- Почему? Разве ты это знал?
- Догадывался… Как было тебе не полюбить Веру Николаевну, она так резко выделяется из барышень своего круга.
- Да, брат… Вера - это класс!
Афанасий молча думал свои думы, вспоминал загадочную манящую Веру с русалочьими глазами и пепельными пушистыми волосами. Князь Болотнев поднялся со своей скатки, застегнул мундир, надел скатку через плечо, надвинул кепи на правую бровь и стал совсем молодцом-стрелком. И не узнать было в этом бравом молодом солдате расхлюстанного, обыкновенно небрежно одетого князя. Поднялся с земли и Афанасий.
Громадное зеленое поле расстилалось перед ними. Оно все было покрыто маленькими походными палатками. Узкая балка с белыми меловыми щеками разделяла поле на две части. По одну громадным квадратом стояли биваки 14-й Драгомировской дивизии, по другую - меньшими квадратами стали батальоны 4-й стрелковой бригады генерала Цвецинского.
Биваки гомонили человеческими голосами. Люди расходились от ужина и собирались на передних линейках для переклички. Где-то печально и напевно играла гармоника. Из балки вилась редкая, белесая, высокая пыль. Сотня донцов, охлюпкой, в пестрых рубахах, и шароварах с алыми лампасами и с босыми ногами, поднималась из балки с водопоя. Оттуда неслась негромкая песня. Пели два голоса, очень красиво и ладно, но что пели - разобрать было нельзя.
На западе небо краснело, солнце, наливаясь красным пламенем, опускалось к земле. После дневного зноя тянуло прохладой и запахом потоптанной молодой травы и пыли.
Оба молодых человека долго стояли молча, любуясь широким видом громадного бивака. Князь Болотнев первый прервал молчание.
- Афанасий, - сказал он, и в голосе его послышалась теплота, какой никогда не предполагал Афанасий у князя. - Афанасий, я пошел в солдаты… Нелегко мне это далось. Все - и раннее вставание по стрелковому рожку, и тяжкий труд похода… Боль во всем теле… Ну, да что говорить, и возможности… Фельдфебель…. в морду… Чем черт не шутит?.. Видал я и это… так вот, я три месяца прожил с этими людьми - солдатами. Это тоже своего рода - хождение в народ. И я понял многое… Все ищут правду жизни. Мы ее не знаем. Они знают… Они жить умеют - мы не умеем. Мы все чего-то ищем, а то, что мы ищем, с нами всегда… Когда я пою "Отче наш" и рота, следя за моим голосом, вторит мне в унисон - я чувствую, я ощущаю, что что-то есть. Это еще не вера, далеко не вера. Мне, атеисту, трудно так вот сразу и поверить, но это уже сомнение в правоте того, что я так жадно ловил у иностранных философов. В эти вечерние минуты я ощущаю, что у них, у этих заумных немцев и англичан, а более того - евреев - ложь, а правда в этом мерном гудении солдатских голосов, идущих за мной, в этих взмахах коротко остриженных затылков, крестящихся истово людей… Повторяю, я еще не верю, но я со смыслом пою: "И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого"… Искушение было, и большое, но оно было и прошло, совсем и навсегда прошло… Не бойся, Афанасий… Вера Николаевна никогда меня не увидит и не услышит обо мне. Но… Если станет она твоей женой - береги ее! Она трудный человек. У нее громадные запросы. У нее много того, что было и во мне, но я попал к солдатам и излечиваюсь от них. К кому-то попадет она?.. На нее так легко повлиять, и в то же время, если она замкнется она ни за что себя не откроет. В ней много честности и доблести хотя бы и мужчине впору, и в то же время она так слаба, так может подпасть под чужое влияние. Береги ее! Ну!.. Мне пора… Уже строятся на перекличку. Сам понимаешь - опоздать нельзя… Фельдфебель… И в морду!.. Неловко это будет… Все-таки я - князь!.. Да, что я хотел сказать тебе еще?
И, не прощаясь и не протягивая Афанасию руки, князь Болотнев быстро пошел с Волынского бивака. Он уже спускался в овраг, когда Афанасий бегом догнал его.
