– Что означает эта комедия? – закричал Михаил Борисович, ударив кулаком по столу.
Софи бросилась к старосте и сказала:
– Отдай мне это!
Никита тут же успокоился, а Игорь Матвеич, очень недовольный, отдал тетрадку молодой женщине.
Когда они ушли, Михаил Борисович, растопырив пальцы, вытянул обе руки на столе, откинулся назад и поглядел на сноху с явным неодобрением. Несмотря на высокое мнение о ней, которое сложилось у него, Михаил Борисович был рассержен тем, что сноха вмешалась в эту историю с мужиками, а он хотел быть их единоличным судьей. Ни его сын, ни дочь не смели посягать на его власть помещика. И откуда столько дерзости у этой чужестранки?
– Мне не нравится, что мои крепостные занимаются этой пачкотней! – заявил он, нацепив очки. – У нас, в России, писать, – значит жаловаться! Ну что там, в этой мазне?
Он протянул руку. Софи прижала тетрадь к груди и ответила:
– Нет, отец.
Глаза Михаила Борисовича сверкнули:
– Что это значит?..
– Тетрадь предназначена мне, – сказала Софи. – Я сама попросила Никиту делать записи. Позвольте мне первой прочитать их. Если я найду там что-то интересное, я сообщу вам.
Столь разумная речь успокоила разъяренного Михаила Борисовича. Ему показалось, будто он окунулся в чан со свежей водой. Его разгоряченный разум утихомирился, нервное напряжение спало, дыхание стало ровным.
Оставив свекра с Николаем, Софи поспешила подняться в свою комнату. Там она присела к окну и открыла на коленях тетрадку, которая представляла собой двенадцать сшитых вместе страниц. Она с трудом разобрала начало, потому что Никита писал слова так, как слышал их:
"Моя благодетельница красива. Красивее самого прекрасного облака. Она восхищает меня и проходит мимо…"
Софи перечитала эти строки, желая удостовериться, что она правильно поняла их. Возможно ли, что столь поэтичная преамбула была написана невежественным мальчишкой, деревенщиной?
Воодушевленная своим открытием, Софи продолжила чтение:
"Она сказала мне, чтобы я описывал подлинные истории моей жизни, но моя жизнь – серая, как пыль. Матушка моя умерла уже давно, и другая женщина спит на печи с моим отцом Христофором Ивановичем. Несмотря на это, он не слишком сильно бьет меня. Только когда пьян и всегда в одно и то же ухо, левое. Я часто просил его поменять удар, но он не хочет. У него свои привычки. В Шатково нам очень хорошо. Я принимаю участие во всех работах общины: очистке прудов, ремонте дорог, сенокосе… Я очень люблю косить и убирать сено. Но жатва ржи – дело потруднее. В прошлом году я поранился серпом. И старая Пелагея лечила меня травами и слюной. В нынешнем году я в основном вязал снопы. Обо всем, что происходит в мире, мы узнаем от нашего соседа Тимофея, торгующего котелками и ведрами и приезжающего по пятницам. Стоит ему появиться, как жители деревни окружают его. Он рассказывает о домах, которые строятся в городе, о новых указах, о наборе рекрутов, кражах, убийствах и предзнаменованиях. Он подарил мне старую балалайку. Я часто играю на ней по вечерам. Музыка звучит красивее, когда становится темно. По воскресеньям мы, несколько мальчишек и девчонок, собираемся, чтобы попеть, потанцевать…
Все здесь боятся пожаров. Когда снег начинает сползать с крыш, перед Страстной неделей, староста запрещает сидеть по вечерам у огня и даже перед смоляным светильником. Летом, каждый понедельник, он проверяет печки. В прошлом году ему удалось отправить двух мужиков в полк, на двадцать пять лет. Они ведь ослушались его. Может быть, однажды и мне подстригут волосы и заставят служить отчизне до старости. Говорят, что управляющий какого-то имения посылает рекрутами в армию мужиков, чьи жены нравятся ему. И кажется, есть такой староста – не наш, – который назначает выкуп за девушек, не желающих выходить