Любопытный то был вечер. Вскоре начало смеркаться, и дьявол повел решительное наступление на мое мужество, для начала предложив жалкий чай вместо полноценного обеда, затем отправив заправлять бортовые огни. Для этого приходилось сидеть, скорчившись в три погибели, на баке и нюхать керосин, заливаемый в емкость лампы. Но самая серьезная атака на мои расстроенные нервы началась, когда на наше хрупкое суденышко опустилась ночь, предоставив ему вслепую прокладывать путь в непроглядной тьме. Я склонен полагать, что пережил тогда душевный кризис сродни тому, что охватил меня в тот вечер, когда я сидел на своем чемодане под Фленсбургом. Главной нашей цели я, связав, к добру или худу, свою судьбу с "Дульчибеллой", не ставил под сомнение ни на минуту. Но, предпринимая такой шаг, я несколько опередил себя и нуждался в уверенности, в настрое, подходящем для столь отчаянного предприятия, с помощью которого можно отбросить мелкие колебания.
Не в первый раз на выручку пришло чувство самоиронии. Я вспоминал самого себя в Лондоне, сгибающегося под тяжестью добровольно принятого обета и тщательно взвешивающего плюсы и минусы неожиданного приглашения. Вот наконец я решаюсь и отправляюсь прямиком в капкан, вышагивая с достоинством и сознанием собственной значимости. И, можно сказать, предстаю в роли клерка, похищенного шайкой беззаконных вербовщиков и силой доставленного на судно. Но в результате главный злодей оказывается безобидным старым приятелем, который расточает мне дифирамбы, запирает под замок и намерен воспользоваться моим знанием немецкого, затевая небольшую секретную операцию на морских просторах.
Следом за Юмором пожаловала Романтика. Она прятала лицо под вуалью, но я понимал, что это шорох ее одежд слышится мне в журчании пены за бортом, что это ее руки протягивают мне кубок с искрящимся вином, ее голос предлагает мне выпить и ободриться. Странно, но, едва пригубив, я сразу узнал этот вкус. Он не был похож на убогое пойло, которое подают в псевдобогемных заведениях в Сохо, не дорогой, но безвкусный напиток, что я поглощал в Морвен-Лодж. Нет, то был чистейший винтаж, вобравший все вдохновение древних времен, способный являться во множестве разных обличий и пробуждать к жизни тысячи умов, куда достойнее моего, но в основе которого всегда один и тот же рецепт: будоражащая кровь погоня за опасной тайной. Раз за разом пытался я ухватить этот настрой и удержать его. И под конец решил, что преуспел, хоть и с существенными оговорками.
Но до поры вино бурлило в моих жилах. Ветер пел, наполняя грот, призрачные гребни волн возникали из бездны, низким, завораживающим голосом распевая гимн приключениям. Как сильно, надо думать, оказалось снадобье, ибо та первая ночь под парусом грозила мне неисчислимыми ужасами. Спору нет, началось все хорошо: туман, как и предсказывал Дэвис, рассеялся, и свет маяка мыса Бульк указал нам безопасный путь ко входу в Киль-фиорд. Именно на этом отрезке пути мы, устроившись на корме и попыхивая трубками, вернулись к насущным проблемам, ведь мы ринулись в путь сломя голову, не успев все толком обсудить. Я выудил несколько новых фактов, хотя сомнения развеять не смог. Дэвис видел Долльманов только на их яхте, где отец с дочерью временно поселились. Про виллу на Нордерней он ничего не знал, хотя и высаживался однажды в гавани. Кроме того, у юной фройляйн имелась мачеха, оставшаяся на материке. Именно к ней и возвращались Долльманы в Гамбург, который, как пояснил мой друг, расположен достаточно далеко от моря, милях в сорока с лишним вверх по течению Эльбы от Куксхафена, который лежит у самого устья.
