмам не привыкать навалом идти на супостата и преодолевать его силой, а уж было время и возможность убедиться: хитрость всегда надежнее силы и крови требует меньше.
Недолго колебался аварский предводитель, повелел разбить против ромеев лагерь. Пока был там где-то, у переправы, сзади успела вырасти великоханская палатка, рядом с ним встали и другие палатки. Забегали, засуетились, ясное дело, и те, что угождают кагану. Но чем-то недоволен он вернулся от реки. Еще до того, как зайти в палатку и сесть в палатке, какая-то муха укусила его. Подошел, осмотрелся и возмутился, а возмутившись, набросился на всех - и тех, которые ставили палатку, и тех, что сопровождали.
- Ослы неотесанные! Куры безмозглые! - кричал, выкатив глаза. - Где вы поставили палатку? Не знаете разве: из шатра должно быть видно все поле боя. Все, и то, где стоят наши турмы, и то, где стоят ромейские легионы.
- Где найдем такое место, когда наш берег низменный?
- Так зачем ставите? Зачем, спрашиваю?
Метал громы и рыскал глазами, видно, искал место, на которое можно было бы показать, как на выгодное, а поскольку не находил такого, еще больше злился. Наконец сел на жеребца и поскакал в ту сторону, где турмы. К палатке не вернулся уже, другие подъехали и сказали:
- Ясноликий повелел сниматься и отправиться вон в тот лес.
- Так, может, стоит дождаться ночи?
- А это не ночь? Пока сломаете палатки и сложите все, что при палатках, в телеги, кромешная тьма будет. Каган, чтобы знали, поэтому и начинает с вас, все остальные действительно уходят ночью.
Когда и куда уйдут из леса, для всех, кроме Баяна, осталось тайной. Вероятно, удостоверился предводитель: ромеи имеют своих послухов в его лагере; все, что задумывает, если не в тот же, то на следующий день становится достоянием супостата и предваряется. Поэтому и решился: чтобы перехитрить Коментиола и явиться перед ним неожиданно и негаданно, утаить свои намерения. Только там, в лесу, и перед самым походом скажет тарханам: идите туда и сделайте это. А уж как пойдут (опять-таки тайно) послухи ромейские не успеют выйти из лагеря и предупредить своих. То без сомнения, то наверняка.
Изрядно уверовав, видимо, в непогрешимость своих намерений, радовал себя уже надеждою: на этот раз не ромеи его, а он заманит ромеев в перевесище. А случилось же противное: там, куда он отправил в темный вечер свои турмы стоял наготове и ждал удобного момента легион Каста.
Как случилось, что его никто не присмотрел перед этим, про то так же никто ничего не мог сказать. На умиротворенные будущим преимуществом и потому доверчиво беспечные турмы его посыпались тучи стрел. Неожиданность встревожила передних, передние развернули коней (по крайней мере, кто мог еще развернуть) и не стали ждать, что скажут предводители, погнали в обратный путь. Отчего, не все и не сразу поняли. Так получилась сутолока, а сутолока добавила всем страха, а страх - желание: рви копыта и беги, пока не поздно. Тем более, что оттуда, от леса, слышались уже призывные трубы - сигнал всадникам настигнуть супостата и взять на меч и копье.
Кто будет допытываться в такой потасовке, что делать. Бежали, куда видели. Одни - за предводителями, другие - всего лишь за теми, кто видели перед собой простор и надеялись: он спасет, если воспользуются темнотой и уйдут от погони.
Среди всех прочих бежали и верные, а между верных - и он, Баян. Единственное, что успел понять: таких перепуганных следует удержать, и дать какой-то порядок должен. Не будет порядка - будет еще хуже, нежели произошло. Ромеи ничего не делают наполовину, они, когда замышляют что-то, то замышляют с дальним прицелом. Турмы ведь прут в противоположную сторону, до противоположного леса. Что если и там - свои перевесища?
