"Вот какой он! Вот какой он! - повторяла она про себя. - Кто бы мог думать? А я была в нем так уверена… Теперь ведь и меня обвинять станут - я устроила свадьбу… Да кто же их знает - все они таковы, все! На кого положиться можно?"
Графиня волновалась все больше и больше.
"Надо полагать, что ничего нет… Он так сказал, дал слово, но ведь довольно и того признания, что он сделал… Ведь сам так и говорит, жена никуда не годна, с ней несчастье, а жена брата прелестна, сокровище - и с ней было бы счастье! Господи! Да что ж это такое?!"
Графиня даже стукнула своим маленьким кулаком по столу.
Она не вспоминала, что давно-давно, в ее молодые годы, она полюбила, и кого же? - женатого человека. Она была воспитана в строгих правилах, знала себе цену и была горда. Никто не мог ее никогда обвинить в лишнем слове, в лишнем жесте. Как же могло с ней случиться такое? Она не знала, знала только, что любит со всею силою, на какую была способна.
Эта любовь принесла ей много горя, в несколько месяцев она так вообще изменилась, что родные стали бояться за нее. Но она решилась победить свое сердце, она уже начала мало-помалу находить утешение в сознании исполненного долга…
И вдруг она узнала, что ее тайна, которую она, казалось, так искусно ото всех скрывала, сделалась городскою новостью. Она видела двусмысленные взгляды, слышала грубые намеки, наконец убедилась, что на нее клевещут, что в нее бросают грязью. И кто же бросал? Главным образом те, за которыми было много грехов и много действительной грязи, прикрытой соблюдением условных приличий.
В ней поднялось негодование, и вместе с этим уже начавшее было успокаиваться и замирать чувство вспыхнуло. В болезненном припадке страсти и раздражения она написала любимому человеку, с которым решилась было никогда не встречаться. Только благодаря случайности это письмо не попало ему в руки, только случайность спасла ее от такого шага, который бы, вероятно, испортил всю жизнь ее…
Но графиня теперь не вспоминала ничего этого. Она решила, что должна заступиться за Мари, думала, что надо кому-то открыть глаза и что можно устроить.
Не откладывая, на следующий же день, она поехала к Катерине Михайловне.
XIX. ЕЩЕ НОВЫЙ ВЗГЛЯД
Катерина Михайловна выслушала графиню с большим вниманием, но только вовсе не показалась ей возмущенной.
Графиня думала, что, открывая глаза матери, она приведет ее в ужас и отчаяние, а потому даже всячески старалась ее подготовить и, вообще, говорила осторожно.
Спокойствие Катерины Михайловны ее просто сразило.
- Вы так принимаете, chère amie, как будто я вам рассказала какую-нибудь светскую сплетню?
- Так оно почти и есть! - ответила Катерина Михайловна. - Мари все это пригрезилось.
Она хотела сказать, что пригрезилось это Мари от зависти к Наташе, но удержалась и только прибавила:
- Да, пригрезилось от ревности!
Тогда графиня, приберегшая к концу главное доказательство, передала ей слово в слово весь свой разговор с Николаем и, надо ей отдать справедливость, передала искусно, со всеми оттенками.
Катерина Михайловна стала серьезна.
- Что же вы после этого скажете? Ведь я не уверяю, что между ними есть что-нибудь такое. Пока Бог милостив - и я верю честному слову вашего сына. Только ведь вы сами понимаете, какая это опасная игра…
- Да, да! - задумчиво проговорила Катерина Михайловна. - Вы мне принесли дурную новость… И как же это я ничего не замечала? Да, впрочем, и не могло мне прийти на ум… А если подумать хорошенько, то теперь мне объясняется многое, что казалось странным… Да, да… Они фантазеры, оба экзальтируются, только, в сущности, нам нечего уж так тревожиться… Мало ли какой иногда вздор взбредет в голову, ведь это, как бы то ни было, игра взрослых детей. Позабавятся, помучаются - да и перестанут.
- А как же Мари? Вы о ней забываете! - воскликнула графиня.
Катерина Михайловна пожала плечами.
