- Не позволяйте себе лишнего, граф.
Он лишь что-то буркнул в ответ, отошёл и сел в кресло. Евпраксия не мешкая покинула трапезную и закрылась с Милицей в спальне. Она села за стол писать письмо в родной Киев, намереваясь передать с тётушкой Одой купцам в Гамбурге, кои приходили торговать в немецкую землю из Новгорода, Пскова или Смоленска.
Возвращение графини Гедвиги и княгини Оды из Кёльна затянулось. А потом к Евпраксии пришло и огорчение. Вернулась в Штаден только графиня Гедвига. Княгиня Ода по каким-то причинам проследовала в Гамбург. Обеспокоенная Евпраксия на другой же день после возвращения Гедвиги отправила в Гамбург Родиона. Поручила ему найти купцов, кои пришли с Руси, передать им грамоту в Киев. Ещё навестить княгиню Оду и узнать, почему она не приехала в Штаден.
С отъездом Родиона Евпраксии и вовсе стало невмоготу в замке. Даже с графиней Гедвигой у неё не было общения. Потерявшая сына, сестру, Гедвига укрылась в своих покоях, плакала, молилась и днями не появлялась на глазах обитателей замка, к себе никого не впускала. Евпраксия тоже большую часть времени проводила в своём покое. Иногда ей приходилось отпускать Милицу в город, потому как при доме были, кроме лошади, на которой уехал Родион, собака и кошка и их нужно было накормить. В такие часы Евпраксия что-то читала или писала новую грамотку на родину, жаловалась отцу и матушке, что овдовела и живёт среди чужих людей сиротою.
Был ранний вечер пасмурного январского дня. Милица ещё не вернулась из города, и Евпраксия ждала её с минуты на минуту и даже не закрыла на запор дверь. И в это время, когда душа княгини рвалась на Русь, в спальню крадучись вошёл Людигер Удо. На плечи полуобнажённого тела у него был накинут камзол. Он подкрался к сидящей Евпраксии и обнял её со спины. Она вскрикнула, но он зажал ей рот и приказал:
- Не смей кричать! Не смей! Тебя никто не услышит. - Голос его был мягкий. И обнимал он Евпраксию хотя и крепко, но без боли. Он отнял руку от её рта, склонился к шее и стал целовать.
Она потребовала:
- Отпусти меня и дай встать! - Он не отпускал. - Прекрати мерзости! - крикнула Евпраксия и словно рыбка выскользнула из его рук.
Она побежала к двери, но Людигер настиг её, схватил за руку, с силой привлёк к себе и вновь принялся целовать. Он потянул её к постели и попытался сорвать одежду. Евпраксия ударила его коленом в пах. Он согнулся от боли, но ещё удерживал её за руку. Хватка была железная, и княгиня поняла, что просто так ей не вырваться и что ещё мгновение, и зверь придёт в себя, надругается над нею. Его глаза уже злобно сверкали, и он готов был наброситься на неё и терзать. Однако этого мгновения Евпраксия не дала графу. Промелькнул перед её взором образ матушки, вспышка памяти озарила её, дающую дочери уроки иранского боя, взметнулась рука Евпраксии, мелькнула белой молнией, и два перста, сложенные как для моления, поразили Людигера, он снопом упал на дубовый пол.
Евпраксия огляделась: никто ей больше не угрожал. Она открыла платяной шкаф и принялась одеваться в дорогу, надела соболью шубку, тёплые сапожки, кунью шапку. Из шкафа же взяла кожаную дорожную торбу, в которой лежало всё необходимое в пути и ценные бумаги Гамбургского коммерческого банка, где хранилось её состояние. Она не забыла взять недописанное письмо и покинула спальню. Она уходила из замка, зная, что ни одна живая душа, ни даже сама графиня Гедвига не возьмёт её под защиту от Людигера Удо. Расправа над ней была бы неизбежна. И поэтому она покидала замок с чистой совестью. Никто из привратников - ни в замке, ни у ворот - не посмел остановить её. Она уходила в Штаден. И ей повезло: на полпути до городка она встретила Милицу, которая возвращалась в замок.
- Вот и славно, что встретились. Идём в твой домик, - сказала Евпраксия с улыбкой.