Договоренность, достигнутая накануне того опасного вояжа, заключалась в том, что обе яхты встречаются вечером в Куксхафене и оттуда вместе идут вверх по реке. Затем Дэвису предстояло отделиться от приятелей в Брунсбюттеле, что в пятнадцати милях выше по течению, где находится западная оконечность канала, ведущего на Балтийское море. Таков по крайней мере был первоначальный план. Но, сложив два и два, я пришел к выводу, что, хоть он и сам себе боится признаться, решимость его могла ослабнуть и мой друг последовал бы за "Медузой" хоть в Гамбург, хоть на край света. Ведь он находился во власти той самой силы, которая вопреки всем вкусам и привычкам побудила его отказаться от жизни на островах и предпринять этот вояж. Но тут Дэвис закрывал рот на замок, и мне оставалось только догадываться, что нечто, связанное с дочерью Долльмана, причинило ему такую жестокую боль и помутило рассудок. Но теперь мой приятель решился отбросить все и идти намеченным курсом.
Добытые мною факты порождали ряд важных вопросов. Неужели Долльман до сих пор не знает, что Дэвис и его яхта уцелели? Мой приятель вполне это допускал.
– Он мог ждать меня в Куксхафене или навести справки на шлюзе в Брунсбюттеле, но едва ли сделал это, потому как вряд ли сомневался в успехе. Если бы я врезался и засел на внешней отмели – шансов было сто против одного, – яхту разнесло бы в три минуты. Бартельс меня бы даже не заметил, а если и заметил, ничем не смог бы помочь. С тех пор я в тех местах не появлялся и не происходило ничего, что могло им указать на мое существование среди живых.
– Им? – переспросил я. – Кто такие эти "они"? Кто наши противники? Если Долльман – агент на службе у германского Адмиралтейства… Но нет, совершенно невероятно, чтобы юный англичанин мог быть хладнокровно убит в наши дни представителем цивилизованной и дружественной державы! Но если он не агент, то вся наша теория рассыпается в прах.
– Я полагаю, что Долльман поступил так на собственный страх и риск, – заявил Дэвис. – Но, мне сдается, это не имеет отношения к делу. Живые или мертвые, мы не делаем ничего противозаконного, и нам нечего стыдиться.
– А мне вот кажется, что имеет, – возразил я. – Кого заинтересует весть о нашем воскрешении? И как нам приступать к делу, открыто или втайне? Как понимаю, нам стоит как можно меньше показываться на глаза.
– Что до глаз, – резко заметил Дэвис, бросая взгляд в наветренную сторону из-под стакселя, – то нам предстоит пройти по судовому каналу. А это настоящая проезжая дорога, где ты у всех на виду. Зато потом никаких проблем не будет. Подожди, и сам увидишь те места! – И с губ его сорвался хрипловатый довольный смешок, от которого еще вчера у меня мурашки побежали бы по коже. – Кстати, это мне напомнило, что нам надо задержаться в Киле на день и пополнить припасы. Мы должны быть независимы от берега.
Я промолчал. Независимы от берега на семитонной яхте! В октябре! То же мне заветная цель!
Около девяти вечера мы обогнули мыс и вошли в Киль-фиорд, после чего нам предстояло пробиваться добрых семь миль против ветра до самого города. До этой поры возбуждение и интерес неплохо поддерживали меня на плаву. Это если не считать одного глубоко запрятанного опасения: если вдруг с Дэвисом что-то случится, что буду я делать с яхтой? Но я рано похоронил свои страхи – они только начинались. Дэвис не раз уже побуждал меня лечь и выспаться. Наконец я отправился вниз и скрючился на подветренном диванчике с карандашом и блокнотом. Вдруг с палубы донеслись хлопки паруса и топот, а я начал потихоньку сползать на пол.
– Что происходит? – в панике заорал я, увидев Дэвиса, нырнувшего в дверь каюты.
– Ничего, – отозвался он, потирая замерзшие руки. – Просто поворачиваю. Не подашь мне бинокль? Там пароход впереди. Знаешь, если тебе совсем не хочется спать, можешь приготовить суп. Дай-ка взгляну на карту.