Из кожи лез, чтобы вырваться вперед, то и делал, что повелевал верным:
- Станьте во главе турм и отверните их от леса, к которому стремятся. Там - очередная ловушка. Не в лесу - в поле наше спасение.
Дошел его клик-взывание к турмам или турмы сами боялись теперь леса, как огня, и на клич обратили внимание, и за теми, которые вели вперед, пошли. Вот только не досчитались многих, когда рассвело. Разбежались в страхе перед ромеями по ближним и дальним полям, по оврагам и котловинам, лесам и перелескам. Это придало Баяну неприятностей, а неприятности вместе с позором, потерпевшего через собственную несообразительность, и совсем туманили ум.
- Как это могло случиться? - кричал на верных.
- Ночь была, предводитель. Могли ли видеть всех и повелевать всем?
- Вы никогда ничего не видите. Скачите во все концы, как знаете, так и действуйте, а турмы должны быть при мне. Все и немедленно! Не все потеряно. Я еще покажу им, - кивал на ромеев, - истинную ратную уловку. Баяна захотели перехитрить. Вот видели? - показал нагайку.
Что задумал, только он знал. А что-то задумал, когда хвалился. Потому что похвальбу от него редко слышали. Отмалчивался, и повелел действовать, и следил, чтобы те, что выполняли его волю и осуществляли задуманное, поступали так, как задумал. Сейчас уже не узнавали Баяна. И говорил больше, чем когда-либо, и на месте не мог усидеть. Неужели позор, постигший дважды подряд, допекал так?
Турмы собирались долго, но, все же, собирались. И это успокоило, наконец, Баяна. Выехал на пригорок, с которого открывалась оставленная за ночь даль, и пристально смотрел на нее. А через некоторое время позвал к себе и выведников.
- Скачите туда, - показал нагайкой в один конец, - и туда, - показал в другой. - Осмотрите, кто стоит против нас в лесу, где те, что стояли, сколько их. Помните, должны знать точно.
Гнев ненадолго оставил его. Вернулись некоторые тарханы - и снова разъярился.
- Болваны! - кричал. - Ни на кого положиться нельзя. Сколько говорил: шлите по сторонам выведников, знайте, что творится вокруг!
Те, которые готовили для кагана блюда и заботились, чтобы был сыт в походе, хвастались верным:
- И о еде забыл Ясноликий.
- А вы напомните.
- Пробовали. Гонит от себя, слушать не хочет.
- Потому что такого еще не бывало с нами, - пояснил кто-то из свидетелей этого разговора, - Шутки ли, как дважды подряд ромеи заставляли бежать, куда глаза глядят. И кого, самого Ясноликого!
- Он не простит им этого.
- Да так, когда дойдет до того, что возьмет верх над ними, дорого поплатятся за этот позор.
- Это все тот Коментиол. Надо было тогда еще взять в колодки, как был с посольством.
Тем не менее, выведники другое доложили кагану: не Коментиол заставил его бежать вчерашним вечером - Каст, тот самый, который разгромил их турмы у горы Эмма и забрал плен.
- Сколько с ним когорт? Где стоят другие ромеи?
- Коментиол и Мартин по другую сторону реки. Кажется, как стояли, так и стоят.
- Мне не то докладывайте, что кажется, а то, что есть! - рявкнул на выведников. - Довольно кормить догадками, наелся уже!
Опять отправились те, кому положено делать это, ближе к ромейскому лагерю выведывать, где ромеи, сколько ромеев, что замышляют, пользуясь тем, что авары отступили. Пока не убедились: Каст не вернулся в ромейский лагерь по другую сторону реки, все еще находится здесь и не собирается преследовать его, кагана.
"Вот здесь мы тебя схапаем, голубчик", - пообещал Баян и не без видимого удовольствия стал повелевать тарханам, кому засесть по одну сторону и следить за перемещением Каста, кому - по другую, кому изображать из себя таких, будто перепуганы, столкнувшись с ромеями, и возвращаются к Маркианополю, под защиту крепостных стен.
Умысел этот, кажется, ускорял желаемое. Гонцы доложили: ромейские выведники идут следом за отходящими.