- Я нисколько не забываю о Мари, - сказала она, - и мне от всего сердца жаль ее, но чем же я могу тут помочь? Я даже не могу себе представить… как я могу вмешаться… ma foi… c'est une affaire… vous comprenez…
- Но ведь вы точно так же, как и я, знаете, что такое наш свет… Ведь если и нет ничего, так рады придумать все дурное, а уж если найдут основание… Ах, Боже мой, подумайте, подумайте только!..
С этого бы и должна была начать графиня. Она, наконец, нашла, чем растрогать Катерину Михайловну, и сейчас же заметила действие своих слов по тому, как собеседница ее внезапно изменилась в лице и испуганно на нее взглянула.
- Да вы разве что-нибудь уже слышали? - с дрожью в голосе спросила она.
- Пока ничего, но какое-нибудь лишнее слово, взгляд и люди, радующиеся беде ближнего, довольны…
- Да, конечно… oui, certainement, vous avez raison! - говорила Катерина Михайловна. - Только что же мне делать?
- Употребите все свое влияние… Вы мать…
- Хорошо, хорошо! Я подумаю… Благодарю вас, что предупредили меня… И я вас только прошу, графиня, ради самого Бога никому, ни одним словом не заикнитесь, будьте как можно осторожнее, je vous supplie!..
- К чему вы мне это говорите? - обиженно ответила графиня. - Я люблю Мари не на словах, а на деле… Я все мои силы употребляю, чтобы все было шито и крыто. Внушите им, как знаете, внушите, чем все это может кончиться, куда они идут… Будьте справедливы и к бедной Мари… Она-то тут уже ни при чем, ни в чем не виновата…
В это время Катерине Михайловне доложили о приезде кого-то, и разговор был прерван.
Проводив гостей и оставшись одна в своих комнатах, Катерина Михайловна принялась обдумывать сообщенную ей новость и снова изумилась, как это в этом деле она до сих пор ничего не заметила. А ведь, кажется, на подобные дела у нее было тонкое чутье!..
Она припомнила все и с каждой минутой убеждалась, что так оно и есть, что дело серьезное.
Теперь понятны, совсем понятны странности в обращении Николая с Наташей, и ее летняя болезнь, и его внезапный отъезд из Горбатовского…
"Так вот какое дело!" - качала головою Катерина Михайловна.
"Да что ж, оно ведь и понятно! - вдруг решила она и даже, как ни странно это, не без некоторого внутреннего довольства. - Да, понятно! У Николая вкус хороший - и только. Сам виноват - вольно же было жениться в двадцать лет… Конечно, какая она ему жена!.. Je le savais bein!.. Я была права, что не могла одобрить эту женитьбу, без меня было сделано, а я бы не допустила… Я вот нашла Наташу - и обоим братьям она пришлась по вкусу!.."
Именно так и выразилась про себя Катерина Михайловна.
"Да, да, к Николаю она больше подходит, они совсем пара. Оба идеальничают, оба в небесах витают и все же оба на землю спустятся, если до сих пор и не спустились…"
"Но как же это, как же я все это проглядела? И поделом Мари, поделом! Да и чего она так волновалась?"
"А Сергей?" - вдруг вспомнила она.
Но про Сергея она очень хорошо знала, что он легкомысленно относится ко всему и ко всем, что он постоянно обманывает Наташу. Она вот проглядела эту историю, а шуры-муры Сергея с Лили заметила с самого начала и глядела на это сквозь пальцы.
Теперь она решила, что Сергея жалеть нечего, он совсем не такой человек. Если и заметит, то махнет рукой и, наверно, не станет подымать бури, найдет себе еще новое какое-нибудь развлечение - и только.
"Что ж, au fond - все это в порядке вещей! - наконец окончательно решила Катерина Михайловна. - Да и разве у нас это только?.."
Она вспомнила все, чего навидалась и чего наслышалась в жизни.
"И хуже того бывает, гораздо хуже, да с рук сходит. Только что же это они - помешались, что ли? Как это могли быть так неосторожны, и как это Мари заметила?.. Даже на нее не похоже! Да, началось с зависти, от зависти, видно, даже сон прошел. Однако надо же их образумить, пусть делают, что хотят, но чтобы не было скандала… Боже избави!.. Теперь только этого и недоставало!.."