- Что ты мне хотел сказать? - крикнул Афанасий, хватая князя за рукав.
- Чтобы ты был счастлив с ней! - сказал Болотнев, вырвался от Афанасия и бегом, прыгая через мелкие кусты боярышника и терна и через промоины, побежал в балку.
На том берегу беспокойно трубили стрелковые горны повестку к заре.
VIII
Ни просторном румынском дворе богатого крестьянина были собраны офицеры полков 14-й дивизии. Они стояли по полкам. Был знойный день и время после полудня. Опыленное золото погон тускни блестело на солнечных лучах. Околыши кепи выгорели в походе, и так же запылились и точно выгорели лица офицеров: похудели от долгого похода, загорели и, хотя были тщательно вымыты и подбриты на подбородках, носили следы усталости тяжелого похода в знойное лето.
В четырехугольнике, образованном полковыми группами офицеров, похаживал невысокого роста генерал в длинном черном сюртуке с аксельбантами и академическим значком, в белой фуражке с большим козырьком. Мало загоревшее лицо его с небольшими, вниз спускающимися черными "хохлацкими" усами, было спокойно. Похлопывая правой рукой по кулаку согнутой в локте левой, генерал Драгомиров говорил офицерам последнее наставление перед боем.
"За словом в карман не полезет, - думал Порфирий, стоявший в середине четырехугольника с чинами штаба. - Говорит, как пишет. Профессор!.. По-суворовски учит. Молодчина!"
- Так вот-с, господа, прошу не забывать, что это прежде всего тайна… Военная тайна… Не мне говорить вам, господа, как свято и строго должна быть соблюдена эта тайна… Опустите руки, господа.
Руки в белых перчатках, приложенные к козырькам кепи, опустились. Стало менее напряженно, вольнее. Кто то переступил с ноги на ногу, кто то кашлянул, кто-то вздохнул.
Сегодня ночью, значит, и ночь на 15-ое июня, будет наша переправа через Дунай для прикрытия наводки моста через реку… Первыми на понтонах переправляются три стрелковые роты Волынского полка и первые два батальона, того же полка. Полковник Родионов, сделайте расчет и подготовьте ваших людей…
В рядах Волынцев произошло движение. Кое-кто приложил руку к козырьку и сейчас же опустил ее. Кто-то придвинулся ближе к середине квадрата.
"Афанасий пойдет", - подумал Порфирий и любовно посмотрел на сына. Глазами сказал: "не осрамись" - и Афанасий взглядом и улыбкой ответил: "не бойся, папа, не подкачаю".
Драгомиров после краткой паузы продолжал:
- Передать солдатам… Научить, вразумить… На судне - полная тишина. И прошу не курить… Если неприятель огонь откроет - не отвечать. Раненым помощи на понтоне не подавать. Каждое движение может опрокинуть понтон. И раненому не поможешь, и других потопишь. Начнется дело тут не до сигнален и команд. Слушай и помни, что приказано раньше, то и исполняй. Береги пулю, не выпускай ее зря. Стреляй только наверняка. Иди вперед и коли. Пуля обмишулится - штык не обмишулится. Побьешь турка - не говори: победил!.. Надо войну кончить - тогда и скажешь!.. Конец венчает дело, а это сегодняшнее, завтрашнее - только начало.
"Все под Суворова ладит, - думал Порфирий, - а запоминается легко".
- План атаки? Вот меня спрашивали, какой план? Да какой же может быть план? Темно. Ночь - и местность незнакомая. Скажите людям - поддержка будет - подпирать будем непрерывно - смены не будет. Кто попал в первую линию так и оставайся в ней, пока не будет сделано дело.
Драгомиров помолчал немного. Зоркими черными глазами он осмотрел офицеров и опять заговорил о том, что, видимо, волновало его более всего: беречь патроны. Знал, что патронов мало, что подавать их за реку будет нелегко, знал и то, что у его солдат "Крика", едва на шестьсот шагов бьющее, а у турок "Пибоди-Мартинк", на полторы версты пристрелянное, и патронов уйма. Значит - вперед, и штык. Так и учил.