- Не мешайте им, пусть идут, пусть выведывают и оповещают своих, где мы, что делаем.
А сам уходил и уходил. Где-то в полдень повелел турмам остановиться и делать все, что делают, когда собираются на ночь.
И снова прискакали гонцы от оставленных в засаде турм.
- Ромейские выведники, - сказали, - были у Каста, и тот протрубил путь.
- Пусть трубит, не мешайте. Когда же пойдет на нас, отрежьте его от Коментиола и Мартина, не дайте поступить помощи. Все остальное без вас сделаем.
Решаясь на это "все остальное", Баян так себе думал: "Пусть мизерной будет моя победа над ромеями, однако она должна быть. Иначе турмы изверятся в моей способности, как предводителя, как и в своей. А отчаявшись, убоятся ромеев, будут отступать, и отступать перед ними, пока не окажутся за Дунаем".
Повелел, где кому встать, как вести себя - и волновался, ждал очередных сведений - и опять волновался: только бы случилось так, как задумал себе, лишь бы было!
Всякому ожиданию наступает конец, как и всякому волнению. Наступил он и у Баяна. Движимый очередным соблазном взять еще один и, может, решающий верх над аварами, Каст погнался уже вслед за Баяном и не заметил, как оказался в расставленных для него сетях. Замышлял подойти ночью и напасть на аварский лагерь тучей, а обернулось так, что авары напали на него в урочное время - когда заря благословила рассвет. Когорты успели развернуться и встать напротив. Но что могли сделать, когда они налетели конные и так стремительно. Метали стрелы, метали копья, казалось, и не редели. Перли и перли. Всяк отстаивал себя.
Авары же напирали и напирали отовсюду, затопили валы и заливали собой поле боя. Каст пробился было с остатками, потратил такие усилия, пришел и быстро, но все напрасно, угодил в петлю, и петлю надежную. Пришлось выбросить белое полотнище на копье и там остаться. Когда подвели и поставили перед ним, каганом, правда, кто такой ромей перед ним.
Каст опустил вниз глаза и молчал. Видел же: поле боя устелено трупами его легионеров, а то действительно не только винил Мартина с турмами Баяна, что совершил вчера.
- Торжествует тот, предводитель, - сказал, наконец, кто торжествует последний, над остальными.
Может, и не Коментиол, может, кто-то другой. Не надо было поднимать руку на империю.
Говорил так себе, чтобы похвастаться, а будто в воду глядишь. Коментиол так был слишком поражен разгромом Каста, что убоялся дальнейшей встречи с аварами в открытом поле и, оставив узкие проходы в горах, спрятался за единственными стенами Адрианополя и Филипополя. В той тесной долине, правдиво говоря, неожиданный и негаданный маневр его открыл Баяну путь во Фракию. И изрядно способствовал восстановлению в аварских турмах ратной отваги. Как же, их испугались сами ромеи, им снова вольготно идти в ромейские земли и брать у ромеев то, чего не взяли в прошлый раз. А такая вольготность - величайшее утешение для всякого авара. Обчищали начисто оставленные недавно поселки, города - и славили своего мудрого кагана, брали на меч и копье новые - и снова славили и величали великим воином, повелителем из повелителей. Только сам повелитель не занимался теми утехами. Был сосредоточенно задумчивый и строгий, кричал на верных и повелел верным: делайте то и то, дайте сведения и проверьте их достоверность. А когда проверяли, снова говорил:
- Узнайте, как отнеслась империя к бегству Коментиола из-под горы Эммы, к потере Аперии, Ираклеи, Чурула.
- Молчит империя, Ясноликий, онемели в империи.
- Неправда это - сердился. - Не верю, чтобы молчала. Адрианополь - последняя Ромейская застава во Фракии. Дальше - Длинная стена, а за Длинной стеной - Константинополь. Думаете, император не понимает, что такое потеря Адрианополя? Думаете, не заботится, чтобы не потеряли его?