Катерина Михайловна горько вздохнула и перешла к иным мыслям.
У нее было другое горе, другая тяжесть, с этой тяжестью разделаться было гораздо труднее, она томила ее и тем более томила, что приходилось скрываться ото всех.
Это горе, эта тяжесть был граф Щапский. Он поймал ее, запер в клетку, и теперь она в его власти, теперь он играет с нею как кот с мышью и доводит ее до отчаяния.
Как она вынесла тогда в Горбатовском, как победила себя, как не заболела потом - она не понимала. Она отдала этому извергу все деньги, какие у нее были, и он уехал. Но вот теперь, в первый же день по приезде в Петербург, он уже прислал ей письмо и в нем напоминал об их условии, и требовал, чтобы она в течение недели приготовила по меньшей мере пятьдесят тысяч. Ровно через неделю он ей еще раз напомнит, и если она не доставит ему эти деньги безотлагательно, то он примет меры…
Она отлично знала, что он не шутит. Но не знала она, откуда взять эти деньги, их не было, а если бы и были, они нужны, ужасно нужны для дома.
Конечно, Борис Сергеевич может помочь, на него вся надежда. Но что будет, если он узнает о графе Щапском! А ведь он может узнать, легко может узнать. Этот негодный старик, Степан, видел Щапского в Горбатовском. Может быть, он уже донес Борису Сергеевичу, а если не донес, то только выжидает… Да и, наконец, ну и этот раз удастся, достанет она деньги, кинет их в пасть зверю, он проглотит, а затем, немного подождав, опять придет за подачкой… И так без конца, без конца!..
"Вот и спокойствие на старости лет! Да ведь это каторга, это ад… Вечно под ножом, вечно дрожать, ждать такого ужаса! И что это будет, если изверг вздумает появиться здесь в доме, в присутствии Бориса, что это будет такое?"
"Боже мой, да что же я, из ума вон!.. Ведь старуха Натасова говорила о том, что Борису все известно относительно Наташи и Николая… Что же это, как он глядит? Ведь не может же он относиться к делу, как я, с его фанабериями? А тут, если еще появится Щапский, что это такое будет?"
Она опустила голову, беспомощно уронила руки и заплакала.
"Да ведь ты же сама все это подготовила!" - шепнул ей неясный голос.
Но она в него не вслушалась, она почитала себя страдалицей, жертвой.
"И разве за себя?! За сына ведь, за Николая, за него все эти муки! А мне что, хоть бы умереть!.. Да умереть, право, лучше, чем такая жизнь!"
В первый раз пришла ей мысль о смерти и не испугала ее…
XX. В НОВЫЙ ПУТЬ
- Итак, Мишенька, это решено - ты уезжаешь в Петербург?
- Да, Капитолина Ивановна, уезжаю.
Они сидели вдвоем, в вылощенной маленькой гостиной Капитолины Ивановны, на жесткой старинной мебели. Бледный свет ненастного осеннего дня озарял скромную комнату. Мелкий частый дождь заливал стекла.
Капитолина Ивановна сдвинула на самый кончик носа круглые серебряные очки, ее пальцы машинально перебирали спицы чулка, который она вязала. Она то и дело поглядывала на собеседника. Лицо ее было невесело.
- И когда же ты едешь?
- Да думаю на этой неделе. Что это вы, Капитолина Ивановна, говорите так, точно вам не нравится моя поездка?
- И не нравится, чему тут нравиться!..
Она пожевала своим беззубым ртом и пристально-пристально, как-то прищурив один глаз, взглянула на Михаила Ивановича.
Нехорош казался он ей в последнее время, совсем нехорош, хотя она и не могла с точностью объяснить себе, что именно ей в нем не нравится. По-видимому, он поступил хорошо, именно так, как и следовало в его положении. Все обошлось у Бородиных тихо, и ни одна душа не могла ничего заметить. Он не только не изменился в отношении Ивана Федоровича и Марьи Семеновны, но стал к ним еще ласковее, еще внимательнее, точно так же, как и жена его.
Он продолжал свой всегдашний образ жизни. О далеком прошлом, о недавних открытиях не было и помину, он ни разу больше ни о чем не спросил ни своих стариков, ни Капитолину Ивановну.