- Патроны беречь… Скажите своим молодцам - хорошему солдату тридцать патронов хватит на самое горячее дело. И не унывать!.. Главное - не унывать… Как бы тяжело ни было - не унывать! Отчаяние - смертный грех, и сказано в Писании: "Претерпевый до конца - спасется"…
Опять замолчал, похлопывал рукой по кулаку, посматривал в глаза офицеров. "Что они, как?" Потом сказал, повысив голос:
- Так вот-с! Это и все! Война начинается. Прикажите по ротам, на вечерней молитве после "Отче наш" петь: "Господи Сил с нами буди"… Знаете-с? "Иного бо разве Тебе Помощника в скорбех не имамы"… Помните? Силы небесные помогут нам там, где земные силы изменят… Чего человек не может - то Богу доступно-с!..
Порфирий сбоку и сзади смотрел на Драгомирова и думал:
"Что он, точно верит, или опять под Суворова - безверное войско учить, что железо перегорелое точить?"
- От души желаю вам. господа, полного успеха-с!
Драгомиров еще повысил голос, сделал паузу, вздохнул и решительно добавил:
- Да иначе, господа, и быть не может. На нас возложено Государем великое дело! Исполним его… с достоинством!!!
Драгомиров приложил руку к большому козырьку своей фуражки и сделал полупоклон.
- Попрошу по местам! Авангарду генерала Иолшина через два часа выступать!
Офицеры с озабоченным говором выходили со двора. Они стеснились в воротах, постояли в тени раскидистого чинара, раскуривая трубки и папиросы, и пошли к полю, где белели палатки биваков. Там было тихо. Солдаты спали крепким послеобеденным сном.
IX
Смеркалось, когда Волынский полк вошел в румынское селение Зимницу. Рота, где служил Афанасий, остановилась в узкой улице. В хатах загорались огни. У колодца столпились солдаты. Старик-румын подавал им поду.
- Пофтиме, пофтиме, - говорил он ласково.
Фельдфебельский окрик раздался сзади.
- Чего стали! Пошел вперед!
Двинулись по улице в темноте, между высоких садов, Плетневых изгородей, мимо белых домов. Нет-нет и донесет в улицу запах большой реки - пахнет илом, сыростью и свежестью широкого водного простора. Никто не спрашивает, что это такое? - все знают: под селом - Дунай…
Вышли из улицы и наверху, на каком-то поле стали выстраивать взводы и без команд, следуя за своими ротными командирами, стали в густые батальонные колонны.
Вполголоса скомандовали:
- Рота, стой! Составь!
Звякнули штыки составляемых в козлы ружей. Усталые тридцативерстным переходом без привалов, солдаты полегли за ружьями, сняли ранцы и скатки.
- От каждого взвода послать по два человека к котлам за порциями…
От артельных повозок на широких полотнищах принесли куски холодного вареного мяса и хлеб и раздали солдатам. Люди сняли кепи, перекрестились и жадно ели ужин. Пахло хлебом, мясом, слышались вздохи, кто-нибудь икнет и вздохнет.
Снизу, из балки, оттуда, где была река, проехал казак и спросил:
- Где генерал Иолшин?
Никто ему не ответил, и казак проехал дальше вверх и исчез во мраке.
Большим, красным рогом, предвещая вёдро, проявилась в потемневшем небе молодая луна. От деревьев, от составленных в козлы ружей, от людей потянулись тени… В мутном, призрачном лунном свете растворились дали…
- Первый и второй батальоны в ружье!
Роты молча поднялись, разобрали ружья и стали спускаться к реке. Вдали под небесным темным пологом черной полосой чуть наметился другой, "его" берег.
Вдруг на том берегу засветилось много огней. Стали видны раскидистые купы больших деревьев, снизу освещенные золотистым пламенем костров. Там певуче и стройно заиграла музыка. Военный оркестр играл Мейерберовского "Пророка".