замуж. Оказывается, все отпечатанные книги написаны сенаторами Санкт-Петербурга. Вот уже десять дней в лесу снова слышен волчий вой. Значит, лето скоро кончится. Я не боюсь волков. Но есть места, где прячутся злые духи. Неподалеку от деревенской бани повесилась жена солдата. И едва стемнеет, все женщины, повесившиеся где-то поблизости, присоединяются к ней. Они поют, танцуют, обливают себя водой из ведер. Отец Иосиф советует нам креститься, проходя мимо бани. Я уже написал много строк. Это легко и забавно. Каждую ночь, засыпая, я думаю о моей благодетельнице. Отец Иосиф говорит, что она француженка и что все французы – еретики. Он говорит также, что Наполеон выпил кровь России…"
Дальнейшее оказалось так плохо записано, что Софи вынуждена была прекратить чтение. Теперь она знала, что не ошиблась насчет Никиты. Ребенок, способный через несколько недель обучения написать такую исповедь, заслуживал, чтобы его избавили от невежества. Тем не менее, когда Николай задал ей вечером вопрос о содержании тетради, она уклончиво ответила:
– Много ошибок… Но и множество добрых побуждений… Тебе незачем тратить время на чтение этих каракулей…
На следующий день она вернула тетрадь Никите, похвалила его за проделанную работу и подарила белую бумагу, книги. Он стоял в избе между отцом, здоровенным рыжебородым мужиком, и мачехой, сухой, как кузнечик, бабой, которая сказала:
– Окажите нам честь, присядьте, пожалуйста… Осветите своим присутствием наше убогое жилище…
Никита же молчал, очарованный увиденным. Он проводил Софи до середины деревни. Грязные ребятишки окружали коляску. Софи раздала им конфет. В тот момент, когда она снова садилась в коляску, Никита прошептал:
– Вы разрешаете мне продолжать!
– Я хочу, чтобы ты писал и дальше! – ответила она.
Вернувшись в усадьбу, Софи узнала от Марии, что старосты Шатково, Черняково, Крапиново и двух других деревень явились все вместе к Михаилу Борисовичу. Встревожившись, Софи поначалу решила, что этот демарш имеет отношение к злоключению Никиты, но золовка успокоила ее: крестьяне пришли к хозяину с жалобой на волков, которые для нынешней поры ведут себя слишком смело, и просили назначить облаву.
Вечером, за ужином, Михаил Борисович изложил дело. Ему казалось, что трудно организовать такую важную охоту, не пригласив к участию в ней соседей.
– Это было бы нарушением всех устоявшихся обычаев! – сказал он. – Но, с другой стороны, мне не хочется будоражить всех этих людей, ведь я потерял их из виду…
– Я и вправду не понимаю, отец, что вас останавливает! – заметил Николай.
Не ответив своему безрассудному сыну, Михаил Борисович бросил искоса взгляд на Софи, как бы прося совета. Зная, что она терпеть не могла знакомиться с новыми лицами, он не хотел принимать никакого заведомо неприятного ей решения. Софи оценила его щепетильность и была ею тронута.
– Николай прав, – сказала она. – Мы не можем дальше держаться в стороне. Ваши прежние друзья упрекнут вас в невежливости.
– Мне наплевать на их мнение, – заявил Михаил Борисович. – Для меня важно то, что думаете об этом вы!
Странный огонек блеснул в глазах Марии. Очевидно, она всей душой надеялась, что невестка не воспротивится плану. Софи сочла Марию слишком возбужденной для девушки, утверждающей, будто она питает отвращение к светской жизни. Нет ли за этим какой-то тайны?
– Пригласите, кого пожелаете, – сказала Софи. – Я буду рада познакомиться с местными помещиками.
Мария опустила глаза. Николай улыбнулся жене, словно поблагодарил за поддержку. А Михаил Борисович с радостью произнес:
– Если вы согласны, то, по-моему, 23 сентября – подходящее число.
После десерта он велел принести ему бумагу, чернила, перо и тут же, за обеденным столом, составил список приглашенных на облаву волков.