"Все это так, все это прекрасно!" - думала она. - Но каждый раз, встречаясь с Михаилом Ивановичем, она замечала в нем какую-то странность.
"Да, может, это мне чудится только?" - спрашивала она себя, но тотчас же убеждалась, что ей вовсе не чудится, что с Мишенькой действительно произошла большая перемена, что он не тот, что прежде.
А в чем эта перемена и нельзя сказать, не объяснишь словами.
Наконец она решила, что он задумал что-то и таит про себя. И вот он пришел к ней и объявляет, что едет в Петербург.
- Да зачем, собственно, тебе понадобилась эта поездка? Не виляй ты передо мною… Потолкуем, разберем хорошенько. Или, может, я стара уж очень стала, из ума выжила? Ведь, чай, ты так обо мне теперь думаешь?..
- Вы знаете, что я этого не думаю, Капитолина Ивановна. Нежничать я не умею, доказывать и расписывать вам, как я вас ценю и почитаю, мне нечего…
Она ласково кивнула ему головою.
- Ну и спасибо тебе, а в таком разе и потолкуем по душе, может, мой старый умишко и пригодится тебе, может, что и ладное присоветую…
- Мне нечего скрываться, - сказал Михаил Иванович, - эту поездку мы решили еще с Борисом Сергеевичем, и он вот опять письмом зовет меня в Петербург, пишет, что присмотрел и составил для меня кое-какой план…
- Э-эх! - протянула Капитолина Ивановна. - Какой же такой план?
- Подробно он ничего не пишет… Он желает, чтобы я расширил свою деятельность, чтобы я, одним словом, устроился. Перед отъездом своим он… так сказать, сделал мне немало комплиментов, и уверил меня, что если я приложу старания, то с его поддержкой могу многого добиться…
- Что ж он тебя, в министры, что ли, прочит?
- Нет, не в министры, Капитолина Ивановна, - мне этого и не надо… Много теперь больших денежных промышленных дел, банки разные открываются, общества, железные дороги строятся…
- Ох, уж мне эти банки, чугунки, общества! - махнула рукой Капитолина Ивановна. - И без них жили люди, без них стояла Россия и первым государством в Европе сделалась… И богатства довольно было всякого…
Михаил Иванович улыбнулся.
- Да, конечно, и без всего этого можно было обходиться… И недурно было, а устроются железные дороги, банки и общества, так, Бог даст, будет гораздо лучше… Богатство всеобщее увеличится, все, что теперь зарыто, как клад, что недоступно, что даром лежит в земле - все выйдет наружу и плод принесет… Уж вы с этим не спорьте, Капитолина Ивановна, это так!
- Не верю, - упрямо твердила она, - не к лучшему все идет, а к худшему… Ну, я-то, конечно, не увижу, а вы вот увидите… Может, еще когда-нибудь и вспомнишь мои слова: не к лучшему, а к худшему, так и знай… Да нечего слова даром тратить - ты упрям, тебя не переспоришь… Так, так… Значит, это жадность тебя, батюшка, одолела! Наживаться хочешь…
- Вовсе не жадность, а что наживаться хочу, так в этом нет ничего позорного. У меня дети, пусть им живется шире и лучше, чем нам. Вы вот твердите, не в деньгах счастье!.. Оно, конечно, не в них счастье, но деньги - великая вещь, с деньгами многое можно сделать - горы сдвинуть можно с места, да и пользу принести немалую не себе одному, а и многим…
- Не о хлебе едином жив будет человек! - со вздохом прошептала Капитолина Ивановна.
- И это правда, и знаю я, что вы эти слова говорите не так, как говорят их обыкновенно. Знаю я, о чем вы думаете…
- Да знаешь ли, дружок, точно ли знаешь?..
- Вы желали бы мне, Капитолина Ивановна, внутреннего, душевного довольства пуще всякого богатства, так ли?
- Так, так…
- Ну и на это опять я вам скажу: что у меня есть, то не отнимется, а внутреннего довольства после… после этих открытий у меня быть не может.
- Выбрось ты дурь эту из головы, забудь, скажи, что это сон - и кончено!