Граф Людигер Удо пришёл в себя лишь в полночь. В чувство его привёл холод, набежавший в открытую дверь из коридора. Он встал и попытался вспомнить, что же с ним произошло. И вспомнил всё до мелочей, даже то, как в глазах молодой и желанной вдовы брага заметил весёлых чёртиков. Но дальше был полный провал в памяти и он не смог даже представить себе, как оказался поверженным, не ощущая никакой боли в теле от удара, свалившего его на пол. Голова у него была светлой, как после крепкого сна. "Экая чертовщина", - мелькнуло у него. Он надел камзол, окинул взором спальню, где питал надежду потешиться с вдовушкой, и отправился на её поиски. Всё-таки в своём позорном падении он считал виновной ту россиянку с чёртиками в глазах.
Той порой Евпраксия уже пришла в себя. Она поужинала вместе с Милицей, и теперь они сидели у тёплого очага и обдумывали, как им быть дальше.
- В замке мне неё чужие. Граф Людигер не из тех, кто прощает обиды, и будет добиваться своего. Матушка Гедвига, может, и знает о его происках, но и словом не попрекнёт, - рассуждала Евпраксия.
Милица посетовала:
- Господи, хоть бы Родиоша скорее вернулся. А без него нам и в путь нельзя.
- Это верно. Да и распогодилось. Вон как ветер завывает в трубе. И снежная крупа в окна бьёт. Ладно уж, отсидимся день-другой, а там и Родион вернётся, - смирилась Евпраксия.
Надежды затворниц оправдались. В полдень, когда прекратился снегопад, на дворе весело залаял пёс. Милица выбежала на крыльцо и тут же вернулась, радостная и оживлённая.
- Эта благодать! Родиоша пожаловал домой.
Спустя четверть часа усталый, продрогший на морозе Родион сидел у очага и, пока Милица накрывала на стол, рассказывал Евпраксии о том, по каким причинам княгиня Ода не приехала из Кёльна в Штаден.
- Сказала твоя тётушка, что её под стражей отправили в Гамбург. А причиной тому повеление императора не искать с тобою, матушка, встреч.
- И что же они обкладывают меня, как медведицу в берлоге? - удивилась княгиня.
- Так и есть, облог чинят. А причина тому одна. Да ты её, матушка, ведаешь.
Уже за столом Родион попытался узнать, почему Евпраксия покинула замок. И она, ничего не утаив, рассказала о поведении молодого графа. Родион выслушал внимательно, лицо посуровело, серые глаза ещё больше потемнели, сказал твёрдо:
- Я убью злочинца. Я брошу ему перчатку и в честном поединке снесу голову. Ему не уйти от кары.
- То не угодно мне, Родион, - заметила Евпраксия. - Нам лучше покинуть Штаден и уйти в Гамбург. Вот только как?
Евпраксия была права. У них не было экипажа, а лишь одна усталая лошадь. Родион успокоил её:
- Мы уедем завтра. Чуть свет я схожу в замок, возьму твоих коней и колесницу. А пока, ты уж меня помилуй, матушка, прилягу я на полатях. Дорога сморила.
Родион проснулся задолго до рассвета. Быстро собрался и покинул дом. В конюшне оседлал коня и уехал в замок. Лишь только развиднелось, как он вернулся и пригнал во двор пару серых копей, запряжённых в крытую колесницу. Можно было покидать Штаден. Однако Евпраксию что-то удерживало. И она поняла, что не может уехать, не простившись с могилой супруга и графиней Гедвигой. Евпраксия не хотела прослыть беглянкой. За утренней трапезой она сказала Родиону и Милице:
- Мы сегодня уедем в Гамбург, но прежде побываем на могиле Генриха и заедем в замок. Не могу же я уехать в одном сарафане.
Замок встретил княгиню и её спутников мёртвой тишиной. Евпраксия велела Милице и Родиону собрать и уложить в колесницу все её личные вещи, одежду" обувь, сама же ушла в покои матери Генриха. К своему неудовольствию, там она встретила Людигера. Она сделала вид, что между ними ничего не произошло, поздоровалась и даже улыбнулась. Остановившись перед графиней, которая сидела в кресле, тихо сказала:
- Матушка Гедвига, сегодня я уезжаю в Гамбург.