6
Прискакав первым на поляну, Николай слез с коня и бросил клич, означающий сбор. Вокруг него, насколько хватало глаз, шелестели ветки рыжей, желто-зеленой и золотистой листвы. После дождя стволы деревьев блестели будто покрытые лаком. Ковер опавших листьев покрывал землю. Было условлено, что приглашенные соберутся в этом месте, оставят здесь своих лошадей и пешком доберутся до места охоты на опушке леса. Цокот быстрой скачки был уже слышен. Николай видел, как один за одним на тропинке появились: его отец, сидевший на энергичном Пушке, покрасневший, запыхавшийся Вася в шапке, сдвинувшейся на ухо, огромный Башмаков, ехавший верхом по-английски, Владимир Карпович Седов, морской офицер в отставке, живший в восьми верстах отсюда, Мария в черной амазонке и шапочке с павлиньим пером, Елена, старшая дочь госпожи Волковой, опасно сидевшая в седле, маленький, щупленький и сморщенный граф Туманов, а также другие всадники, все – соседи… Дамы и дети ехали в экипажах. Когда Николай увидел в одной из открытых колясок свою жену и Дарью Филипповну, он почувствовал, как сердце его сжалось слегка. Сидя рядом, женщины мило беседовали. Софи была в накидке жемчужно-серого цвета из гроденатля, отделанной двойной темно-серой атласной шнуровкой. Очень изящный сиреневого цвета капор прикрывал ей лицо. Дарья Филипповна набросила на плечи кашемировую шаль, а на голове у нее красовалась странная шляпка с зеленым султаном, надвинутая на лоб до самых глаз. Николаю не понравился столь импозантный головной убор, но он утешил себя, вспомнив, что не был знатоком моды. У него еще не было возможности спросить Софи, каково ее мнение о госпоже Волковой. Однако, глядя на них, сидящих рядом, одну, зрелую и сильную, внешне спокойную, и другую, молодую, хрупкую, с пылким взглядом, он находил, что они слишком удачно дополняют друг дружку, чтобы не стать подругами. Свежесть утра придавала ему веселое настроение. Он подошел к дамам, чтобы помочь им выйти из коляски.
– Какая чудесная прогулка! – неуверенным голосом по-французски произнесла Дарья Филипповна.
– Да, – по-русски подхватила Софи. – Даже если мы не увидим ни одного волка, останется приятное воспоминание.
– Вы их увидите! – ответил Николай. – Я вам это обещаю! Наши крестьяне их обнаружили, окружили и ждут лишь сигнала, чтобы начать облаву.
Конюхи подтянули лошадей. На поляну высыпало много народу. В гуле болтовни возвышался голос Михаила Борисовича, отдававшего приказы. Крепостные девушки переходили от одной группы к другой, предлагая дамам шкатулку с расческами, щетками, булавками и ароматной водой для тех, кто пожелал бы поправить туалет. Софи спросила у Николая, кем был гость лет тридцати с тонкими губами и длинным носом, который подошел к Марии, обменялся с нею парой слов и удалился твердой походкой.
– Это Владимир Карпович Седов, – ответил Николай. – Странный человек, одинокий, заносчивый, необщительный. Он мог бы сделать блестящую карьеру в морском флоте, но из-за какой-то, я не знаю какой, скверной истории ему пришлось подать в отставку и удалиться в свое имение.
– В свое крохотное имение! – подхватила Дарья Филипповна. – У него всего двести душ. И я бы не удивилась, если б оказалось, что по меньшей мере половина из них заложена.
– Интересно, на что же он живет! – заметил Николай.
– На долги! – пояснила Дарья Филипповна. – И кроме того, говорят, что он торгует хорошенькими девушками из крепостных. Он обучает их манерам, французскому языку, пению, живописи, всякого рода занятиям, которые нравятся мужчинам…
Николай расхохотался, да так по-мужски громко, что это рассердило Софи.