Он целиком погрузился в изучение карты, тогда как я гадал, далеко ли еще пароход и куда вообще идет наша яхта.
– Насколько понимаю, нет необходимости в том, чтобы кто-то постоянно находился у руля? – намекнул я.
– А, минута-другая – это не страшно, – отозвался мой приятель, не поднимая глаз. – Две… Полторы… Одна… Огни в линию на вест-зюйд-весте… Спичка есть?
Вытащив из коробка две, он затопал наверх по трапу.
– Я тебе, точно, не нужен? – закричал я вслед.
– Нет, но поднимайся, когда чайник закипит. Весело тут, в фиорде! Отличный ветер.
Его ноги исчезли из виду. Некий фатализм овладел мной, когда я захлопнул записную книжку и склонился над плитой. Поддерживал он меня, и когда я выбрался на палубу, чтобы "повеселиться". Веселье заключалось в обилии скрытых туманом судов: пароходов, шмаков и парусников, снующих по ограниченному пространству фиорда. От мельтешения бортовых огней – красных, зеленых, желтых, открытых и прикрытых, приближающихся и удаляющихся – рябило в глазах. К этому добавлялись огни берега и стоящих на якоре судов, а шум винтов заполнял все вокруг, напоминая отдаленный гул лондонской улицы. Признаться, всякий раз, когда мы поворачивали на другой галс, пересекая фиорд, я чувствовал себя деревенской матроной, испуганно подбирающей юбки на переходе через оживленный Стрэнд. Дэвис же был как уличный мальчишка, который бесстрашно лавирует под копытами лошадей. При этом он то и дело разражался тирадой насчет того как просто и безопасно плавать по ночам, стоит только соблюдать осторожность, правила и нести хорошие огни. Приближаясь к светлому пятну в ночи, обозначающему Киль, мы прошли мимо огромной, поблескивающей боками темной массы, расположившейся посреди акватории.
– Военные корабли! – восторженно прошептал Дэвис.
В час ночи мы бросили якорь вблизи города.
Глава X
Его шанс
– Послушай, Дэвис, – сказал я. – Сколько времени займет наше путешествие? Отпуск-то у меня на месяц.
Мы стояли на неровных досках пола кильской почтовой конторы, Дэвис энергично строчил в бланке письма, я же неуверенно разглядывал свой.
– Юпитер! – с отчаянием воскликнул Дэвис. – Остается же всего три недели! Я как-то не подумал. А ты не можешь испросить продления, а?
– Можно написать шефу, – кивнул я. – Но обратный адрес? Что указывать-то?
– Куксхафен? – предположил Дэвис. – Нет, это слишком близко, и там… Но нам не следует привязываться к суше… Вот что я скажу, укажи: "Нордерней, почтовое отделение", – и свое имя, но не название яхты. Мы можем заглянуть туда и спросить насчет письма.
Никогда прежде не вставал так явственно передо мной авантюрный характер нашей затеи, как в эту минуту.
– Ты именно так и поступаешь? – спросил я.
– Ну, у меня нет такой важной переписки, как у тебя.
– И о чем ты тогда пишешь?
– Ну, что у нас был отличный круиз и что мы направляемся домой.
Идея мне понравилась, и в своей депеше домой я настрочил то же самое, добавив, что в наши планы входит разыскать одного приятеля Дэвиса, который может показать нам хорошие места для охоты. Добавил я и пару строк для шефа – не давая отчета в серьезности сделанного шага, – сообщив, что мне может потребоваться несколько дополнительных дней к отпуску, потому как у меня в Германии есть важное дело, и попросил направить ответ по указанному выше адресу. Затем, собрав пакеты, мы продолжили закупки.