Графиня долго и молча смотрела на невестку, у неё не было повода задержать её в замке. Не появилось и желания спросить, почему она уезжает. Гедвига поняла одно: их больше ничего не связывало. У графини могло бы прорезаться к княгине чувство благодарности за то, что она щедро поделилась своим состоянием. Меха, шубы, столовое золото и серебро - всё это оставалось в замке, и Евпраксия не побуждалась вернуть богатство.
- Ты вольна делать всё, что тебе нравится, - ответила наконец Гедвига и прикрыла глаза рукой.
Евпраксия могла уходить и слегка поклонилась Людигеру. Он же вонзил свой взор в Евпраксию, и в нём опять появилось нечто от рыси, вышедшей на охоту. Когда же княгиня сделала невольное и резкое движение рукой, вызванное безразличием к её вдовьей судьбе со стороны Гедвиги, перед взором Людигера вспыхнуло мелькнувшее однажды видение - летящая в него стрелою рука, которая и поразила его.
- Прощайте, матушка Гедвига, и не поминайте лихом, - собралась с духом Евпраксия и направилась к двери.
Но едва она скрылась за ней, как позади послышался окрик:
- Стойте, княгиня!
Евпраксия не желала ещё раз быть обожжённой рысьим взглядом и побежала. Но сапоги Людигера гремели всё ближе. Ей удалось достичь лестницы, а внизу стоял её спаситель. Родион в два прыжка влетел на лестницу, и Людигер наткнулся на его грудь.
- Забудь о княгине, граф, ежели дорога жизнь! Говорит тебе о том боярин Родион.
Людигер вскинул руку, дабы ударить боярина, но Родион перехватил её и сжал с такой силой, что заставил Людигера сесть на ступени лестницы.
- Вот и сиди. Так-то лучше!
Покидая Штаден, Евпраксия настраивала себя на весёлый лад. Она надеялась, что новая полоса жизни принесёт ей больше радости и покоя, может быть, она найдёт настоящую любовь. Ей хотелось встретить человека, подобного Родиону, хотелось быть счастливой. Мысли о Родионе иногда пугали её. Не могла она, не имела права обидеть, оскорбить добрую Милицу, дать ей повод для ревности и страданий.
В гамбургский замок княгини Оды беглецы приехали в горячую пору. Шли сборы в дальнюю дорогу князя Вартеслава. Княгиня Ода и плакала от предстоящего расставания, и гневалась за непослушание сына, и печалилась оттого, что сама не может уехать в милый сердцу Киев, потому как стояла на пороге нового замужества, с графом Вартовом из Ганновера, с которым познакомилась в Кёльне на похоронах императрицы. Встретив Евпраксию в просторном вестибюле и повинившись в том, что не могла заехать в Штаден, она поделилась своим горем:
- Голову потерял мой сердечный сынок, не спит, не ест, всё Русью бредит: то Днепр у его ног плещется, то золотые купола взор ожигают. Л я так думаю, что ожгла ему очи княжна смоленская, Елена. Да ты ведь помнишь её, ежа годом старше тебя и в Киев с батюшкой приезжала. - Поток слов тётушки изливался обильно. Да Евпраксии нравился её русско-немецкий говор. - А я уж и смирилась: пусть катит в Киев. Вот только не знаю, соберусь ли на свадьбу, потому как сама в тенета попалась.
Прибежал Вартеслав. Он был грустно-весёлый. Обнял Евпраксию, попечаловался:
- Вдовствуешь, лебёдушка, тяжкий крест несёшь. - И подлил масла в огонь: - Да махни ты на всё рукой, поедем со мной на Русь. То-то дорога ближней покажется.
Евпраксия засмеялась, оживлённо сказала:
- Не опередил ты моей потуги, Вартеславушка. - И обратилась к Оде: - Я ведь тоже на Русь собралась, тётушка. Да и поеду вместе с братцем. Вольная я отныне.