– И как только хорошо подготовит девушек, – продолжила Дарья Филипповна, – он продает их очень дорого. Мне рассказывали о некоей Дуняше, за которую он получил пятьсот рублей.
– Может быть, это сплетни! – усомнилась Софи.
– Нет дыма без огня!
– В деревне самые слабые огоньки чреваты густым дымом!
– Господи, какая вы странная! – воскликнула Дарья Филипповна. – Возражение – чисто парижское!
И, наклонившись к Софи, она очень быстро добавила:
– Посмотрите… видите, как мой Вася ухаживает за вашей Марией!.. Знайте, он без ума от нее с самого детства!.. Вася, конечно, ни за что на свете не признается в этом, но я, его мать, читаю в душе сына, как в открытой книге!.. Ну разве они не прелестны вдвоем!.. Но не будем громко озвучивать то, чего желает наше сердце, лукавый может услышать это и помешать нам!.. А вот и наш дорогой граф Туманов с женой!.. Мне кажется, вы с ними знакомы!.. Необыкновенно милые люди!..
Софи отметила, что Вася разговаривал с Марией очень почтительно, а девушка слушала его плохо, с недовольным видом и нервно теребила свою юбку хлыстиком. Совершенно очевидно, ухаживания юноши были ей неприятны. Вдалеке раздались крики загонщиков и яростный лай. В своре гончих было несколько легавых собак, принадлежавших соседним помещикам, а также несколько паршивых и злобных деревенских псов.
– Господа! – крикнул Михаил Борисович. – Пора! Давайте займем наши места!
Мужчины откланялись и отошли от дам. У всех были ружья через плечо и ножи на поясах. Даже у прихрамывающего и нескладного графа Туманова болтался длинный кинжал у ноги.
– Нам нечего опасаться, если мы останемся здесь? – вдруг встревожившись, спросила Дарья Филипповна.
– Абсолютно нечего! – ответил Николай. – Загонщики гонят волков на противоположную сторону леса. К тому же мы оставим с вами несколько мужиков и одного стрелка для вашей защиты.
– Я бы очень хотел стоять на страже, – сказал Башмаков.
Дарья Филипповна лично поблагодарила его. Все остальные охотники удалились. Дамы присели на стволе срубленного дерева, чтобы поговорить о недомоганиях, моде и случаях. Дети затеяли игру в жмурки на поляне. Иногда чья-нибудь мать поднимала голову и говорила:
– Остерегайтесь волков! Не потеряйтесь среди тропинок!
Хор послушных голосов отвечал:
– Хорошо, матушка… да, да, тетенька…
Всерьез играя роль защитника, Башмаков обнюхивал воздух, вращал глазами и подбрасывал то и дело ружье в руках. Вдруг разговоры смолкли, игры прекратились, привязанные лошади навострили уши. Голоса крестьян и лай собак, усиленные лесным эхо, казалось, доносились со всех сторон одновременно. Слышны были даже удары дубин загонщиков, бивших по стволам деревьев, чтобы испугать волков. Прозвучало несколько отдельных выстрелов.
– Сохраняйте хладнокровие, дамы, – сказал Башмаков. – Эхо обманчиво.
Его черные усы большинству внушали доверие. Софи огляделась, взглядом ища Марию, но не увидела ее. Встревожившись, она вернулась к коляске и спросила кучера, не видел ли он молодую барыню.
– Они пошли туда, – ответил он, рукой указав на просеку, утопающую в зарослях папоротника.
– Совсем одна?
– Да, барыня. Это неосторожно!
Сделав несколько шагов в упомянутом направлении, Софи позвала: "Мария! Мария!", не дождалась ответа и продолжала идти молча, сдерживая дыхание. Она не смогла бы объяснить, почему замолчала. Ею руководила интуиция. Вскоре до нее донесся шепот. Она остановилась.
– Оставьте меня! Оставьте! – прозвучал голос Марии.