По узкой, пыльной дороге, толкаясь среди солдат, Афанасий спустился к реке. Перед ним была протока, между румынским берегом и длинным островом, поросшим кустами. В протоке были причалены к берегу понтоны. Здесь была старая австрийская таможня и подле нее пристань. К этой пристани один за одним подходили понтоны для погрузки. Саперный офицер ладонью отделял ряды, отсчитывая их на понтон.
- Вторая стрелковая?
- Так точно, - ответил Афанасий.
- Два, четыре, шесть, - проворней, братцы, - отсчитывал ряды офицер. - Двадцать четыре, шесть, восемь, тридцать, тридцать восемь, сорок. Стой!
По намокшим, скользким, колеблющимся доскам солдаты сходили на понтон. Бряцали приклады о железные борты. На банках подле уключин сидели уральские казаки и лохматых бараньих папахах.
По берегу, между столпившихся солдат, проехали несколько всадников. По крупной лошади и по белой фуражке Афанасий признал в одном из них генерала Драгомирова.
- Генерал Рихтер здесь? - спросил Драгомиров кого-то у самой воды.
- Я здесь, ваше превосходительство, - ответили из солдатской толпы, и высокий генерал в черном сюртуке подошел к Драгомирову.
- Первый рейс готов к отправлению?
- Есть, готов к отправлению, - ответил офицер, только что отсчитывающий солдат Афанасия.
На протоке, у берега, удерживаемые веслами на месте, длинной вереницей стояли понтоны.
- С Богом, братцы, - сказал Драгомиров и снял белую фуражку. - Напоминаю вам в последний раз: отступления нет! Разве что в Дунай! Так или иначе - надо идти вперед! Впереди - победа! Позади - погибель, если не от пули, то в воде…
11Низко спускавшаяся к берегу луна коснулась земли и стала быстро исчезать за Дунаем. Сразу стало темно, неприютно и жутко. Стоявшие в протоке понтоны исчезли и ночном мраке. Ветер зашумел ивами на острове. Заплескала вода о железные борта понтона.
- С Богом, братцы, отваливайте!
- Отваливай!
С пристани раздался короткий свисток понтонного офицера. Казачий урядник на понтоне, где был Афанасий, негромко сказал:
- На воду, паря!
Чуть покачнулся понтон. Конные фигуры и толпы солдат поплыли мимо Афанасия. Ближе подошли кусты Чингинева и пошли мимо. Сильнее пахнуло илом, сернистым запахом растревоженной глины и сырой травой. У Афанасия сладко закружилась голова. Он оперся рукой на плечо близ стоявшего солдата и закрыл глаза.
Х
Когда Афанасий открыл глаза - сильный, порывистый ветер бил ему в лицо. Волна плескала по понтону. Порывисто гребли уральские казаки. Кругом была кромешная тьма. На мгновение в ней показались черные понтоны с людьми и сейчас же исчезли, точно мелькнули призраками. Падала вода с весел. Афанасию казалось, что понтон не подавался вперед, но крутился на месте. В полной тишине, бывшей на понтоне, с тяжелым грохотом упало ружье, и солдат мягко опустился на дно. Сосед нагнулся над ним, хотел помочь ему, прошептал, как бы оправдывая товарища:
- Сомлел, ваше благородие.
- Не шевелиться там! - сердито, вполголоса окликнул понтонный унтер-офицер, - после поможешь. Отойдет и так.
Снова стала напряженная тишина на понтоне. Ветер свистел между штыков, пел заунывную песню, навевал тоску.
Уральский урядник с большой седой бородой прошел вдоль борта. Афанасию показалось, что он тревожно сказал гребцам:
- Правым, паря, сильней нажимай… Понесло далеко. В темноте отблескивали белые гребешки большой волны. Должно быть, вышли на стрежень реки.
Сколько времени прошло так, Афанасий не мог определить. Ему казалось, что прошло ужасно много времени. Не было мыслей в голове. Ветер резал глаза. Была какая-то полуявь, полусон, без воспоминаний, без соображения, и было только одно томительно-страстное желание, чтобы все это скорее как-то кончилось.