Два полных ялика припасов переправили мы на "Дульчибеллу", прежде всего две объемные канистры с керосином, обеспечивавшим нам свет и тепло, и мешок муки. Были в числе покупок запасные канаты и блоки, немецкие карты превосходного качества и изрядный запас причудливых сортов колбасы и консервов. И это не считая множества мелочей, часть которых в итоге пала жертвой пристрастия моего компаньона выкидывать за борт все, что подвернется под руку. Одежда являлась главной моей заботой, потому как, хотя я позаботился о некоторых вещей во Фленсбурге, мой гардероб оставался не соответствующим условиям. Кроме того, я безнадежно испортил свои шикарные белые фланелевые штаны. ("Мы можем вышвырнуть их за борт", – с надеждой предложил Дэвис.) Я прикупил пару отличных морских сапог, с войлочной подкладкой и деревянной подошвой, и оба мы обзавелись теплыми вещами из грубой шерсти (какие носят местные рыбаки): штанами, свитерами, шапками, перчатками. Цвет я специально подбирал так, чтобы он гармонировал с керосиновыми пятнами и якорной слизью.
Тем вечером мы сказали последнее "прости" Балтике, миновав военные корабли и скопление прогулочных яхт, вытащенных на берег на время зимней спячки; благородные берега фиорда с разбросанными по ним виллами, прячущимися в золотой листве, укутывались подкрадывающимися сумерками.
Обогнув последний мыс, мы взяли курс на целую галактику разноцветных огней и, спустив паруса, остановились перед колоссальными воротами шлюза Хольтенау. Казалось совершенно невероятным, что эти могучие створки могут быть распахнуты перед просителем столь мизерной величины. Но они открылись с королевской величавостью, и наше крошечное суденышко затерялось во чреве шлюза, построенного с расчетом на самый крупный военный корабль. Мне вспомнился Боултерз-лок в жаркое августовское воскресенье, и я подумал – неужели всего месяц назад я был тем самым напыщенным лондонским денди, что мешался с толпой проводящих свой досуг шумных бездельников? Над головой было светло, как днем, от электрических ламп, но гробовую тишину нарушила закутанная в плащ фигура, окликнувшая нас и спросившая капитана. Дэвис взбежал по трапу и исчез вместе с тем типом в плаще, но вскоре вернулся, засовывая в карман бумагу. Она лежит сейчас передо мной. Документ, заверенный печатью с надписью "Кениглихес Цолльамт", гласит, что за сумму в десять марок таможенного сбора и четыре марки из расчета тоннажа императорский буксир соглашается провести означенное судно "Дульчибелла" (владелец А.Г. Дэвис) по Каналу кайзера Вильгельма от Хольтенау до Брунсбюттеля. Какое снисхождение! Я краснею от стыда, глядя на этот пожелтевший листок, и вспоминаю эту королевскую вежливость могучих створок – бедные заспанные чиновники "Кениглихес Цолльамт" даже не подозревали, сколь ядовитую гадюку допускают в святая святых империи за скромное вознаграждение в четырнадцать шиллингов!
– Совсем недорого, правда?! – воскликнул Дэвис, присоединившись ко мне. – У них установленный тариф на тоннаж что для яхты, что для лайнера. Мы отправляемся завтра в четыре с остальными лодками. Интересно, нет ли здесь Бартельса?
Было по-прежнему тихо, но невидимые силы работали без устали. Раскрылись внутренние створки, и мы вытолкали яхту в пространный бассейн, где расположилась, пришватовавшись борт к борту, целая флотилия парусных судов разных размеров. Найдя свободное место у причала, мы поужинали и, покуривая сигары, отправились посмотреть, не виден ли где "Йоханнес". Мы нашли его среди множества таких же галиотов. Старый шкипер сидел у пылающей жаровни и, нацепив на нос очки, читал Библию. Пока он доставал бутылку шнапса и несколько очень маленьких и твердых груш, Дэвис безжалостно потчевал его нашими ложными мотивами.
– Такое небо не к добру, – только и сказал старый немец, с улыбкой глядя на своего несносного юного друга.