Княгиня вздохнула, слезу набежавшую смахнула, подумала, что на сборы Евпраксии уйдёт дня три - надо ведь с банком всё уладить. А да и хорошо, что три лишних денька с сынком побудет. Однако, размышляя о сборах в дорогу племянницы, Ода вспомнила о том, что было ей сказано в Кёльне: "Не побуждай княгиню Адельгейду уехать на Русь, не ищи себе беды". Однако княгиня Ода осталась верна себе, пренебрегла предупреждением фаворита императора и закружилась со сборами в дальнюю дорогу сынка и племянницы.
Ан судьбе было неугодно, чтобы молодая вдова покинула Германию. Этой невинной и светлой душе суждено было ещё много пострадать, прежде чем через десятилетия она вернётся на родимую землю.
Император не забыл о своих интересах к княгине россов. С того самого дня, как тело погибшего маркграфа Штаденского увезли из Кёльна, за каждым шагом Евпраксии началась слежка. Люди императора уже знали, что она покинула Штаден и появилась в Гамбурге и к императору уже летела эстафета. Теперь, когда она была свободна от брачных уз и от свекрови, государь счёл, что руки у него развязаны, потому как вольный орёл. Одно мешало императору искать пути сближения с вдовой: каноны веры, не позволяющие раньше чем через год вступать в брак с новой избранницей. Генрих набрался терпения и дал себе слово дождаться часа, когда каноны церкви останутся не нарушены. Потому-то и было поручено маркграфу Деди сторожить в течение года княгиню. Недреманное око исполняло волю императора исправно. Едва получив весть от гонцов из Гамбурга, Деди поспешил к императору, доложил ему, спросил:
- Что повелеваешь сделать, ваше величество?
Генрих задумался и понял, что своенравная россиянка может улизнуть от него. И он счёл бы для себя позором, если упустил бы эту дикарку после стольких лет охоты. Его изощрённый ум нашёл, как ему показалось, единственную надёжную меру.
- Ты, верный Деди, останови её немедленно и найди ей место в Кведлинбургском монастыре. А чтобы она не сочла нашу волю насилием, я напишу ей любезное послание.
- Мудрая мысль, мой государь, - порадовался маркграф. Ему и впрямь не хотелось проявлять над будущей императрицей какого-либо насилия, ибо оно могло со временем обернуться против него.
От Кёльна до Гамбурга путь неближний, но маркграф, уповая на Бога и быстрых коней, сам повёл в Гамбург полусотню рыцарей и лучников, дабы исполнить волю своего кумира.
Глава пятнадцатая
ЗАТОЧЕНИЕ
В начале февраля все дела в Гамбурге были улажены и Вартеслав с Евпраксией уже горели от нетерпения отправиться в путь. Лишь княгиня Ода находила то одну, то другую причину, чтобы отдалить час расставания. Но так или иначе, а этот час пришёл. И ранним утром 3 февраля по лёгкому морозу небольшой поезд из двух дормезов, трёх повозок и десяти конных воинов покинул двор замка княгини Оды. Она вышла за крепостную стену, махала путникам рукой и плакала. На сердце у неё было тяжело, но не только от разлуки с сыном и племянницей, а ещё от предчувствия какой-то беды.
Предвестие этой беды прихлынуло на двор замка спустя чуть больше суток. В полдень перед воротами замка появился большой конный отряд воинов, в замок от крепостных ворот прибежал страж и сказал княгине Оде, что её хотят видеть именем императора. Княгиня вышла к воротам и увидела в оконце маркграфа Деди.
- Впустите его, - сказала она стражам.
Маркграф переступил порог калитки, поклонился Оде, поцеловал ей руку, весело спросил:
- Ваша светлость, что же вы не распахнёте ворота перед воинами императора?
- Не вижу в том нужды. Я их не приглашала, - ответила княгиня, давно зная, что маркграф всегда был вестником беды. - Что привело тебя в Гамбург, любезный Деди?
- Мне должно увидеть графиню Адельгейду и передать ей послание императора.
- Но её в моём замке нет. Она, поди, в Штадене.
- Увы, ваша светлость, из Штадена она уехала пять дней назад и теперь пребывает здесь.
- Да нет её, - утверждала княгиня. - Если есть желание, поищи.
- Но как же мне исполнить волю государя и вручить послание? - спросил Деди в надежде на то, что Ода ответит, дескать, оставь его, а я передам. Но этого не случилось.