Волна стала мельче. Уральцы гребли ровнее и чаще. Понтонер с длинным крюком прошел вперед и совсем неожиданно, вдруг, сразу, Афанасий в кромешной тьме увидал высокие стены берега. Быстро наплывал на Афанасия берег. Мелкие кусты трепетали на ветру черными листьями, где-то - не определить - далеко или близко, высоко над водой светилось пламя небольшого костра.
Днище понтона коснулось вязкого дна. Понтонеры шестами удерживали понтон на месте.
- Пожалуйте, ваше благородие, прибыли, - сказал понтонный унтер-офицер Афанасию.
Солдаты без команды стали прыгать в воду и выбираться на берег. За ними прыгнул и Афанасий, ощутил вязкое дно - едва не упал - крут был берег, и выбрался на сухое.
Солдаты столпились вокруг Афанасия. Кто-то растерянно прошептал:
- Что же теперь будет?..
Глухая и тихая ночь была кругом. Тьма, тишина. За спиной плескала волнами река. Пустой понтон уплывал за вторым рейсом.
По приказу предполагалось, что все понтоны первого рейса причалят к берегу одновременно и в одном месте. Две стрелковые роты поднимутся прямо перед собой. 1-я и 2-я роты Волынцев примкнут к ним справа, 3-я и 4-я слева, лицом на Тырново. Образуется живой клин. Этот клин врежется в турецкий берег. Следующая высадка - 2-й батальон - расширит его вправо и влево и образует нужный плацдарм.
Афанасий оказался один со своим взводом на неизвестном берегу. Нигде не было никаких стрелков, и где находится Тырново, о том Афанасий не имел никакого представления. По-настоящему надо - "в цепь"… По перед Афанасием была узкая площадка песчаного берега, кусты и совсем отвесная круча. Где-то наверху, влево, чуть виднелся огонь костра. Солдаты жались к Афанасию, ожидали от него указаний, что делать.
Афанасий помнил одно из наставлений Драгомирова: идти вперед…
Он и пошел вперед, сначала вдоль берега, ища, где бы ухватиться, чтобы подняться на кручу. Вскоре показался ручей, сбегавший по узкой балочке, углублявшейся в кручу. Афанасий и за ним солдаты пошли вдоль ручья, все поднимаясь на гору. По уступам стали показываться колья виноградников, пахнуло землей, свежим виноградным листом. Какой-то человек в черном сбегал навстречу Афанасию.
Афанасий выхватил свой тяжелый "Лефоше" из кобуры и спросил:
- Кто идет?
- Свой, свой, - быстро ответил человек, и перед Афанасием оказался казак в черной короткой черкеске. Рваные полы были подоткнуты спереди за тонкий ремешок пояса; низкая, смятая баранья шапка едва держалась на макушке бритой головы. Казак остановился в шаге от Афанасия и сказал, тяжело дыша и переводя дух:
- С переправы, ваше благородие? Пожалуйста, сюда, за мною. Генерал Иолшин уже тут наверху… Приказали, чтобы всех, которые с переправы, к нему направлять.
Точно посветлела ночь. Томительное чувство беспокойства, страха, одиночества и неизвестности вдруг исчезло. Все стало просто. Генерал Иолшин - бригадный - был где-то тут, и казак шел теперь впереди, легко, как дикий барс, продираясь по круче, там отведет ветку, чтобы не хлестнула по Афанасию, там молча укажет, куда надо ступить, чтобы подняться на обрывистый уступ.
- А чей это там огонек, станица? - спросил взводный унтер-офицер, шедший сзади Афанасия.
- Его, милый человек, - как-то ласково и мягко сказал пластун. - Тут как раз его пост был. Мы к нему прокрались. С огня-то ему нас не видать, а нам каждого человека видно. Мы его враз кинжалами прикончили. Безо всякого даже шума.
Все ближе был догорающий костер. В отсветах его пламени показалась низкая каменная постройка. Подле нее лежали пять темных тел. Белые лица были подняты кверху. Пламя играло на них.