Интонация была умоляющей. Захрустели ветки. В зарослях послышался шум борьбы. Софи бросилась вперед, пробилась сквозь стену папоротника и увидела стоявших лицом к лицу Владимира Карповича Седова и Марию. Он держал ее за запястья и пытался прижать к груди. Отбиваясь от него, девушка уронила шляпку. Лицо ее побледнело, исказилось. Прядь волос упала на щеку. Движимая возмущением, Софи подняла хлыстик, который уронила девушка, и ударила им по руке Седова.
– Отпустите ее! – закричала она. – Подите прочь!
Он разжал пальцы, отступил на шаг назад, и на его лице появилось саркастическое выражение. Вмешательство молодой женщины, видимо, позабавило его больше, нежели смутило. Мария закрыла лицо руками.
– Ну же! Чего вы ждете, сударь? – снова заговорила Софи. – Уходите! Уходите!
Последнее слово замерло у нее на губах. Она вытаращила глаза, и сердце у нее упало. Прямо перед нею, вдоль тропинки бежал заросший серой шерстью волк с хитрой мордой. Вытянув шею, открыв пасть, он не торопясь семенил, будто пританцовывал слегка, и ничуть не опасаясь, что его настигнут охотники. Ружье Седова стояло у пня. Вытянув руку, он схватил оружие за дуло, очень неловко. Но не успел приложить его к плечу, как слева раздался выстрел. Волк отскочил в заросли. Сухо грянул другой выстрел. Раздался крик Башмакова:
– Я попал в него!
Справившись с волнением, Софи взглянула на золовку. Девушка как будто не сознавала, какой подвергалась опасности. Взгляд ее блуждал. Щеки порозовели вновь. Неподалеку от нее стоял, улыбаясь, Седов, он был хладнокровен, равнодушен, заносчив. Кусты раздвинулись, и появился Башмаков, громогласный и жизнерадостный спаситель.
– Так что? Вы заснули, Владимир Карпович? – сказал он. – К счастью, я совершал обход!.. А если б я тут не оказался!.. Роскошный зверь!.. Пошли посмотрим на него!..
Софи и Мария последовали за ним. Седов воспользовался случаем, чтобы исчезнуть. На поляне потрясенные дамы окружили двух неосторожных женщин:
– Какое безрассудство так далеко уходить! Когда мы услышали крики, выстрелы, то боялись самого худшего!
При этих людях, окруживших их, Софи не смогла расспросить золовку, как того хотела. Дарья Филипповна протянула девушке флакон с солью.
– Вдохните, вам станет лучше после страха, которого вы натерпелись!
– Я не испугалась, – ответила Мария.
Вернулась группа крестьян, они за лапы тащили туши волков. Зверей уложили в ряд на землю. Некоторых добивали ножом. Их шерсть была залита алой кровью. Собаки, виляя хвостом, тыча мордой в землю, бегали вокруг. Возбужденные запахом лошади ржали и тянули повода. Чуть позже прозвучал рог, и охотники вернулись к месту сбора.
– На моем счету два зверя! – сообщил Николай, подходя к Софи.
Он светился детской радостью. Когда Дарья Филипповна рассказала ему об опасности, которой избежали его жена и сестра, Николай испугался, стукнул кулаком по лбу и сказал:
– Боже мой! Подумать только, что могло случиться! Молодец Башмаков! Я должен отблагодарить его!..
Сам Михаил Борисович похвалил Башмакова за быстроту его вмешательства и удивился, что Седов до такой степени утратил осторожность.
– Я собирался выстрелить, когда месье решил, что ловко опередит меня, – заявил Седов. – Впрочем, охотно признаю, что у меня получилось бы не лучше, чем у него.
Это замечание, произнесенное резким тоном, вызвало неловкость у присутствующих. Непорядочность Седова пробудила сильное раздражение у Софи. Ей пришлось сдержаться, чтобы не разоблачить его при всех. Но Михаил Борисович уже приглашал своих гостей полюбоваться картиной охоты: семнадцать волков! Ничего особенного в этом не было. Вороны смело расселись на самых высоких ветвях. Другие с карканьем кружились в небе.
– А теперь, – сказал Михаил Борисович, – мы возвращаемся домой. Надеюсь, эта облава разожгла вам аппетит!