Прежде чем распрощаться на ночь, мы договорились, что поутру пришвартуемся к борту "Йоханнеса" и пойдем через канал рядом.
– Пусть Карл правит за нас обоих, – сказал Бартельс. – А мы будем посиживать в теплой каюте.
План был претворен в жизнь, хотя и не без суматохи и повреждения окраски, чего трудно избежать в сумрачное и дождливое утро. Энергичные маленькие буксиры разделили нашу толпу на группы, и вот мы, наполовину потерявшиеся на фоне массивного фальшборта "Йоханнеса", начали путь в зияющую темноту. Если еще и оставались сомнения в том, что характер местности изменился, рассвет окончательно рассеял их. С палубы не представлялось возможным что-либо разглядеть, но стоило встать на грота-гик, и за стенками канала открывалась бесконечная равнина Гольштейна, серая и монотонная в своем одеянии из тумана. Радующие взор пейзажи шлезвигского берега превратились в приятное воспоминание, а назойливый холодный дождь служил последним штрихом в оформлении декораций для нового акта драмы.
Два дня мы неспешно влачились по могучей водной дороге, играющей стратегическую роль связующего звена между двумя морями Германии. Прямой и широкий, обнесенный массивными валами, освещаемый по ночам ярче большинства лондонских улиц, наполненный военными кораблями, крупными торговыми судами и скромными каботажниками, Кильский канал стал символом новой и мощной силы, которая, контролируемая гениями управления и инженерного дела, неудержимо двигает империю к заветному статусу великой морской державы.
– Разве не великолепно? – говорил Дэвис. – Просто отличный парень этот император!
Карл, рыжеволосый широкоплечий юноша лет шестнадцати, олицетворял собой весь экипаж "Йоханнеса". Матрос был чумаз настолько же, насколько опрятен шкипер. Я ощущал по отношению к этому неприхотливому пареньку своего рода зависть, рассматривая его как гораздо более пригодный к делу аналог меня самого, но как им вдвоем с маленьким капитаном удавалось управляться со своей неповоротливой посудиной, для меня так и осталось загадкой. Невосприимчивый к дождю и холоду, Карл удерживал "Йоханнес" в кильватер буксиру, тем временем как мы с Бартельсом нежились в каюте, иногда в его, иногда в нашей. Необходимость обогревать последнюю вскоре сделалась насущной проблемой. В итоге мы пошли единственным логичным путем, переставив кухонную плиту к передней оконечности обеденного стола, чтобы патентованное изделие Риппингилла не только готовило для нас пищу, но и давало тепло. Как предмет мебели выглядело оно ужасно, да и от запаха керосина подкатывало к горлу. Но сначала, как выразился Дэвис, это удобство, а уж потом чистота.
Мой друг подолгу совещался с Бартельсом, который знал навигацию в тех водах, куда мы направлялись, как свои пять пальцев. Его галиот принадлежал к типу судов, которые специально строились для плавания среди отмелей. Никогда не забуду того мига, когда до старого шкипера дошло, что интерес юного друга носит практический характер, ему-то казалось, что наша цель – его любимый Гамбург, король среди городов, который стоит увидеть и умереть.
– Уже слишком поздно! – возопил он. – Вы не знаете Северного моря так, как знаю его я.
– Чепуха, Бартельс! Это совершенно безопасно.
– Безопасно?! Разве не я нашел вас в Хоенхерне в шторм со сломанным рулем? Господь смилостивился тогда над вами, сын мой.
– Да, но это была не моя ви… – Дэвис прикусил язык. – Мы просто заглянем туда на пути домой, ничего особенного.
Бартельс печально пожал плечами.
– Хорошо, что с вами друг, – было последнее его слово касательно этой темы. Но при этом он покосился на меня с неизменной подозрительностью.
Что до нас с Дэвисом, то дружба наша в определенном смысле развивалась стремительно, но главным препятствием оставалось, как я понял позднее, нежелание приятеля касаться своего глубоко личного интереса в этом предприятии.