Не то смущало Баяна, что ходил уже на стены Адрианополя и не смог взять их. С Адрианополя, как и с Филипополя, Коментиолу уже некуда отступать. А если так, почему он не стал защищать узкие проходы в горах и отправился чуть ли не до Длинных стен? Не в Анхиал и не куда-нибудь еще, все-таки в Адрианополь. Да очень испугался и не знал от страха, что делает? Пустое. Но хитрая лиса невзначай не оставит выгодные рубежи. Что-то скрывается за тем его вывертом, и, наверное, важное.
Ждал видаков своих с развилок - и старался понять, что скрывается, слушал их сведения - и снова думал. А разгадки не было и не было.
"Не обойти нам Адрианополь?" - родилась смелая мысль и все же не стала повелением для всех: может обернуться так, что аварские турмы пойдут на Константинополь, а Коментиол выйдет из Адрианополя и ударит неожиданно на них. Остается одно, пожалуй: посечь его вместе с когортами в Адрианополе. Когда то случится, все ромейские замыслы, даже самые мудрые из них, пойдут прахом. Само же взятие Адрианополя нагонит такого страха, что и Длинная стена перестанет быть надежной.
Баян резко отклонил завесу и велел тем, что стояли по другую сторону палатки:
- Хакан-бега ко мне.
Двое суток готовились авары к осаде ромейской крепости. Сама же осада должна была начаться на третий день. Но не началась. Рано утром, когда аварский лагерь спал еще, на него пошли ромейские когорты - не те, что защищали себя в Адрианополе, а пришедшие на помощь Коментиолу со стороны Филипополя и Аркадионополя. Где-то потом уже Баян узнал: то легионы Иоанна, Мартина и Дроктона. Тогда, во время нападения, не до того было, пришлось садиться в седло в чем спал и гнать жеребца туда, куда гнали все его уцелевшие после неожиданного вторжения и разгрома турмы.
На этот раз не собрал их уже вместе и не предстал перед ромеями заслоном. Уходил и уходил, преследуемый Коментиолом и напастями, что валились на него, словно снег на незащищенную голову, пока Дунай не защитил его и от преследования, и от напастей.
XXX
Сыновья стояли перед больной, вон как высушенной годами матерью, будто дубы на соколиновысокой опушке, один крепче другого. Оно и не удивительно, все молодые, при полной мужественной силе. Только Добролику на четвертый десяток свернуло, другим нет и тридцати. А уж что хороши собой, то ой, буквально все мамины крапинки собрали.
- Садитесь, дети мои. Садитесь и скажите, как живете-можете в своих волостях, в круговороте обязанностей семейных и родовых.
Мерила их пронизанными грустью и немощью глазами и думала: то ли такие слишком усердные были их с Волотом желания, такая искренняя правда велась между ними: как хотели оба, так и произошло. Велел Волот: народить матери Тиверии и княжеском роду на Тиверии сынов-соколов - и родила, шестерым дала жизнь; говорил, когда ласкал в слюбном ложе: "Хочу, ладо мое несравненное, чтобы дети наши родились похожими ликом на тебя, наилучшую из всех Миловид, а ростом и доблестью ратной удались в меня", - так и есть. Вот какие доброликие они, сыны ихние, и какие высокие и сильные собой. Действительно, подопрут собой горы и удержат, встанут по краям рубежей земли Тиверской - и никого не пустят. Как не радоваться таким и не гордиться такими?
- Сами, жены ваши, дети живы-здоровы?
- Да, что нам будет? Лета не одолели еще. А если так, откуда взяться немощи? Скажите лучше, как вы тут? Грусть, видим, не покидает нашу маму.
- Страдания, дети мои, мне уже не прогнать, а за все остальное спаси бог. Живу вами и вашим благополучием. О Радимке ничего не слышали? Где сейчас? Когда возвращается в Тиверию?
- От кого же могли слышать, матушка пригожая, пока сам не возвратится, ничего не будем знать.
- А гости заморские разве не ходят в Черн?
- Гости ходят, да мелкие, не из тех, что знают все и всех.