- И хотел бы, да не могу! Это свыше меня, ломал себя всячески - ничего не выходит… Так вот, и говорю я, внутреннего довольства, то есть полного спокойствия, мне не дождаться, и нужно занять себя чем-нибудь, уйти во что-нибудь важное, большое, именно позаботиться о хлебе… А когда жизнь наполнится, когда придут удачи - и на душе лучше станет…
- Ох, не совсем-то ты хорошо говоришь, Мишенька! Все это в тебе суета твоя, гордость в тебе, тщеславие!
Он пожал плечами.
- Может быть? и так! Я и не выставляю себя добродетельным человеком, таким вот как тот, о котором говорится в прописях, подаренных мне вами, когда я был маленьким мальчиком… Верно, это в крови у меня…
Она все жевала беззубым ртом. "В крови! - подумалось ей. - Ох уж мне эта кровь! Вот и сказалась!.."
- А ну как тебя ждут неудачи? Расквитаешься со всем старым, занесешься в мечтаниях, а получишь - шиш! Сядешь между двумя стульями, ни Богу свечка, ни черту кочерга! Тогда что?! Что ж это тебе ворожея какая, гадалка, что ли, судьбу-то твою открыла? Так ты приедешь в Петербург, повертишь пальцем - дождь на тебя золотой посыплется?
- Ни в чем я не уверен, и если б мне предстояло только повертеть пальцем, так я, может быть, и не стал бы начинать этак скучно… Мне предстоит большая работа, верно, и через неудачи придется пройти, так ведь в этом настоящая жизнь. А что чего-нибудь достигну - я рассчитываю на это! Ведь вы сами знаете, что я почти с детских еще лет имел две склонности…
- Да, да, как же, знаю! - перебила Капитолина Ивановна. - Либо старые книжки да грамотки разбирать, либо разные выкладки с копейками делать… Копеешник ты, как есть копеешник!
- Что ж, и тут, может, опять кровь… Только с другой стороны, - пересилив себя, но все же невольно покраснев, сказал Михаил Иванович. - Однако знаете ли вы, что я те пять тысяч, которые заработал семь лет тому назад, уже утроил, а много ли тут, в Москве, без ростовщических гадостей сделать можно?! Иду я теперь своей прямой дорогой…
- Ну и иди, только знай, что я тебя не могу благословить на эту дорогу… Желать тебе всякой удачи, золотых гор - это я буду, и грешная молитва моя за тебя будет, а коли неладное что с тобой приключится - попомни старуху, мол, наперед говорила… Ох, горе мне с тобой! Да и твоих жаль пуще всего, пуще всего их жаль… не след бы тебе, Мишенька, покидать их на старость… А то ведь это что же? Комедию ты теперь с ними ломаешь? Люблю, мол, и почитаю, и ублажаю всячески - а сам в лес смотрит… Ну, приедешь ты в Петербург… Надолго ли, едешь-то? Со службой своей как ты здешней?
- Беру отпуск трехмесячный, а потом видно будет…
- То-то - видно будет! Не вернешься ты, сударь, застрянешь в Петербурге!.. Известно, жену, детей перетянешь, а старики останутся здесь горе горевать… Подумай - ведь это что ж такое! Просто надо так сказать: безбожие!
Она закипятилась, даже кинула на стол свое вязание и сняла очки.
Он опустил глаза и задумался.
- Ну вот и договорились! - продолжала она. - Вот этого-то я и боялась! И стыдно тебе, сударь, стыдно! Уж хоть ругайся ты, распроругайся, правду сказать должна тебе… Совсем стыдно!..
- Не стыдите заранее, Капитолина Ивановна, у меня и в мыслях нет покидать папеньку и маменьку…
- В мыслях нет, а сам делаешь этакую пакость.
- Я еще ровно ничего не делаю… Если мне придется остаться в Петербурге, так я надеюсь, что и они туда все переедут…
- Ну так, так, так и ждала!.. Что же, сударь ты мой, может, и меня в свои новозданные хоромы приглашать станешь? Да уж заодно, кстати, и Порфирия Яковлевича, и Анну Алексеевну… Так, что ли?!
- Конечно, и это хорошо бы было! Вас мне очень недоставать будет.