Ода не хотела, чтобы какое-либо послание императора попало в руки её племянницы. Она знала одно: в послании кроется коварство, ибо Рыжебородый Сатир жить без него не может. И теперь Оде важно было выиграть время, впустить воинов в замок и удерживать их в нём сколько будет возможно.
- Я могу тебе помочь лишь в одном, разрешу вам ждать Евпраксию в замке, поскольку она, наверное, ещё в пути из Штадена.
Но хитрость Оде не удалась. Деди только улыбнулся.
- А может, она в пути на Русь? Я ведь тебя предупреждал княгиня. Потому поведай мне, где она, и не ищи гнева государя. К тому же я могy послать воинов на улицы города, и они узнают, когда и куда приехала-уехала графиня Адельгейда.
Княгиня Ода поняла, что ей не угнаться в хитрости за маркграфом.
- Верно, узнаешь. Ладно уж, скажу правду: она уехала на Русь три дня назад. А у меня лишь ночь провела. - И княгиня направилась к замку.
Маркграф последовал за нею. В пути Ода велела камергеру впустить в замок воинов императора и накормить их. Сказала Деди:
- Я думаю, маркграф, вам теперь некуда спешить.
- Да, я и мои люди устали, - согласился Деди, думая о том, как узнать истинное время отъезда Евпраксии из Гамбурга. И, не дохода до дверей замка, он вдруг сказал: - Ваша светлость, я сам распоряжусь, кому из воинов отдыхать. - И поспешил к воротам. Он нагнал камергера и спросил: - Любезный, я забыл узнать у княгини Оды, в каком часу покинула замок графиня Адельгейда из Штадена?
Камергер задумался лишь на миг.
- Час не помню. Но мы провожали княгиню и Вартеслава вчера, сразу же после восхода солнца.
- И они выехали на дорогу в Мейсен, не так ли?
- Да, ваша светлость, - не подозревая в коварстве маркграфа, ответил простодушный камергер.
- Спасибо, любезный. И передай княгине, что я пообедаю у неё в другой раз. - С гем хитроумный Деди и покинул замок.
Княгиня Ода поняла, как старый лис Деди обвёл её вокруг пальца, и метала ему вслед гневные молнии. "Чтоб ты продырявилась, винная бочка! Чтоб у тебя конь споткнулся и придавил твою тушу!" Но гнев Оды не достигал хитреца.
Преданный императору гончий пёс Деди, как его величали завистливые приближённые Генриха, мчал к Мейсену, не жалея ни себя, ни воинов. Давая отдых коням, он заставлял всадников спешиваться, и они бежали рядом с конём, держась за стремя. И они одолели расстояние от Гамбурга до Мейсена за трое сучок и нагнали-таки поезд Вартеслава и Евпраксии. Деди нашёл путников на постоялом дворе. Был поздний вечер, и потому маркграф не стал никого беспокоить. Он разместил воинов на отдых, часть из них поставил на охрану постоялого двора и наказал:
- Чтобы ни одна живая душа не покинула двор без моего ведома.
И никто из усталых путников, спешивших покинуть Германию, до утра не узнал, что они под стражей. А утром, когда на постоялом дворе всё пришло в движение, люди поняли, что они находятся под стражей императорских воинов. Двор был оцеплен, никого за ворота не выпускали. Маркграф Деди терпеливо ждал в трапезной постоялого двора появления Евпраксии. Он увидел её, когда она спускалась по лестнице, готовая отправиться в путь. Рядом с нею шёл князь Вартеслав, за ними - Родион. Маркграф Деди раскланялся и сказал:
- Я доверенное лицо императора Генриха Четвёртого, маркграф Саксонский, должен вам, графиня Адельгейда, сделать важное сообщение.
Вперёд выступил князь Вартеслав и заслонил Евпраксию.
- Ей нет нужды выслушивать какие-либо сообщения, ежели они не касаются великой Руси. Нам пора в путь.
- Князь, вы молоды, и вам не пристало так разговаривать с канцлером великой Германии. Я привёз личное послание императора только графине Адельгейде. Потому извольте не мешать нам. - И Деди двинулся на Вартеслава. Он же схватился за меч. Но Евпраксия прикоснулась к его руке: